6

Как выяснилось, Роман заблуждался, думая, что практичные руководители секты на следующий же день попытаются пристроить его к какому-либо делу и что у него будет свобода передвижения по территории лагеря, благодаря чему он вскоре сможет увидеться с Ланой. Нет, вначале ему, наряду еще с несколькими новичками, организовали вступительный период в бараке с почти тюремным режимом, от которого у менее крепкого человека, наверное, и крышу могло бы снести. С утра и до вечера — пост и молитвы, молитвы и пост. И проповеди, проповеди без конца!

Те, кто пришел в этот лагерь действительно с верой, из нее, наверное, и черпали силы, чтобы все это пережить. Роману оставалось уповать лишь на свой внутренний резерв. Вставать его, наряду с другими бедолагами, заставляли еще до рассвета, а падали они на свои матрасы уже в районе полуночи. На голые матрасы, брошенные прямо на пол. Впрочем, оно было и к лучшему, что спали на полу: учитывая плотность населения в этом небольшом бараке и душные летние ночи, при наличии кроватей было бы еще хуже.

Роман и так порой подолгу не мог заснуть, ворочался, пытаясь нащупать на своем тюфяке участочек попрохладнее и ловя между досками хоть какой-нибудь сквознячок, мечтая при этом включить кондиционер, принять душ и нормально пожрать. И заранее зная, что вскоре сквозь незаметно и тяжело навалившийся сон в одуревшую голову снова ворвется пронзительный голос кого-то одного из трех наместников: «На молитву, дети мои! На молитву! Солнце скоро встанет! Спешите спасти ваши души!»

Многие, тупея в такой обстановке, все никак не могли запомнить этих молитв, хотя совершенно искренне старались это сделать. Ромка запоминал. Хотя у него вместо религиозного рвения в душе ключом била желчь, а в мыслях вместо требуемого смирения уже день так на третий не осталось ни единого приличного слова. Но, наверное, эта злость, обостряемая еще и жестким постом, как раз и помогала ему существовать. Осматриваться, изучать обстановку, сохранять ясность мыслей. А вот сдерживать кипящие эмоции ему помогало уже наличие той самой цели, ради которой он сюда пришел.

Легче всего было вспылить и послать подальше всех «святых наставников» с их проповедями и молитвами. Но не сворачивать же с полпути после того, как сумел попасть в этот лагерь, преодолев все протесты Гены и Айки?

А еще он должен был выстоять потому, что и она когда-то все это пережила. И неудивительно, что после такой обработочки стала послушной рабой, позволяющей делать с ней все, что только вздумается наместникам. Они ведь попросту зомбировали тех, кто к ним приходил! И если люди пришли по доброй воле, без того внутреннего сопротивления, что было у Ромки, то, надо думать, в процессе такой «адаптации» их сознание превращалось в чистый лист, на котором потом можно было писать заново все, что угодно.

Ромка все больше убеждался в этом, слушая редкие и тихие разговоры своих соседей по бараку и поражаясь тому, что ни у одного из этих людей даже мысль не мелькнула опомниться и сбежать. Наоборот, в головах, стремительно тупеющих от такого образа жизни, все прочнее укоренялась вера в необходимость «молитвенного подвига», который совершается здесь. У Ромки порой создавалось впечатление, что находящиеся рядом люди подсаживаются на какую-то невидимую психологическую иглу, с которой слезть с каждым днем все труднее.

В конце недели у одного из новичков случился припадок. Он вскочил среди ночи, бегал, орал, что бесы пытаются утащить его отсюда, из гавани, способной спасти его душу, чтобы вдали от нее окончательно погубить. В итоге его куда-то утащили прибежавшие на шум «духовные братья» из старожилов, и в последующие несколько дней Роман его больше не видел. Впрочем, не особо и высматривал.

