Лекция 3. Наш ненаучный век

Я был очень рад получить приглашение прочитать здесь лекции, да еще узнать, что лекций будет три: на эти темы я давно размышляю и хотел получить возможность высказаться не в одной лекции, а спокойно и последовательно изложить свои мысли в трех лекциях. И я вдруг понял, что спокойно и последовательно изложил все в двух.

У меня совершенно не осталось четко сформулированных тезисов, зато осталось очень много тревожных мыслей о нашем мире, мыслей, которые мне никак не удается облечь в ясную и понятную форму. И, поскольку я уже подписался на три лекции, мне остается лишь выдать попурри из этих тревожных мыслей, не давая себе труда их четко сформулировать.

Быть может, когда я найду разумное объяснение, я прочту о них нормальную лекцию. И на тот случай, если вы принимаете на веру то, что я тут наговорил, – потому что я ученый и, если верить буклетам, имею какие-то там награды и все такое прочее, – а не стараетесь смотреть на вещи самостоятельно и судить обо всем непредвзято, то есть, иными словами, испытываете уважение к авторитетам, – я постараюсь вас от него избавить. В этой лекции я покажу, к каким забавным выводам и удивительным утверждениям может прийти человек вроде меня. То есть я постараюсь разрушить образ авторитета, созданный ранее.

Понимаете, субботний вечер предназначен для развлечений… Думаю, я создал правильную атмосферу, и можно продолжать. Всегда хорошо назвать лекцию так, что никто названию не поверит. Это и оригинально и противоречит тому, что вы ожидали. Отсюда, конечно, и название «Наш ненаучный век». Разумеется, если под наукой подразумевать технологии, то век у нас, вне всяких сомнений, научный. Сегодня у нас есть какие угодно технологии, которые причиняют кучу проблем, равно как и дарят всяческие преимущества. В этом смысле у нас определенно научный век. И если под научным веком подразумевать век, когда науки развиваются со всевозможной быстротой, век у нас, несомненно, научный.

Скорость, с какой последние два столетия развивается наука, идет по нарастающей и теперь достигла кульминации. Мы – в частности в биологических науках – на пороге самых замечательных открытий. Какими они будут, я сказать не могу. Дело еще и в азарте. В том азарте, с каким переворачиваешь камень за камнем, и под каждым – новые открытия. Этот азарт не оставляет нас уже несколько столетий, а теперь идет и вовсе по нарастающей. Да, в этом смысле у нас научная эпоха. Ее еще назвали героической – ученый, конечно, назвал. Другие этого не понимают. Когда-нибудь история оглянется на наше время, и люди увидят: у нас была самая замечательная и поразительная эпоха, переход от очень малого знания о мире к знанию куда большему.

Но если под словами «век науки» подразумевать, что в искусстве, литературе, в образе мыслей и так далее наука играет большую роль, думаю, наша эпоха никак не научна. Понимаете, если взять, скажем, эпоху героев античной Греции, то у них были предания о великих воинах. В Средние века, время всевластия религии, искусство было посвящено религии и восприятие жизни было тесно связано с религиозными взглядами. То была эпоха религии. В этом смысле у нас – не эпоха науки.

Есть вещи от науки далекие, но я не о том скорблю… Красивое словцо. Я в том смысле, что не это меня беспокоит. Не то плохо, что есть вещи, не связанные с наукой – это не страшно. «Научное» ограничивается тем, о чем можно судить путем проб и ошибок.

Ну вот, например, молодежь распевает всякие нелепицы про пожирателей фиолетовых людей, – нечто, что мы, те, кто вырос на джазе тридцатых, и вообразить-то себе не можем. Наши матери пели про Джозефину и крылатую машину – песню, которая кажется такой же современной, как некоторые песни конца сороковых. Итак, к жизни, к развлечениям, к удовольствиям и повседневной суете, и к литературе, и к чему угодно нет необходимости подходить научно. Нужно просто расслабиться и получать удовольствие. Это не критический разбор. Речь о другом.

Но если мы сделаем паузу и задумаемся, то поймем, что очень часто поступаем в жизни, в быту слишком уж «ненаучно». Например – вот здесь, впереди, много свободных мест, а там, позади, многие стоят.

Когда я разговаривал с некоторыми студентами в одной аудитории, мне задали вопрос: «Пригодятся ли вам какой-либо опыт или воззрения, приобретенные в работе с научной информацией, для работы с информацией иного рода?»

(Кстати, в конце я скажу, насколько сегодня мир разумен, рационален и научен. Просто я решил сначала сказать о плохом. Так интереснее. В конце-то я подслащу пилюлю.)

Мне хотелось бы обсудить некоторые маленькие хитрости, применяемые при оценке идеи. В науке у нас есть преимущество – мы можем отдать идею на суд эксперимента, чего не сделаешь в других областях. И все же некоторые способы вынести суждение, некоторые навыки, несомненно, полезны в другом плане. Для начала – несколько примеров.

Первый пример касается того, понимает ли человек, что он говорит, имеют ли его слова под собой основу. А хитрость у меня очень простая. Если задавать ему умные вопросы – то есть осмысленные, интересные, искренние, прямые вопросы о предмете, без всяких подковырок, он начнет тормозить. Вроде того, как иногда ребенку не ответишь на самые незамысловатые вопросы. Если вы задаете наивные вопросы, но притом по существу, то собеседник, если он человек честный, не может ответить мгновенно. Думаю, я могу проиллюстрировать один «ненаучный» аспект нашего мира – мира, который был бы намного лучше, будь он более «научным». Я о политике. Представьте себе двух политиков, баллотирующихся на пост президента. Заходит речь о сельском хозяйстве, и их спрашивают: «Как вы собираетесь решать сельскохозяйственные проблемы?» Один все знает и сразу пошел: «Ла-ла-ла…» Спрашивают второго. Он говорит: «Не знаю. Я по профессии военный и в сельском хозяйстве ничего не смыслю. Но, думаю, проблема не из простых, потому что с ней сражаются уже двенадцать (пятнадцать, двадцать) лет. Потому, чтобы ее решить, я намерен подобрать себе людей, компетентных в этом вопросе, изучить имеющийся опыт, на что уйдет какое-то время, а потом найти разумное решение. Не могу сказать заранее, каково оно будет, но постараюсь придерживаться таких принципов: не ухудшать положение индивидуальных хозяйств, а если возникнут трудности, то…» – и так далее, и тому подобное.

Думаю, в нашей стране такой человек никогда ничего не добьется. Да и попыток-то не было. Основная масса так настроена: человек должен на все иметь ответ, и тот, кто сразу отвечает, лучше того, кто не отвечает, хотя на самом-то деле все обычно обстоит как раз наоборот. В результате получается, что политик всегда должен уметь ответить. Следующий результат – политические обещания сдержать невозможно. Следующий результат: никто не верит предвыборным обещаниям. Следующий: пренебрежение к политике вообще, недостаточное уважение к людям, которые пытаются решить наши проблемы… и так далее. Так идет с самого начала. И идет оттого, что, по мнению толпы, политик должен сам находить решение проблемы, а не уметь найти человека, который ее решит.

Поговорим о другом вопросе, который возникает в науке – даю по одной-две иллюстрации каждой из общих идей. Как справляться с неуверенностью. По поводу неуверенности ходит множество шуток. Хотелось бы вам напомнить, что можно быть почти уверенным в чем-то, даже если вы сомневаетесь. Мне говорят: «Как вы объясните детям, что правильно, а что нет, если вы сами не знаете?» Я практически уверен – что правильно, а что нет. Я не абсолютно уверен – некоторые события могут изменить мое мнение. Но я знаю, чему собираюсь научить. (Хотя, конечно, дети не желают понимать то, чему их учишь.)