Кого он мечтал увидеть — так это Лану, хотя бы мельком! Но новички содержались отдельно от других, в укромном уголке огромного лагеря, куда, казалось, даже птицы лишний раз старались не залетать. Так что на исполнение этой мечты не стоило даже надеяться, равно как и на то, чтобы дать о себе знать Айке с Геной. Хотя при прощании они обговаривали такую вероятность, что в первые дни он, шагнув за этот высокий забор, полностью пропадет из зоны их досягаемости, но все равно он знал, что они там сходят с ума от тревоги. А сделать с этим ничего не мог. Оставалось только терпеть. И душными ночами, и во время молитв, все больше напоминающих шабаш психопатов, и во время проповедей, когда в сознание просто вдалбливали очередную «истину», повторяя ее на все лады хорошо поставленным, проникновенным голосом, и во время «трапез», где день за днем раздавали только теплую воду и черствый хлеб.

И вот в один прекрасный день все закончилось! После очередной молитвы отец Никодим не отослал всех, как обычно, в барак, а обратился к ним с вдохновенной речью о том, что все они достойно прошли через свое очищение, и теперь… Из всего озвученного репертуара четче всего для Романа прозвучала новость про праздничный ужин. Состоявший, как оказалось на деле, из миски каши. Впрочем, после длительного голодания это было, пожалуй, разумно, иначе наряду с иногда возникающими истериками наместникам пришлось бы еще столкнуться с проблемой кишечных колик.

Но они в своем деле были не новичками! Разбавили ужин проповедью, потом устроили внеплановый отдых. Не то чтобы полноценный, но все же оказавшийся способным освежить вскипающие от недосыпания мозги. А потом торжественно объявили о том, что сегодня «новообращенным братьям» выпадет великое счастье лицезреть не кого-нибудь, а самого преподобного Евстафия, который явится к ним собственной персоной для того, чтобы произнести перед ними напутственную речь, с которой все они вступят в новую жизнь.

Зная, что за ним, как и за другими, со стороны сейчас может кто-нибудь наблюдать, Роман постарался изобразить на своем лице восторг от услышанного. И наряду с другими поспешил в бывший летний кинотеатр — сооружение лишь с навесом, без крыши, где уже готовились к приему высокого гостя, который в другие дни, если верить рассказам наместников, изводил себя в уединении постом и молитвою.

Иннокентий приезжал в лагерь регулярно, чтобы лично забрать у наместников недельную выручку, на которую ему вначале приходили составленные отчеты. И еще для того, чтобы на месте обсудить с наместниками возникшие за неделю проблемы — здесь, на территории лагеря, тщательно охраняемой от постороннего проникновения, делать это было гораздо безопаснее, чем в его квартире или где-либо еще. Но даже тут Иннокентий про осторожность не забывал: все свои регулярные визиты в «Алую зорьку» он наносил не днем, а глубокой ночью, чтобы никто из рядовых членов общины его даже случайно здесь не заметил.

Однако сегодня, когда он решил выступить со «словом божьим» перед новообращенными, попутно и остальных «чад» вдохновив своим появлением, можно было, по совместительству, еще и внеплановое совещание провести. Чем Иннокентий и занялся, сразу после прибытия в лагерь тенью проскользнув из машины в особняк к наместникам. Собрал там их, всех троих, пока Захар гримировал его перед выходом к публике: наносил на его лицо специальный светящийся состав, еще одно творение Архипа, активизирующийся под действием тепла.

— Как брат Тихон? Все-таки твердо решил уйти из общины? — для начала спросил Иннокентий у Никодима, курировавшего в секте нищенскую братию и работников.

— Да. Уже ушел. Еще позавчера. Жена к нему, видишь ли, вернулась, и оттого все его жизненные планы враз изменились. Расхотел себя здесь хоронить, в грешный мир возжаждал вернуться. Но у меня уже есть, кем его заменить. Парень из новеньких. Похоже, неглупый малый, и, главное, настоящий инвалид. Правда, он же еще и специалист по автотехнике. На деле, не на словах: я ему тут маленький экзамен устроил…

— Сам решай, куда его лучше поставить, — перебил Иннокентий. — Только не торопись, если в мастерскую надумаешь отдать. Присмотритесь к нему вначале как следует. А что касается Тихона, то его теперь должна постичь кара божья за его отступничество и в назидание всем остальным. Тянуть с этим не следует, чтобы все выглядело именно как наказание, а не как несчастный случай. Скажем, пусть это завтра случится. А потом ненавязчиво, не сразу, но все в общине должны будут об этом узнать. Чтобы, если кому еще в голову взбредет нас покинуть, сто раз бы перед этим подумал. И уже предполагал бы, что такой шаг может для него не остаться безнаказанным. Не нами накажется — богом. Захар, ты у нас за господа будешь кару вершить, — распорядился Иннокентий, взглянув на стоящего за спиной помощника через зеркало. — Не убивай! Сделай так, чтобы для законников все походило на несчастный случай. А для нашей паствы — на промысел божий, и чтобы на них этот пример подействовал наверняка!

— Передоз пойдет? — невозмутимо спросил Захар, продолжая гримировать своего шефа. — Можно Архипа попросить, когда протрезвеет. Он умеет составлять такой коктейль, после которого подлый отступник, променявший бога на бабу, до конца своих дней останется овощем, на страх всем другим. Ну а я уж возьмусь ему это вколоть.

— Хороший вариант, — одобрил Иннокентий. — С этим решили, дальше идем. Банк. Мне нужен банк, не государственный, естественно. Но лицензированный и успешный. Если мы не обзаведемся таким в ближайшее время, то наши растущие капиталы так и будут валяться в сейфе без всякой пользы, вместо того чтобы легализоваться и множиться дальше.

— Так вы же говорили, у вас есть на примете подходящий, — подал голос Захар.

— Есть-то есть, да гендиректор у него слишком ушлый. Я предложил ему провернуть одну финансовую операцию, простенькую, но эффективную. И все его соучредители были на это согласны, а он — ни в какую! Видимо, в два счета просек, что если он согласится на предложенные мною условия, то своего банка ему вскоре после этого не видать. Поэтому выход остается один… — Иннокентий покосился на наместника Ферапонта, курировавшего автомастерскую и все, что с ней было связано. — Кирилла, гендира этого банка, нужно убрать! Это должна быть авария, в которую попадет его машина, с гарантированным смертельным исходом — как-то иначе вряд ли удастся к нему подобраться. Мы еще обмозгуем, что сделать с машиной и каким способом ее раздобыть у хозяина незаметно, всего на одну ночь, а то и вовсе на несколько часов — это уж как получится. Твои парни в любом случае должны будут в этот срок уложиться! Да, это будет сложнее, чем дурью кузов начинить, но пусть уж они постараются! Потому что банк, лучший из возможных, мы заполучим лишь в том случае, если не станет Кирилла, который сейчас его крепко держит в руках. В случае его смерти остальные — наследники и соучредители — нам уже не будут препятствовать, у них не та деловая хватка и дальновидность.

— Ясно! — кивнул Ферапонт. — Все детали в ближайшие дни разработаем.

— Чем быстрее, тем лучше, — уточнил загримированный Иннокентий, оценивая свое отражение в зеркале. — А пока переходим к следующей теме. Белобородов. С тех пор, как он возглавил городское управление Следственного комитета, нам буквально на каждом шагу вставляют палки в колеса! Он и на всю общину, и особенно на девочек наших точит зуб. А еще под его пристальным надзором не закрываются прошлые дела, в которых вы, как и я, замазаны по уши. Договориться с ним нет никакой возможности. То ли мало предлагали, то ли вообще не берет он взяток — есть же такие редкие экземпляры! С его непосредственными подчиненными, с теми, кто готов идти на контакт, тоже договариваться бесполезно, пока он в своем кресле сидит. Ибо все, что они могут сделать для нас под его руководством — это лишь чуть притормозить ход расследования или процесс возбуждения дела. Так что только и жди от него беды. Это я к чему? Это я к тому, что вы должны быть не меньше моего заинтересованы в том, чтобы гражданин Белобородов был устранен тихо и аккуратно.