Упомяну вопрос в какой-то мере технический, способ справляться с неуверенностью. Как нечто почти наверняка неверное становится почти истинным? Как действует опыт? Как опыт помогает изменить степень уверенности? Технически это довольно трудно, но я дам простой схематичный пример.

Скажем, у нас есть две теории по поводу того, что должно произойти. Назовем их «теория A» и «теория B». Дальше – сложнее. Пока вы не провели исследований, по той или иной причине – на основании опыта, или других исследований, или интуиции, предположим, что вы больше уверены в теории A, чем в теории B, – гораздо больше. Представьте, что вы намерены исследовать некий образец. Согласно теории A с ним ничего не произойдет. Согласно теории B он посинеет. И вот вы проводите опыт, и образец становится таким зеленоватым. Вы начинаете обдумывать теорию A и говорите: она маловероятна. Затем обращаетесь к теории B и говорите: «Он должен был посинеть, но нет гарантии, что не мог и позеленеть». Получается, что в результате исследования теория A становится слабее, а теория B – сильнее. И если вы продолжаете опыты, преимущества теории B возрастают. Между прочим, неверно просто повторять этот опыт снова и снова, ведь сколько бы раз вы ни смотрели, образец все равно зеленый и вы не можете принять решение. Но если вы найдете другие отличия теории A от теории B и накопите большое их количество, шансы теории B возрастут.

Пример. Я нахожусь, скажем, в Лас-Вегасе. Я встречаю экстрасенса или, скажем точнее, человека, который объявляет себя телекинетиком, то есть он обладает способностью передвигать предметы исключительно силой своей мысли. Этот парень мне говорит: «Я вам сейчас продемонстрирую. Встанем у рулетки, и я каждый раз смогу предсказать, что выпадет – красное или черное».

Я предубежден против экстрасенсов – поскольку знаю физику. Если мне известно, что человек состоит из атомов, и если мне известно все или почти все о взаимодействии атомов, я не вижу, каким образом какие-то выкрутасы разума способны воздействовать на шарик. И потому, исходя из опыта и общих знаний, я имею сильное предубеждение против всяких экстрасенсов. Миллион к одному, что их не существует.

Итак, мы начинаем. Экстрасенс говорит, что выпадет черное. Выпадает черное. Потом он говорит, что выпадет красное. Выпадает красное. Так верю ли я в экстрасенсов? Нет. Могло быть совпадение. Потом он предсказывает черное. Выпадает черное. Предсказывает красное. Выпадает красное. Начинаю волноваться. Кажется, я сейчас узнаю что-то новое. Он отгадывает, скажем, десять раз подряд. Да, есть вероятность, что это совпадение, но шансы такого совпадения – один к тысяче. Приходится делать вывод: шанс, что экстрасенс и вправду знает, – тысяча к одному; то есть он, может быть, и не экстрасенс, но раньше-то я считал – один шанс из миллиона. Но если он угадает еще десять раз, он меня убедит. Хотя и не совсем. Всегда нужно учитывать альтернативные возможности. Есть тут и еще возможность, которую мне следовало упомянуть раньше. Когда мы подошли к столу с рулеткой, я должен был мысленно предположить, что имеется сговор между так называемым экстрасенсом и людьми за столом. Это не исключено. На вид не скажешь, что этот тип как-то связан с казино, и потому я буду считать, что шансы на это один против ста. И вот он десять раз угадал, а я, будучи предубежденным, делаю вывод, что тут сговор. Десять шансов против одного. То есть десять шансов против одного, что тут сговор, а не случайность, но что вообще имеет место сговор – десять тысяч к одному. Так как же ему доказать свою правоту, если я сильно предубежден и заявляю, что это жульничество? Можно устроить еще одну проверку. Можно пойти в другое казино. Или проверить иначе. Я покупаю кости, мы садимся в комнате и приступаем к делу. Продолжаем, пока не отпадут все альтернативные возможности. И незачем этому экстрасенсу стоять перед той же самой рулеткой до бесконечности. Он будет показывать результат, а я стану утверждать, что это жульничество.

Однако у него есть способ доказать свою правоту, сделав что-нибудь другое. Представим, что мы пошли в другое казино, и там у него получилось; пошли в третье, и там тоже получилось. Я покупаю кости – и у него все получается. Веду его домой, кручу там вертушку, он опять отгадывает. Какой вывод? Он – экстрасенс. Именно так, хотя, конечно, не совсем. У меня остаются некоторые сомнения. То есть после всех этих экспериментов я полагаю, что он экстрасенс, но не со стопроцентной уверенностью. Затем, по мере накопления опыта, я замечаю, что он может, например, незаметно дунуть на шарик. И когда я это замечаю, для меня опять изменяется соотношение вероятностей. Неуверенность остается. Тем не менее, проведя несколько проверок, можно в течение долгого времени считать, что экстрасенсорные способности существуют. И если так, то я крайне заинтересован, ведь я такого не ожидал. Я узнал нечто новое и как физик буду рад изучить это явление природы. Зависит ли оно от расстояния до шарика? А если отгородить шарик листом бумаги, стеклом или чем-то еще? Именно так устанавливали природу разных явлений: магнетизма, электричества. И экстрасенсорные способности легко изучаются путем достаточного количества экспериментов.

Так или иначе, вот вам пример, как обращаться с неуверенностью и как смотреть на вещи научно.

Ваше предубеждение, что шансы против существования экстрасенсов миллион против одного вовсе не означает, что вас невозможно убедить. Убедить вас нельзя только в двух случаях: если вы можете провести лишь ограниченное количество опытов, а больше экспериментировать экстрасенс не желает, или если вы полностью уверены, что существование экстрасенсов абсолютно невозможно.

Другой пример теста на правду, успешного в науке и, вероятно, подходящего в какой-то мере для других областей, заключается в следующем: если явление и вправду существует, то при продолжении исследований и повышении их эффективности оно станет более очевидным. По крайней мере, никак не менее очевидным. Иными словами, если нечто и вправду существует, а вы толком не видите, потому что запотело окно, то протрите стекло и предмет станет более очевидным, а никак не менее.

Приведу пример. Профессор где-нибудь в Вирджинии за несколько лет провел множество экспериментов по телепатии. В первых экспериментах суть заключалась в том, чтобы иметь набор карточек с картинками (вам, наверное, встречались такие, потому что они продаются, и некоторые люди играют в такие игры). Вам нужно угадать, что там – круг или треугольник, пока кто-то про это думает. Вы сидите и карточек не видите, а он видит и думает про них, и вам нужно угадать. И в начале этих исследований ученый открыл весьма примечательный эффект. Он нашел людей, которые отгадывают десять карт из пятнадцати, хотя среднее число обычно пять. И попадались люди, которые подходили очень близко к ста процентам. Прекрасные экстрасенсы.

Кое-кто критиковал его опыты. Например, то, что он учел не все случаи, когда угадать не получилось. А учел лишь те несколько, что прошли удачно, и потому верный подсчет результатов невозможен. Затем было много явных подсказок, с помощью которых информация умышленно или неумышленно передавалась от человека к человеку.

В общем, критиковали технику проведения и методы подсчета. Профессор усовершенствовал технику и в результате получил среднее число шесть с половиной – хотя обычно это пять карт, при большом числе опытов. И ни разу не получил десять или пятнадцать.

Следовательно, первые опыты были проведены неправильно. Вторая серия экспериментов показала, что явления, которое якобы наблюдалось во время первой серии, не существует. А средний результат шесть с половиной вместо пяти предполагает новую возможность – что телепатия существует, просто она гораздо реже встречается. Потому что если явление существовало раньше, то при усовершенствовании метода проверки оно никуда не денется. Почему количество отгаданных карточек понизилось до шести с половиной? Потому что усовершенствовали метод. И все равно шесть с половиной – чуть выше, чем среднестатистический показатель. Нашлись более изощренные критики и заметили пару других небольших эффектов, которые, возможно, объясняют результат. Выясняется, что люди во время испытаний устают. И среднее число совпадений уменьшается. Если не учитывать эти случаи, то общая статистика не работает, вот и получается среднее число больше пяти – и так далее. И вот если человек уставал, то последние два или три ответа отбрасывались. Исправили и это. В результате получилось, что телепатия таки существует, но среднее число отгаданных карточек было уже 5,1, и выходит, что эксперименты, давшие результат 6,5, – неверны. А как насчет цифры пять?