Мне удалось добыть и изучить его медицинскую карту. Сердце — его слабое звено: три микроинфаркта за последние два года. Так что… — Иннокентий развернулся к наместнику Агафону, — у нас есть все шансы обставить все так, что комар носа не подточит: для этого нужна одна из девочек, на твой выбор, плюс чудо-духи. Только выбери такую, чтобы всей этой бредятины про бога нести не вздумала — с Белобородовым эта шутка не пройдет. Наоборот, как только он услышит нечто подобное, так уже никакие духи не помогут его возле девочки удержать. А чтобы он успел как следует ими надышаться, надо обставить его встречу с девочкой так, как будто это несчастный случай — скажем, у нее каблук подвернулся, и она с тротуара едва не свалилась под колеса его машины, отъезжающей с парковки. В такой ситуации, чувствуя себя отчасти виноватым в том, что случилось, он вряд ли не выйдет из машины, чтобы помочь. А дальше все уже пойдет как по писаному, если только девчонка не подведет.

— Не подведет, — заверил Агафон. — Я возьму для этих целей сестру Рогнеду и тщательно проинструктирую, как себя вести, чтобы обмануть дьявола в выбранном человеке. Она будет педантично следовать моей инструкции, это в ее характере.

— Вот и чудесно. — Только что приговоривший сразу троих людей Иннокентий улыбнулся и поднялся со стула. Последний раз взглянул на себя в зеркало, расправил рясу на животе. — А теперь мне пора идти. Мои дорогие чада уже заждались и жаждут услышать от меня слово божье. Так что, отцы-наместники, разжигайте свои кадильницы — и вперед! Дорогу мне расчистьте и создайте нашей пастве подходящее настроение.

Как заметил Роман, в зале собрались не только новообращенные, но и немало старожилов, тоже мечтающих по случаю лишний раз лицезреть «преподобного старца». Они, в отличие от новичков, томясь ожиданием, изредка тихо переговаривались между собой, и в их голосах звучала такая восторженность, что Роман и впрямь уже был готов уверовать в неземные достоинства «светлейшего Евстафия»… только не в святость, конечно.

Порядком заинтригованный, он вначале даже пытался высмотреть преподобного сквозь толпу, после того, как по мере своих возможностей убедился, что Ланочка сюда не пришла. Но потом понял, что с появлением «святого» возле входа начнется самая настоящая давка, и, чтобы не стать жертвой массового психоза, предпочел отъехать на своем кресле к стене, в дальний угол. И вовремя. Едва он занял это относительно безопасное место, как «гуру» показался вдали в сопровождении наместников, одним своим видом спровоцировав истинное столпотворение.

Роман не мог всего видеть, но, судя по доносящимся крикам, восторженная толпа падала ниц на его пути, моля о благословении. А иногда и вступая друг с другом в свары в попытках подобраться к «святому» поближе и при этом едва не сбивая с ног его спутников, активно машущих своими кадилами. И, как ни странно, а Роману показалось, что именно вокруг наместников с их воскурениями накал страстей достигает своего апогея. Хотя самих наместников это вряд ли могло радовать. Они срывали голоса, призывая «чад» к порядку. Потом им на помощь пришла «тяжелая артиллерия» — несколько дюжих молодцев, явно из компании по захвату рынка, о которых Генка упоминал. С их помощью преподобный наконец-то добрался до сцены. Поднялся на нее, остановился, обвел взглядом колышущееся в зале море людей. Кожа на его лице источала легкое сияние, прямо как в легенде о сотворении иконы Спаса Нерукотворного. Ромке это показалось кощунственным. А вот некоторые адепты, с обожанием глядя на своего «преподобного», начали в экстазе раздирать ногтями свои собственные лица.