Продолжать можно бесконечно, ведь в экспериментах всегда бывают ошибки – незаметные. Но я не считаю, что исследователи телепатии доказали ее существование, ведь по мере усовершенствования метода явление проявлялось все слабее и слабее. Короче говоря, последние эксперименты в каждом случае опровергают результаты предыдущих. Если об этом помнить, можно оценить ситуацию правильно.

Имелась, конечно, некоторая предубежденность против телепатии и тому подобных вещей, поскольку все это связано со спиритическими и всякими другими фокусами девятнадцатого века. А предубеждение обычно усложняет доказательство чего-либо. Но если это что-либо существует, оно все равно себя проявит.

Один из интересных тому примеров – гипноз. Понадобилось страшно много времени, чтобы убедить людей в его существовании. Все началось с господина Месмера, который лечил людей от истерии, заставляя их сидеть вокруг чанов с водой и держаться за торчащие из них трубки и всякое такое. Частью его учения был и гипнотизм, существование которого раньше не признавали. И уже из этого его начала можно представить, как трудно было заставить людей уделить достаточно внимания выполнению экспериментов. К счастью для нас, явление гипнотизма было выделено и убедительно продемонстрировано, хотя начиналось его изучение весьма причудливо. Стало быть, дело не в причудливом начале. Люди начинают с предубеждения, но, проведя исследования, меняют свои взгляды.

Другой принцип той же общей идеи заключается в том, что эффект, который мы описываем, должен обладать своего рода постоянством, устойчивостью. Если с явлением трудно экспериментировать, у него должны быть свойства, которые проявляются одинаково, если изучать его с разных сторон.

Возьмем, к примеру, летающие тарелки. Проблема в том, что почти каждый, кто их наблюдает, видит что-то свое, за исключением случаев, когда люди знали, что́ им полагается видеть. Итак, история вопроса включает: светящиеся оранжевые шары, скачущие по земле голубые сферы, исчезающий серый туман, похожие на паутину нити, которые растворяются в воздухе, круглые плоские жестянки, из которых выходят существа удивительной формы, иногда напоминающие людей.

Если вы представляете себе всю сложность природы и эволюции жизни на земле, вы понимаете, какое огромное количество форм имеет жизнь. Считается, что жизнь не может существовать без воздуха – но она есть под водой, она вообще зародилась в море. Живым существам полагается двигаться и иметь нервную систему? У растений нет нервной системы. Вы только задумайтесь – какое разнообразие жизненных форм! И станет понятно, что существо, выходящее из летающей тарелки, не будет похоже ни на что кем-либо описанное. Не будет. И очень маловероятно, что летающие тарелки явились к нам именно теперь, в эту эпоху, хотя отчего-то раньше никакого переполоха не наделали. Почему они раньше не прилетали? И лишь теперь, когда наука дошла до того, что мы осознали возможность путешествовать с планеты на планету, они тут как тут.

Есть аргументы, наводящие нас на сомнения, что летающие тарелки являются с Венеры, – в общем-то, значительные сомнения. Такие большие, что понадобится много точных экспериментов, а недостаток постоянства, устойчивости характеристик наблюдаемого явления означает, что его не существует. Вероятнее всего. И не стоит уделять ему больше внимания, пока оно не прорисуется четче.

Я обсуждал летающие тарелки со множеством людей (поясню, кстати: то, что я ученый, не означает, что я не вступаю в контакты с другими представителями рода человеческого. С обычными людьми. И я знаю, какие они. Мне нравится бывать в Лас-Вегасе, болтать с танцовщицами, картежниками и т.  д. Я в своей жизни много где болтался и потому хорошо знаю обычных людей). Вот где-нибудь на пляже приходится обсуждать летающие тарелки. Мне интересно: люди утверждают, что это возможно. И правильно. Возможно. Они не понимают, что вопрос не в том, возможно ли это, а в том – происходит ли. Не «возможно или нет», а «происходит или нет».

И это подводит нас к другому восприятию самой идеи: вопрос не в том, что возможно. Вопрос в другом. Вопрос – что реально, что на самом деле происходит? Незачем снова и снова демонстрировать, что нельзя опровергнуть существование летающих тарелок. Лучше заранее подумать – опасаться ли вторжения марсиан? Нужно вынести суждение о том, является ли объект летающей тарелкой, разумно ли это, правда ли это. Так мы и поступаем – на основе куда большего опыта, чем просто рассуждения о том, возможно ли это, поскольку средний индивид не может определить число вероятных событий. И ему также неизвестно, что именно из вероятного происходит в реальности. Не обязано же все вероятное непременно происходить. И потом, вариантов очень много, например: любые рассуждения на эту тему, вполне вероятно, совершенно неверны. Это вообще универсальный закон физических теорий – любое мнение, скорее всего, ошибочно. За всю историю физики всего-то пять или десять теорий оказались верными. С другой стороны, вовсе не обязательно, что вообще все неверно. Нужно разбираться.

Чтобы привести пример того, как возможное принимается за реальное, я рассмотрю канонизацию Елизаветы Сетон. Была такая святая женщина, которая сделала очень много хорошего многим людям. Сомнений в этом нет… то есть, простите, переформулируем: сомнений в этом почти нет. Говорилось уже, что она совершала подвиги добродетели. Следующая ступень в определении святости в Католической церкви – оценка совершенных чудес. Стало быть, следующая задача – решить, совершала ли она чудеса.

Одна девушка страдает от острой лейкемии, и доктора не в силах ее вылечить. Семья в расстройстве и горе прибегает к разным средствам – всяким лекарствам, к чему угодно. Среди прочего к постели больной прикрепляют ленту, которая прикасалась к мощам Елизаветы Сетон, и устраивают так, чтобы о здоровье девушки молились несколько сотен человек. В результате… нет, не в результате, а просто – ей становится лучше.

Для исследования этого случая назначается особая комиссия. Все очень серьезно, официально, все по-научному. Так и нужно. Вопросы тщательно записываются в книге. Потом все отправляют в Ватикан, там уже накапливаются тысячи страниц, переведенных на итальянский, перевязанных особой ленточкой, и так далее. Трибунал обращается к докторам за подтверждением. И доктора признают, что подобных случаев не было, что это совершенно необычно и никогда раньше развитие такого вида лейкемии не останавливалось на такой длительный срок. И все. На самом-то деле мы не знаем, что произошло. Никто не знает. Возможно, было чудо. Но речь не о возможности чуда, а о том – было ли оно. И задача трибунала – определить вероятность того, что произошло чудо. Вопрос в том, имеет ли Елизавета Сетон отношение к исцелению. Там-то, в Риме, определили. Я не смог выяснить, как им удалось, но определили.

Вопрос в том, связано ли исцеление с молитвами в адрес Елизаветы Сетон. Чтобы ответить на подобный вопрос, следует собрать все случаи, когда ей возносились молитвы об исцелении разных людей на разных стадиях заболевания. Затем нужно сравнить успехи в лечении этих людей со средним показателем у людей, за которых молитвы не возносились, и так далее. Вот – честный, прямой путь, и никакого святотатства или кощунства тут нет, потому что если имело место чудо, то оно подтвердится. А если чуда не было, то наука это докажет.

Тот, кто изучает медицину и лечит людей, старается использовать все возможные методы. Разрабатывают разные клинические технологии с применением (все это очень непросто!) разного рода лекарств, вот девушке и стало лучше. Перед выздоровлением она еще переболела ветрянкой. Связано ли это как-то с исцелением? Ведь есть же клинические способы определить, что именно могло повлиять, – произвести сравнение и так далее. Задача – отнюдь не определить, произошло ли нечто удивительное. Задача – правильно этим воспользоваться и решить, как поступать далее, ведь если выяснится, что дело в молитвах, так стоит извлечь из могилы мощи, как уже и делали, и принести к ним другие ленты, много, чтобы прикреплять к постелям других больных.

Теперь я перейду к следующей мысли – а конкретно к тому, что нет смысла рассчитывать вероятность события после того, как оно произошло. Многие ученые этого не понимают. Вообще я впервые об этом заговорил, когда учился на последнем курсе в Принстоне; был там у меня приятель на отделении психологии, который устраивал крысиные забеги. Ну, то есть запускал их в специальный такой лоток, и они там бегали – направо, налево и так далее. Психологи подобные тесты устраивают так, что шансы случайного исхода очень малы – один из двадцати. (Значит, у них каждый двадцатый закон, вероятно, неверен.) Но статистические методы подсчета шансов – куда побегут крысы – выработать легко, как, скажем, в орлянке. Этот человек придумал эксперимент, который что-то доказывал, если крысы пойдут, скажем, направо. Что именно доказывалось, уже не помню. Ему пришлось выполнить большое количество тестов, ведь крысы могли пойти направо просто случайно, и чтобы свести такой шанс до одного из двадцати, ему пришлось выполнять проверки. Это непросто, но он все сделал. И выяснилось, что ничего не получается. Они шли вправо, влево – и так далее. И мой приятель заметил удивительную вещь: они чередовали направление – сначала шли вправо, потом влево, потом опять вправо, потом влево. Он прибежал ко мне и сказал: «Рассчитай мне вероятность того, что крысы могут чередовать направление, хочу проверить, меньше ли она, чем один из двадцати». Я сказал: «Наверное, меньше, чем один из двадцати, но это не важно». «Почему?» – «Потому что нет никакого смысла считать постфактум. Понимаешь, если ты столкнулся с такой особенностью, значит, тебе попался особый случай».

Вот, к примеру, сегодня со мной случилась замечательная вещь. По дороге сюда я видел машину с номером ANZ 912. Ну-ка рассчитайте, пожалуйста, шансы на то, чтобы из всех машин штата Вашингтон я увидел именно машину с таким номерным знаком? Просто смешно. И тот факт, что направление крысиного бега меняется, означает возможность того, что крысы меняют направление. Если он хочет проверить свой один шанс из двадцати, нельзя делать это на основе тех же данных, которые навели его на мысль. Надо ставить другие эксперименты – снова и снова – и смотреть – побегут ли они в другом направлении. Он сделал – и ничего не получилось.

Многие люди верят в разные байки, в которых приводится лишь один факт – отнюдь не множество. Есть такие истории о разных совпадениях. С людьми что-то происходит, они это запоминают, а потом спрашивают – мол, как вы это объясните? Я тоже мог бы кое-что вспомнить. Приведу два примера замечательных совпадений.

Первый случай был, когда я доучивался в Массачусетском технологическом. Я сидел и сочинял какой-то реферат. Полностью сосредоточился, ни о чем другом не думал, как вдруг, совершенно непонятно откуда, в голове сверкнула мысль: моя бабушка умерла! Ну я, конечно, немного утрирую, как обычно и делают рассказчики таких историй. На самом деле я лишь мельком подумал. Не вот прямо явная мысль, тут я слегка преувеличил. Это важно. Сразу же внизу зазвонил телефон. Я это отчетливо запомнил – по причине, которую вы сейчас поймете. Кто-то поднял трубку и позвал: «Эй, Пит!» Мое имя – не Питер. Звонили кому-то другому, и моя бабушка была совершенно здорова. Нам следует накопить побольше подобных фактов, чтобы опровергать истории, в которых такие совпадения происходят. Она ведь вполне могла умереть. И что тогда? Мне следовало поверить в чудо и всем рассказывать, как моя бабушка умерла, а я как раз об этом подумал?

Характерное свойство подобных рассказов: в них учитываются далеко не все обстоятельства.

Расскажу и о другом, более печальном случае.

В возрасте тринадцати или четырнадцати лет я познакомился с девочкой, которую сильно полюбил, и примерно через тринадцать лет мы поженились. Речь, как вы увидите, не о моей теперешней жене. У этой девушки был туберкулез, она им болела несколько лет. Я подарил ей часы, у них был не циферблат, а такие большие красивые цифры, которые менялись, и ей это очень нравилось. В общем, я их ей подарил, и они стояли у нее перед кроватью пять лет, и она болела все сильнее и сильнее. И в конце концов умерла. Она умерла в 9:22 вечера. И часы остановились в 9:22 и больше не пошли. Мне повезло, что я обратил внимание на одно обстоятельство. За пять лет работы механизм часов износился, и мне периодически приходилось их чинить. И еще – поскольку освещение в комнате было слабое, медсестра, которая записывала время в свидетельстве о смерти, взяла часы в руки, чтобы получше разглядеть, а потом поставила на место. Если бы я этого не заметил, пришлось бы призадуматься. Поэтому в подобных случаях нужно обращать внимание на все обстоятельства, ведь самое незаметное и может быть объяснением тайны.

Итак, коротко говоря, если что-то происходит раз или два, это ничего не доказывает. Нужно все очень тщательно проверять, а то уподобишься тем, кто верит во всякую чепуху и не понимает мира, в котором живет. Разумеется, никто полностью не понимает мира, в котором живет, но некоторые все-таки понимают чуточку лучше, чем другие.

Еще один способ проверки – статистическая выборка. Именно это я имел в виду, когда говорил, что они старались добиться результата один из двадцати. Статистическая выборка – процесс математический, я не стану вдаваться в детали. В целом идея проста. Если вы хотите знать, сколько человек имеет рост более шести футов, то вы наугад измеряете у разных людей рост, обнаруживаете, скажем, сорок таких и предполагаете, что и все таковы же. Казалось бы, глупость. Это и так, и не так. Если вы отберете сотню человек, наблюдая, кто из них пройдет через низенькую дверь, вы получите неверный результат. Если вы отберете сотню, измеряя ваших знакомых, – вы получите неверный результат, потому что все они находятся в одной части страны.

Но если вы найдете способ отбора, не имеющий – насколько это возможно – отношения к их росту, и обнаружите сорок человек из ста, тогда на сто миллионов придется чуть больше или меньше сорока миллионов. Насколько больше или насколько меньше, можно выяснить довольно точно. Собственно, как выясняется, для достижения точности в один процент нужно исследовать десять тысяч экземпляров. Люди не подозревают, насколько трудно добиться высокой точности. Для одного-двух процентов нужно десять тысяч измерений.

Те, кто оценивает результативность телерекламы, применяют как раз такой метод. То есть они думают, что применяют такой метод. Это ведь очень трудно. Как устроить, чтобы среднестатистический человек установил у себя приборчик, который запоминает, какие там смотрят телевизионные программы, или как определить среднестатистического человека, который согласится за деньги вести записи, и насколько добросовестно каждые пятнадцать минут он по сигналу записывает, что именно слушает, – неизвестно. И потому мы не имеем права на основе тысячи или десяти тысяч образцов изучать, что смотрит средний человек. Данное свойство статистики хорошо известно. Все это знают, и с точки зрения науки это естественно. Для тех, кто так делает. Вывод: все люди в мире абсолютно бестолковые, и единственный способ что-то до них донести – постоянно оскорблять их разум. Вывод, возможно, правильный. С другой стороны, он может быть и неверным. И если он неверен, мы совершаем ужасную ошибку. И потому весьма важно найти правильный способ проверять – обращают ли люди внимание на разные виды рекламы.