А когда «святой» заговорил голосом проникновенным, сладким и мягким, как растекающийся мед, это было встречено восторженным стоном толпы. Которая, впрочем, быстро стихла: все жаждали услышать «святого Евстафия». Он для начала мягко пожурил тех, кто не соблюдает порядок, а потом уже начал говорить о том, ради чего сюда сегодня явился, нарушив свое обычное уединение. О душах, тонущих во тьме. О шансах на спасение, которых с каждым прожитым днем у грешников остается все меньше. О светлом огоньке веры, который будет светить до последнего даже самым закоренелым грешникам, потому что господь не оставляет надежд на спасение чад своих. И прочее, прочее, прочее. Что Роману, реалисту по натуре, а где-то даже и цинику, еще в Ланиных книжках успело набить оскомину.

Но не по одной только этой причине он перестал слушать преподобного буквально с первых же слов, в отличие от восторженно внимающей паствы. Нет! Просто он узнал этого человека.

Генка был прав, когда предполагал, что с внешностью «гуру» были проделаны кое-какие мелкие технические манипуляции, дабы обеспечить и «лик сияющий» и «голос неземной». Именно такой эффект и должен был производить преподобный на тех, кто сейчас стоял перед ним, жадно ловя каждое его слово. Но Ромка не стоял, он, единственный из всех, в силу своей физической ущербности сидел в инвалидном кресле. И видел преподобного совсем под другим углом, что позволило ему детально рассмотреть все черты его лица. И чуть не задохнуться от охвативших его чувств.

Якобы в порыве духовной восторженности он закрыл руками лицо. Поскольку на его лице застыло сейчас такое выражение, которое никому тут нельзя было показывать. Если бы он хоть на секунду усомнился в том, что эта секта — все-таки не сборище алчных негодяев, дурящих людям головы, то один вид ее духовного руководителя сразу избавил бы его от всяких сомнений.

Ромка не знал, как на самом деле зовут этого рыжеватого человека с вздернутым носом, он знал всего лишь его прозвище — Ноздрев. Зато, в отличие от имени, Роману Тарталатову были даже слишком хорошо известны некоторые факты биографии нынешнего «святого». Ведь именно по настоянию нынешнего «преподобного» лет пять назад Борис Мамонтов, тогда являвшийся «серым кардиналом» всего этого города, взялся надавить на несговорчивого директора одного из заводов, где у Ноздрева возникли свои криминальные интересы.

Способ для этого был выбран поистине дьявольский — уничтожить двух старших детей директора. Двух ни в чем не повинных подростков. Роману, являвшемуся тогда одним из «солдат» Борисовой «армии», было поручено участвовать в этой карательной операции в качестве курьера. А он попытался ей воспрепятствовать, ужаснувшись чудовищности готовящегося преступления. И именно за это поплатился обеими своими ногами. Ему их тогда просто раздробили за неповиновение в мелкую крошку по приказу Бориса и вот этого самого «преподобного», который стоял сейчас на сцене, проникновенным голосом вещая о боге.

Но это было еще не все! Еще Ноздрев был отцом того подонка, который надругался и довел до смерти Веруньку, Генкину родную сестру. Убедившись, что папаша отмазал сынка-отморозка от заслуженного наказания, Генка сам, своими руками, совершил правосудие, отсидев потом за это семь лет. И Генке наверняка было бы очень интересно узнать, что Ноздрев, который даже к нему на зону пытался подослать убийц, теперь заправляет религиозной сектой. Или как там они с Генкой охарактеризовали эту деятельность во время их последней посиделки на морском берегу? Пытается заползти на трон сатаны. Именно!

Каким-то образом этот тип сумел уйти от ответственности за все свои прежние «подвиги», в том числе и за участие в организации нелегальных «гладиаторских боев». Это, в общем-то, было неудивительно, учитывая, что «договариваться» с законом ему не впервой. Но, видимо, лишившись без Бориной поддержки большей части своих доходов, Ноздрев вынужден был на время умерить свои аппетиты, притихнуть. Однако нашел способ снова зажить на широкую ногу. Может быть, даже какие-то старые, общие их с Борей знакомства задействовав.