Как я говорил, у меня очень много знакомых. Обычных людей. И я думаю, что их разум оскорбляют. Разными способами. Включаете радио – если у вас есть мозги, вы просто с ума сойдете. Некоторые умеют – пока не знаю, как им удается – не прислушиваться. Я так не умею. И вот, готовясь к лекции, я у себя дома включил радио на три минуты и услышал две вещи.

Сначала я включил и услышал индейскую музыку – индейцев из Нью-Мехико, навахо. Я ее узнал – уже слышал такую в Гэллапе и был восхищен. Не стану воспроизводить вам их боевые напевы, хотя и хотел бы. Соблазн велик. Честно признаюсь: я обрадовался, что по радио передают нечто интересное. Связанное с культурой. Но нужно быть скрупулезным. Если уж отчитываться, то нужно послушать хоть три минуты. Вот я и слушал… Нет, я немножко слукавил. Я слушал, потому что мне понравилось: музыка была хорошая. Потом она вдруг кончилась, и диктор сказал: «Мы вступаем на тропу войны против дорожных аварий». И стал объяснять, что на дороге нужно соблюдать осторожность. Тут оскорбление не нашему разуму, тут оскорбление индейцам навахо, их религии, их вере. Я слушал дальше, пока не услышал о напитке, вроде бы о пепси-коле – напитке для людей, которые мыслят по-молодому. Тут я сказал – стоп. Нужно подумать. Во-первых, сама идея полностью абсурдна. Что это значит – человек, который мыслит по-молодому? Наверное, это человек, который любит делать то, что делает молодежь. Ладно, пускай. Итак, рекламируется напиток для таких людей. Можно подумать, сотрудники отдела исследований в компании, производящей напиток, принимали решение о том, сколько туда чего добавлять, следующим образом: «Вот у нас есть обыкновенный напиток, так нужно его переделать, пусть будет не для обычных людей, а для особенных, для тех, кто думает по-молодому. Добавим еще сахара». Сама идея насчет напитка для людей, мыслящих по-молодому, – полный абсурд.

Наш разум постоянно оскорбляют, и я придумал, как с этим бороться. Предлагаются разные способы; мой план очень прост. Арендуете на месяц в Большом Сиэтле двадцать шесть рекламных щитов, восемнадцать из них с подсветкой. И помещаете на них надпись: «Ваш разум оскорблен рекламой? Не приобретайте этот продукт». Затем оплачиваете время на телевидении или радио, и вот среди рекламы появляется человек и говорит: «Простите, что вмешиваюсь, но если какая-либо реклама оскорбляет ваш разум или еще каким-то образом вас раздражает, советуем вам не приобретать эту продукцию». Ситуация исправится очень быстро.

Если у кого-то есть лишние деньги, которые не жаль выбросить, советую провести такой эксперимент, чтобы получить представление о разуме среднестатистического телезрителя. Это быстрейший способ оценить интеллект. Но, пожалуй, несколько дороговатый.

Вы скажете: рекламодателям все равно нужно как-то продавать свои товары. Но мысль, что средний человек неумен, очень опасна. Даже если она верна, не нужно относиться к этому так, как обычно относятся.

Многие газетные репортеры и комментаторы полагают, что публика глупее, чем они сами, и не поймет того, чего они сами не понимают. Чушь. Я не хочу сказать, что репортеры и комментаторы глупее среднего человека, но они в каком-то смысле вообще глупее всех. Если мне когда-нибудь придется объяснять репортеру какое-нибудь научное понятие, буду растолковывать ему на пальцах, как, скажем, моему соседу. Он таких вещей не понимает просто потому, что воспитан иначе – не может починить стиральную машину, не представляет, как работает мотор, и все такое. Словом, не имеет технического опыта. В мире полно инженеров. Много технически грамотных людей. Много людей, которые, скажем, разбираются в науке лучше, чем репортеры. Стало быть, задача репортера – разбирается ли он в предмете или нет – рассказать о нем точно и так, как следует. То же самое в экономике и других областях. Репортеры понимают, что не до конца разбираются в сложных вопросах международного бизнеса, но передают то, что им сообщают другие, более или менее точно. Однако когда дело касается науки, они, репортеры, уж не знаю, по какой причине, будут пудрить мне мозги, что у простого человека не хватит мозгов понять вопрос – и все потому, что ему, репортеру, самому не хватает мозгов. Я-то знаю: некоторые люди вполне способны понять. Ведь не каждый, кто читает газету, обязан понимать в ней каждую статью. Некоторые люди наукой просто не интересуются. Другие – интересуются. Во всяком случае, соображают, что к чему, и не восторгаются статьей про атомные пули, испускаемые орудием весом в семь тонн. Не могу читать такие вещи. Не понимаю, о чем речь. Не понимаю, о каком говорится орудии, если сказано только, что оно весит семь тонн. В атоме – шестьдесят два вида частиц, и мне хотелось бы понять, о какой такой атомной пуле идет речь.

Вообще все это дело насчет статистической выборки и изучения людей таким методом – вопрос весьма серьезный. Нужно быть очень и очень осторожным. Метод применяют для отбора персонала или же определяют, брать ли человека в колледж, и мне это не нравится, – я еще представлю свои аргументы. Направлю их людям, решающим, кого принимать в Калифорнийский технологический. А потом расскажу вам, что получилось. Есть тут, правда, одна важная деталь: в качестве критерия стараются брать только измеряемые величины. А ведь духовные качества человека, его образ мыслей измерить трудно. Предпринимаются попытки исправить положение с помощью собеседований. Что ж, хороший вариант. Но обычно проще провести дополнительные экзамены и не тратить время на собеседования; в результате принимается в расчет только измеряемое или то, что считается измеряемым, а многое важное исчезает, и можно пропустить много хороших ребят.

Вопросы по поводу семейной жизни типа «Какие у вас отношения с мужем?» – и всякое такое, что печатают в журналах, – полная чепуха. Пишут: «методика проверена на тысяче супружеских пар». То есть по их ответам вы судите, счастливый ли у вас брак. Получается следующее: вы составляете анкету из вопросов типа «Приносите ли вы ему завтрак в постель?» и раздаете ее тысяче людей. Допустим, у вас есть объективный способ узнать, счастливы ли они в браке – скажем, путем опросов. Впрочем, не важно, главное, чтобы тест был хорошим. Потом делаете следующее. Изучаете все про тех, кто счастлив – как они отвечали про завтрак в постель, как отвечали про то, как про се. В точности как у тех крыс, которые бегут то направо, то налево. Решаете – за такой ответ ставится пять очков, за другой – десять, чтобы та тысяча человек, которых испытывали, получили огромные цифры, если они счастливы, и маленькие – если несчастливы. А теперь тест для теста. Нужно провести тест с другой тысячей человек – независимо – и посмотреть, получат ли самые счастливые из них самое большое количество очков или нет. Но так никто не делает, потому что a) слишком хлопотно и b) несколько раз пробовали и тест оказался негодным.

Теперь посмотрим на проблемы, возникающие в связи с разными ненаучными и необычными вещами. Некоторые из них не связаны с неумением правильно рассуждать, а возникают, на мой взгляд, из-за недостатка информации.

В частности, кое-кто верит в астрологию; думаю, и здесь есть несколько таких человек. Астрологи утверждают, что некоторые дни больше годятся для визита к дантисту, чем другие. Некоторые дни подходят для полетов на самолете – людям, родившимся в такой-то день и такой-то час. Все подсчитывается очень точно по строгим правилам в соответствии с положением звезд. Будь это правдой, было бы весьма интересно. Страховые компании, следуй они правилам астрологии, с удовольствием изменили бы условия страхования для тех, кто летит на самолете в благоприятный для полета день.

Астрологи никогда не пытались оценить с помощью тестов, каковы шансы, что люди, отправившиеся в неблагоприятный день туда, куда не следует, попадут в беду. Вопрос – удачный ли это день для бизнеса или неудачный, никогда не проверялся. Итак, что же получается?

Может быть, это все же правда. С другой стороны, у нас уйма информации, доказывающей обратное. Нам немало известно о том, как все устроено, каковы люди, каков наш мир, что представляют собой звезды, что такое планеты и почему они двигаются. Мы точно знаем, каково будет их расположение через две тысячи лет. А если присмотреться к разным астрологам, то они, оказывается, не согласны друг с другом. Как же быть? Не верить им! Доказательств их правоты нет. Все это чистый вздор. Верить можно в одном случае – если не знаешь ничего о звездах, и о мире, и о том, что представляет собой все прочее.

Если бы подобное явление существовало – вопреки всему, что мы знаем, – было бы замечательно, но если вам его не могут продемонстрировать путем настоящего эксперимента, настоящего теста – то есть взять людей, которые верят, и людей, которые не верят, и провести испытания, – то нечего их и слушать.

Подобные тесты, между прочим, делались в эпоху зарождения науки. Довольно любопытно. Оказывается, в те времена, когда открывали кислород и все такое, люди пытались, например, проверить, будут ли миссионеры… будут ли хорошие люди вроде миссионеров, которые молятся и все такое, попадать в кораблекрушение реже, чем другие. И проверяли, тонут ли миссионеры, отправляясь в далекие страны, при кораблекрушениях реже, чем другие люди. И выяснилось, что разницы никакой.

Если включить радио в Калифорнии – не знаю, как здесь, наверное, так же, можно услышать выступления самых разных целителей. Я видел их и по телевизору. Еще одна штука, про которую замучаешься объяснять, почему это просто смешно. Есть даже целая религия, вполне, так сказать, респектабельная, называется «Христианская наука», проповедующая исцеление верой. Будь такое вообще возможно, это было бы легко установить – не по россказням отдельных людей, а тщательной проверкой, точными клиническими методами, которые обычно и применяются для проверки лечения.

Тот, кто признает исцеление верой, обычно старается не прибегать к другим средствам и, вероятно, к докторам попадет несколько позже. Те, чья вера особенно сильна, еще больше затянут с визитом к врачу. Возможно, исцеление верой – не так уж надежно. Допустим – определенно мы не знаем, – что оно ненадежно. Выходит, вера в него таит в себе опасность – а это уже не пустяки, как с астрологией – там все не так серьезно. Люди, которым для всего приходится выбирать благоприятные дни, испытывают лишь какие-то неудобства. Интересно (надеюсь, это проверят; все имеют право знать), вера в целительные силы Христа помогла людям или скорее навредила? Чего больше – исцелений или вреда? И то и другое возможно. Нужно проверять. Нельзя верить бездумно.

По радио можно услышать не только целителей, но и всяких проповедников, которые с помощью Библии предсказывают, что нас ждет. Меня заинтриговал один человек, который во сне посетил Бога и тот снабдил его самыми разнообразными сведениями. Да уж, наш ненаучный век… Не знаю, какие нужны рассуждения, как доказать, что это глупость. Очевидно, люди просто не понимают, насколько сложен мир, как маловероятно, что такая штука может произойти.

Но опровергнуть без тщательных исследований я, конечно, не могу. Наверное, надо спрашивать их, откуда они знают, что это правда, и, наверное, иметь в виду, что они далеко не обязательно не правы. Просто иметь в виду – и тогда не будешь давать им слишком много денег.

Есть, конечно, на свете немало явлений, с которыми невозможно бороться, которые есть просто результат общей глупости. Все мы совершаем глупые поступки и знаем, что одни из нас совершают их больше, чем другие, но бесполезно пытаться узнать, кто совершает их больше всех. Предпринимаются попытки защитить общество от его глупости путем законов, однако законы помогают не в ста процентах случаев.

Например, я отправляюсь в какое-нибудь уединенное место приобрести земельный участок. Ну, знаете, как риелторы продают землю – «здесь скоро будет новый город!». Это так увлекает и завораживает. Нужно покупать! Представьте пустыню, в которой ничего нет, только торчат флажки с номерами участков. И вы едете по пустыне, ищете четвертую улицу, участок 369, предназначенный, как вы думаете, вам. Потом стоите и, ковыряя носком ботинка землю, обсуждаете с продавцом, почему угловой участок лучше и как удобно будет заезжать с боковой аллеи. Вскоре, хотите верьте, хотите нет, вы уже обсуждаете загородный клуб, который будет на побережье, правила членства и сколько гостей вы сможете привести. Вот клянусь, на себе испытал.

Когда настает время покупать участок, выясняется, что штат сделал попытку вам помочь: описал местные условия. Продавец заявляет, что по закону обязан вас ознакомить. Он дает вам прочесть брошюру, и там сказано, что купля-продажа совершается согласно законам штата Калифорния и так далее и тому подобное. Среди прочего говорится, что хотя там планируется поселить пятьдесят тысяч жителей, воды едва будет хватать лишь для числа, которое я лучше не назову, а то еще меня обвинят в клевете, но оно намного меньше пятидесяти тысяч. Точно не помню, кажется, в районе пяти тысяч. Продавцу это, конечно, известно, но он говорит, что где-то подальше нашли воду и ее будут перекачивать сюда. А когда я стал уточнять, объясняет, что ее нашли совсем недавно и не успели перепечатать брошюру. Хм.

Приведу другой пример такого же типа. Я был в Атлантик-Сити и зашел в один… ну что-то вроде магазина. Там стояли кресла, сидели люди и слушали какого-то человека. Он говорил очень интересно. Он все знал про еду и рассказывал о правильном питании. Кое-что важное я запомнил: «Даже черви не едят муку высшего сорта». И прочее – все интересно и правильно. Ну, может, насчет червей и неправда, но о протеинах и прочем было интересно послушать. Затем он поведал о Федеральном законе о пищевых продуктах и медикаментах, объяснил, как этот закон нас защищает. Рассказал, что каждый продукт, претендующий на звание здоровой пищи с нужными минералами и прочая и прочая, должен иметь этикетку, а на ней должен быть указан точный состав и действие на организм, и все должно быть изложено понятно, а если состав не соответствует… И так далее, и тому подобное. И вот он все это объясняет. Я подумал: на чем же он собирается заработать? И тут появляются бутылки. Выясняется, что он продает какой-то полезный, конечно же, продукт, в коричневых таких бутылках. Но он очень спешил и не успел наклеить этикетки. И вот вам бутылки, и вот этикетки, а он торопится, и наклейте их сами. Смелый парень. Сначала рассказал, что делать, чего опасаться, а потом взял и продемонстрировал.

Я вспомнил про другую лекцию, немножко похожую на только что описанную. То была вторая лекция, которую я прочитал в рамках курса Данца. Начал я с того, как все ненаучно и неопределенно, особенно в политике, и привел в пример два государства – Россию и США, которые друг с другом не в ладах. Каким-то чудом оказалось, что мы – хорошие ребята, а они – плохие. Да, сначала было никак не понять, кто из нас лучше. Собственно, это была главная тема лекции. Словно по волшебству я вывел из неопределенности относительную определенность. Я рассказал вам об этикетках, а затем зашел с другого конца – со своей бутылкой и этикеткой. Как так получилось? Подумайте. Единственная вещь, в которой мы можем быть уверены, раз уж мы вообще ни в чем не уверены, это как раз то, что мы не уверены. Кто-то может сказать: «Нет, я точно знаю». Вся фишка этой конкретной лекции, слабое звено, предмет, который требует дальнейшей разработки и изучения, вот в чем: нужно иметь открытый разум, для нас важна неуверенность, и гораздо лучше продолжать открывать новое, чем остановиться на каком-то решении. Сделать выбор – каким бы путем мы к нему ни шли, – хуже, чем подождать и посмотреть, что будет дальше. Именно таков мой выбор – и я в нем не уверен. Ну вот, я и развенчал авторитет.