Святой старец! Отшельник! Преподобный Евстафий, мать его так! Ромка сидел и под летящие с трибуны речи пытался справиться с охватившими его чувствами. С ненавистью, с яростью. И с нетерпением в том числе: вот сейчас бы с Генкой увидеться! Всего-то на пять минут, просто огорошить его свеженькими новостями.

Это чувство вдруг так захватило Романа, что его даже потряхивать начало. И голова слегка закружилась, будто от опьянения. Это уже наводило на мысли о том, что не только чувства всему виной, а что во время проповедей, ради усиления реакции верующих, возможно, применяются не только технические эффекты, но и распыляется какая-то химия.

— Брат мой, ты в порядке? — когда в зале стихли и речи, и вызванные ими истерические овации, кто-то тронул Романа за плечо.

— Да, — он убрал руки от лица. — Просто невозможно было все это слышать, оставаясь спокойным.

— Как я понимаю тебя, брат мой! Когда я слушаю речи преподобного, то все мои совершённые грехи словно рвутся из души наружу, грозя меня задушить!

— Да, это выше обычных человеческих сил! — поддакнул Ромка, надеясь, что его случайный собеседник сейчас уйдет. Но тот оставался рядом:

— Отец Никодим поручил мне проводить тебя в твое новое жилище. Теперь, после посвящения, у каждого из вас будет новое назначение и новая жизнь.

О назначениях до утра говорить было рано, а вот жизнь действительно оказалась новой. Даже душ удалось принять, пусть из соленой и неподогретой воды — пресная у них в городе была недешева, так что ее тут, конечно, не лили без счета на всех подряд, — но Роман был непривередлив, особенно после дней, проведенных в грязном и душном бараке. Слава богу, хоть вшей он там не нахватал.

Он смыл с себя всю грязь, попутно с удовольствием вдыхая запах морской воды, ассоциирующийся у него со свободой. Потом переоделся в безликую мешковатую одежду, явно закупленную руководителями секты оптом на самых низкопробных китайских фабриках. Прижимая отросшие за прошедшее время волосы, надел на голову поданный ему кожаный ремешок — отличительный знак всех «детей солнечного бога». А после под руководством своего провожатого он переехал в другое жилье.

Это был один из вольно разбросанных по лагерю летних домиков с огороженными резными перилами крылечками. В домике имелась всего одна комнатка, рассчитанная на трех человек. В ней даже были кровати! А персонально для Романа еще и пандус на крыльце соорудили, чтобы он мог заезжать в жилье на своей каталке.

Его соседями по комнате оказались старожилы — во всяком случае, Ромка не помнил их по недавно покинутому бараку новичков. А личности были запоминающиеся: седой старичок со следами бурного прошлого на лице — брат Иван, и мужчина лет сорока, судя по наколкам — бывший зэк, брат Арсений. Последний оглядел Ромку цепким, внимательным, совсем не братским взглядом. Да и брат Иван, как заметил Ромка, своего соседа скорее побаивался, чем испытывал к нему братские чувства. Но соседей по комнате здесь выбирать не приходилось, поэтому Ромка, поздоровавшись, направился к свободной кровати.

— Слышь! — едва Ромкин провожатый скрылся за дверью, брат Арсений сделал шаг вперед и пнул колесо каталки. — Ночью чтоб тишина была! Ссать захочешь — терпи до утра, но чтоб своей повозкой тут не шуршал.

Отработанным движением Ромка развернул каталку на месте, оказавшись лицом к Арсению. И, с нарочитым вниманием оглядев того с ног до головы, спокойно ответил:

— Если захочу, то у тебя уж точно разрешения спрашивать не стану… брат мой по вере.