С проблемами нехватки информации и подобными – но особенно с нехваткой информации – связаны и некоторые другие явления, более серьезные, чем вера в астрологию.

Готовясь к первой лекции, я провел в своем городе кое-какие исследования. В торговом центре я обнаружил помещение, у которого над входом висел флаг. Это был Альтаденский центр американской культуры. И я туда вошел, посмотреть, что за центр такой; оказалось – волонтерская организация. На стенде у них Конституция и поправки к ней и все такое, и текст, поясняющий, для чего они нужны – для защиты наших прав, и все это опять же в соответствии с Конституцией и поправками. Вот такая основная идея. То есть они там занимаются просвещением. У них есть книги на разные темы для распространения идей гражданственности и тому подобного, и есть среди прочего отчеты конгресса, брошюры о расследованиях конгресса, и любой интересующийся может почитать. Организованы и учебные группы, которые встречаются по вечерам. Поскольку я интересуюсь вопросами прав человека, но не слишком в них подкован, я попросил книгу о правах цветных на голосовании в южных штатах. Ничего не нашлось… Или нет, кое-что нашлось. Маленькая брошюра под названием «Национальная Ассоциация содействия коммунизму и прогрессу цветного населения».

Я довольно долго беседовал с сотрудницей, выяснял, что к чему, и среди прочего она объяснила (мы о многом успели поговорить, причем – вы удивитесь – вполне дружелюбно), что хотя она не состоит в обществе Бёрча, в их пользу есть что сказать; видела она про них один фильм, и так далее. Если вы член общества, отсидеться в сторонке вам не удастся. По крайней мере, вы должны знать, на чьей вы стороне, а если вы не хотите, вам лучше в него не вступать. Так говорил и мистер Уэлч, и таковы принципы общества; если вы разделяете его идеи, тогда вступайте, а если нет – не вступайте. Похоже на коммунистическую партию. Все очень хорошо, пока они не у власти; стоит им получить власть – положение тотчас изменится. Я пытался ей объяснить, что это не та свобода, о которой говорится в Конституции, что в любой организации должна быть возможность дискуссии. Отсиживаться в стороне – настоящее искусство, нелегкое и очень важное, куда важнее, чем умение рваться вперед или назад очертя голову. Она: а разве не лучше действовать, чем сидеть в стороне? Нет, если вы не знаете наверняка, как действовать, то не лучше.

В общем, купил я там пару изданий, просто наугад. Первая вещь называлась «Отчет Дэна Смута». Речь там идет о Конституции, и главная мысль такова: Конституция была правильной в ее первоначальном варианте, а все поправки и изменения – просто ошибки. Оказывается, не только в религии, но и у Конституции есть свои фундаменталисты. Потом там перечисляется, кто из конгрессменов как голосовал. То есть после подробного разъяснения их взглядов дается «рейтинг конгрессменов и сенаторов на основе их голосования за или против различных поправок в Конституцию». Обратите внимание, этот рейтинг – не просто чье-то мнение, он основан на фактах, на данных о голосовании. Как же, только факты. Никаких субъективных мнений. Просто записи результатов голосования по каждому пункту Конституции – за или против. «Медикэр» противоречит Конституции, кстати. Я попытался объяснить этой даме, что они нарушают свои же принципы. Конституцией предусмотрена возможность голосования. А автоматическое определение того, что правильно, а что нет, вовсе не предусмотрено. Иначе зачем вообще придумывать сенат и голосование? Поскольку существует голосование, цель его – попытаться составить собственное мнение, выбрать путь. И никто не должен предписывать, как правильно. Это именно нарушение принципа Конституции.

Начинается все, как обычно, хорошо – добро, любовь, Иисус и так далее, пока не дойдет до борьбы с врагами. Тогда забывается сама изначальная идея. Все выворачивается наизнанку и становится своей полной противоположностью. Я верю, что люди, берущиеся за подобные начинания, особенно дамы-волонтеры в Альтадене, имеют доброе сердце и понимают, что есть добро и что есть Конституция, и так далее, но система уводит их немного в сторону. Почему так, я понятия не имею, и как этого избежать, мне тоже неизвестно.

Я стал изучать дальше эту брошюру и обнаружил, чем занимается учебная группа. Если не возражаете, расскажу. Мне дали кое-какие бумаги. Да, у них там стоят стулья, и вечером собирается учебная группа, и они дали мне материалы, которые готовились изучать. И я сделал выписки.

Речь шла об аналитиках разведки Вооруженных сил США, озабоченных возрождением в Советах ранее замороженного десятого принципа ведения войны: парализация противника. Вот ведь чего бойся. Замороженный принцип. Загадочный. Страшный! Хитрый военный народ придерживается принципов ремесла со времен римских легионов. Первый принцип, второй принцип, третий. А этот – номер десять. И не важно, какой номер семь. Сама мысль о том, что есть длительно замороженные принципы войны, да еще какой-то десятый принцип – полный абсурд. И что за принцип парализации? Как его можно применить? Для нас создают новый жупел. Для чего он нужен? А вот для чего: на этих курсах изучают области, где давление Советов можно использовать, чтобы парализовать волю американцев к сопротивлению. Сельское хозяйство, искусство, культура, наука, образование, средства информации, финансы, экономика, правительство, закон, медицина, вооруженные силы, религия – вот наши самые уязвимые области. Иными словами, мы теперь вправе заявить: всякий, кто имеет другое мнение, парализован таинственной силой десятого военного принципа.

Это явление сродни паранойе. Ведь против десятого принципа не пойдешь. Разве что у вас есть какой-то балансир в голове, какое-то понимание мира, чтобы рассудить: глупо думать, будто Верховный суд – который, оказывается, есть «инструмент глобального завоевания», – просто парализован. Все парализовано. Можно в ужас прийти от этой страшной силы, проявление которой нам показывают снова и снова, пример за примером.

Вот вам описание паранойи. Некая женщина начинает нервничать, подозревая, что муж замыслил против нее дурное. Не хочет пускать мужа в дом. Его попытки войти лишь утверждают ее в подозрениях. Он зовет друга, просит жену урезонить. Женщина знает, что это друг, но своим разбалансированным умом приходит к выводу: вот и еще подтверждение ее ужасных подозрений. К ней приходят соседи, пытаются успокоить. На некоторое время это помогает. Они уходят по домам. Их навещает тот самый друг, и они, расстроенные, пересказывают те жуткие вещи, которые она наговорила про мужа. «Как, вы говорите, она там сказала?» И муж сможет использовать это против нее. Она звонит в полицию и говорит: «Мне страшно. Кто-то пытается проникнуть в дом». Те приезжают, пробуют с ней поговорить, видят, что никто в дом не пытается проникнуть. Им остается только уйти. Она вспоминает, что ее муж – важная персона в городе. И у него есть в полиции приятель. Ага, полиция – только часть интриги. Лишнее подтверждение. Женщина смотрит в окно, видит, что к соседскому дому кто-то подошел. О чем они там говорят? У нее на заднем дворе шевельнулись кусты. За ней наблюдают в подзорную трубу! Потом-то окажется, что там дети игрались с какой-то палкой. И так это идет по нарастающей, пока не втянется все местное население. Она припоминает, что приглашенный ею адвокат когда-то помогал приятелю ее мужа. Доктор, который уговаривает ее лечь в больницу, тоже явно на стороне мужа.

Единственный выход – привести в равновесие ум и понять: невозможно, чтобы против нее был весь город, чтобы все защищали ее остолопа-мужа и творили вот такие вещи; понять: все это чистое совпадение. Соседи – все и каждый – против нее? Такое невозможно. Но как объяснить это человеку, у которого нет чувства меры?