Арсений ничего ему на это не ответил. Он просто нехорошо ухмыльнулся, а в следующий момент каталка была опрокинута на пол сильным толчком. Но Ромка этого уже ждал! Сгруппировался, перекатился, ловко избежав последовавшего сразу за падением удара ногой. А когда промахнувшийся брат Арсений попытался пнуть упавшего на пол инвалида еще раз, тот молниеносно перехватил его за ногу. И, использовав болевой прием на икроножную мышцу, заставил недруга тоже упасть. На пол, рядом с собой, максимально уравнивая шансы. Не зря в свое время отслужил далеко не в самых безобидных войсках! Не говоря уже о пройденной школе жизни. А руки… руки у Ромки теперь были гораздо сильнее, чем у обычного здорового человека.

— Ногу… пусти, гад! — сдавленно взвыл Арсений, корчась на полу в жестких тисках Ромкиных пальцев.

Роман отпустил. Чтобы, не дав опомниться, тут же быстрым захватом вцепиться противнику в горло. Не настолько, чтобы полностью перекрыть кислород, однако оба понимали: все можно изменить в доли секунды, просто сжав пальцы чуть посильнее.

— Все, — прохрипел Арсений, осознав свой проигрыш и даже не пытаясь барахтаться. — Отпусти! Убедил! Ссы когда хочешь.

— Спасибо, — кивнул Роман. — Если приспичит, я постараюсь вас не будить. Но не потому, что ты приказал, а потому, что я в эту общину пришел с верой и смирением. Чего и тебе желаю. А то тебе этого, по-моему, недостает. Как будто с зоной все еще никак расстаться не можешь. Только не путай понятия: здесь-то не хозяин правит, а бог!

Ромка разжал пальцы, и Арсений поднялся. Но выпрямиться сразу не смог, закашлялся. А Ромка тем временем перекатился по полу, примерился руками к своей кровати и, подтянувшись, одним рывком забросил себя туда. Глянул на застывшего посреди комнаты старика:

— Отец, каталку мне не поднимешь?

— Конечно! Почему бы и нет? — засуетился тот, искоса поглядывая на Арсения. Но Арсений даже головы в его сторону не повернул. Сел на свою кровать, потирая шею с затылком, и бросил Ромке:

— Чуть гортань не сломал мне, урод!

— Ну прости! — Ромка вытянулся на старых-престарых, явно еще с лагерных времен, но все-таки простынях. — Не я первый начал. Я человек мирный, драк не люблю.

— Заметно! — Арсений скривился в усмешке. — И где ж ты так нелюбимому делу-то обучился?

— Да много где учили. Улица, морская пехота, снова улица.

— А ноги в каком из этих мест оставил?

— Ноги — на трассе. Авария с мотоциклом, — выдал Ромка официальную версию. Ту, что и приехавшему к нему в больницу следователю неустанно твердил, пока это дело вообще не закрыли.

Правду знал только он, те трое, что его калечили, да Боря с Ноздревым, по чьему приказу это было сделано. Ну, через несколько лет под давлением сложившихся обстоятельств пришлось еще и Айке с Геной все рассказать. Тогда-то и выяснилось, что Ноздрев — их общий с Генкой знакомый.

Ноздрев… Преподобный Евстафий, отправивший Лану на панель.

Арсений больше не докучал Ромке вопросами, лишь кряхтел и ворочался на своей кровати. Ивана, вышедшего перед сном помолиться на улицу, и вовсе пока не было. Так что Роман мог беспрепятственно думать и думать. О том, как и когда ему удастся связаться с Аглаей и Генкой. О том, как глубоко успела эта секта запустить свои щупальца в жизнь их города… да, скорее всего, и в жизнь за его пределами тоже, учитывая, что в курортный сезон в их город откуда только люди не приезжали. Знай только лови да обрабатывай. И филиалы потом по всей стране создавай.

А главное — Ромка думал о Лане. Когда он наконец сможет ее увидеть? Поговорить с ней? Ведь ради этого сюда и пришел! Интересно, сообщил ли ей Никодим, что ее проповеди оказали свое действие и что ее непутевый воспитанник теперь здесь, среди них? И если сообщил, то как она это восприняла?