Вот так же и здесь. У этих людей нет чувства меры. Они верят в такие вещи, как советский десятый принцип войны. На мой взгляд, переиграть их можно только одним способом: заявить, что они правы. Советы очень и очень хитры и коварны – прямо как тот товарищ с бутылками и наклейками. Они даже сообщают нам, что именно с нами делают. Понимаете, эти люди, военные аналитики, изучающие десятый принцип, на самом деле – агенты Советов, которые и хотят нас парализовать. И для того добиваются, чтобы мы утратили веру в Верховный суд, утратили веру в министерство сельского хозяйства, в ученых, в тех, кто так или иначе нам помогает. Вот они и внедрились в это движение за права – флаги, Конституция и все прочее, – и они хотят там все парализовать. Согласно их же теории. Эти аналитики – лучшие в Америке специалисты по десятому принципу. Откуда у них столько о нем информации? Только из одного источника. Из Советского Союза.

Эта паранойя… это явление – не стану называть его паранойей, я ведь не врач, я не знаю, – но явление страшное, и оно уже принесло и человечеству, и отдельным людям множество бед.

Другой его пример – знаменитые Протоколы сионских мудрецов, поддельный документ. Считается, что было некое совещание старых евреев и вождей Сиона, на котором они разработали план, как захватить господство над миром. Международные банки – международные! – удивительный, волшебный механизм! Совершенно немыслимо? Не настолько, чтобы не поверили. И вот вам один из мощнейших двигателей антисемитизма.

Я прошу лишь честности, не более. Нам нужно побольше честности в делах политики. И тогда, я думаю, мы станем свободнее.

Должен сказать, люди вообще неискренни. И ученые неискренни. Ничего не поделаешь, все таковы. Да, ученые неискренни. А люди верят в их честность, и оттого все еще хуже. Под честностью я понимаю не просто «говорить правду». Нужно полностью прояснять все обстоятельства. Не нужно скрывать ничего от других; людям хватит ума составить свое мнение.

Вот, например, ядерные испытания. Не знаю даже, я за или против. Есть аргументы и за, и против. Они заражают радиацией, они опасны, и вообще война – это очень плохо. Но повышают ли испытания вероятность войны – или наоборот – мне неизвестно. Что поможет предотвратить войну – приготовления или их отсутствие? Поэтому я не на одной из сторон.

Важный, конечно, вопрос – вред радиации. На мой взгляд, самая большая опасность и самый главный вопрос в ядерных испытаниях – вопрос отдаленных последствий. Жертвы и радиация вследствие возможной войны во много раз больше, чем от испытаний; результаты войны намного серьезнее, чем ничтожно малая радиация после ядерных испытаний. Насколько же она мала? Радиация – это плохо. А положительные стороны всеобщего радиоактивного заражения нам неизвестны. То есть если вы добавите в атмосферу радиоактивности, ничего хорошего не выйдет. И в этом плане ядерные испытания – плохо. Если вы ученый, вы вправе – и обязаны – указать на этот факт.

С другой стороны, все можно подсчитать. Вопрос: насколько вредна такая радиация? Давайте чуть подыграем и скажем, что в течение следующих двух тысяч лет из-за радиоактивности погибнет 10 миллионов человек. Ну а если я брошусь под машину (подразумевается, что в будущем я собирался произвести на свет и других детей), то в следующие десять тысяч лет я таким образом убью десять тысяч человек – можно и так насчитать, если считать определенным образом. Вопрос – насколько значительны последствия?.. Я не проверил конкретные цифры, так я скажу иначе. В следующий раз, когда услышите подобное, задайте вопросы – я задавал и помню ответы, просто я в последнее время их не проверял, поэтому точных цифр у меня нет, но я хоть спрашивал. Насколько возрастает радиоактивность по сравнению с общими ее колебаниями в различных местах? Ведь радиационный фон в деревянном здании сильно отличается от фона в кирпичном, потому что дерево менее радиоактивно, чем кирпич.

Выяснилось, что разница между фоном на уровне моря и на пять тысяч метров выше составляет сотни раз, – больше, чем радиация, производимая при ядерных испытаниях.

И вот я говорю: если человек абсолютно честен и хочет защитить народ от воздействия радиоактивности – а наши ученые друзья часто говорят, что именно этого добиваются, – он должен работать по большому счету, а не по малому; он должен признать, что радиация, которую получают жители города Денвера, гораздо значительнее, она в сотни раз выше, чем фон после испытаний, и всему населению Денвера следует переехать. Но если вы живете в Денвере, не пугайтесь – радиация не так уж велика. Она совершенно незначительна и оказывает лишь ничтожное воздействие. А последствия испытаний – меньше, чем различие между фоном в высокогорных и равнинных регионах. Я так думаю, хотя уверен не полностью. Вот и прошу вас задавать этот вопрос, чтобы знать, следует ли проявлять осторожность, входя в кирпичное здание, – такую же осторожность, как вы проявляете, протестуя против ядерных испытаний только лишь из соображений радиоактивности. Еще один довод «за» – возможность ощутить себя сильным в политическом плане, но это уже другой вопрос.

Нам, людям науки, порой приходится контактировать с правительственными органами, и тут уж точно не хватает честности. Особенно это относится к полетам на другие планеты и разного рода космическим исследованиям. Возьмем полет «Маринера-2» к Венере. Потрясающее событие, удивительное – человек сумел отправить частичку Земли за 40 миллионов миль! И она приблизилась к другой планете настолько, чтобы получить картинки, сделанные как будто с расстояния всего 20 тысяч миль. Я даже сказать не могу, насколько это здорово и интересно. Я и так уже отнял у вас много времени.

Во время этого полета произошли не менее удивительные и интересные вещи. Явные сбои оборудования. Пришлось ненадолго выключить все приборы – иначе не хватило бы заряда батарей и станция отключилась бы совсем. Потом их снова включили. Все стало нагреваться. Приборы один за другим отказывали, а потом возобновляли работу. Словом – все, что только случается в долгих путешествиях. Как в плаваниях Колумба или Магеллана. Были у них и бунты, и разные трудности, и кораблекрушения, но все получилось! Удивительная история! Например, когда «Маринер» стал нагреваться, в газетах писали: «Он нагревается, и благодаря этому мы тоже кое-что узнаем». Что мы можем узнать?! Если вы хоть немного соображаете, то поймете: ничего нового тут не узнаешь. Спутники, выпущенные на околоземную орбиту – про них нам известно, сколько радиации они получают от Солнца. А сколько они получат, когда долетят до Венеры? Тут действует очень точный закон обратных квадратов. Чем вы ближе, тем свет ярче. Все просто. И потому нам легко вычислить, сколько нужно черной и сколько белой краски, чтобы выравнивалась температура.

Единственное, что мы узнали – нагрелся аппарат лишь из-за того, что строился в великой спешке, и в последние минуты вносили изменения, ставили более мощную аппаратуру, вот он и грелся сильнее, чем планировалось. Эти сведения к науке отношения не имеют. Зато мы поняли: такие вещи следует строить без спешки и не менять в них ничего в последнюю минуту.

Каким-то чудом аппарат все же почти полностью сработал. Он должен был совершить несколько пролетов – двадцать один; он пролетел три раза. Ну и хорошо. И то чудо. Огромное достижение. Колумб отправился за золотом и пряностями. Золота он не привез, пряностей – совсем немного. Но получилось очень важное и волнующее событие. «Маринер» отправили ради ценнейшей научной информации. Он ее не добыл. Ладно, поправка: почти не добыл. Но это тоже было удивительнейшее, потрясающее свершение. А в будущем из него извлекут еще что-то. Изучая Венеру, писали в газете, «Маринер» выяснил, что температура под ее облачным покровом около восьмисот градусов. Да это и так было известно. И подтверждается теперь благодаря телескопу Паломарской обсерватории и измерениями с Земли. Ну здорово: ту же самую информацию можно получить, находясь на Земле. Есть у меня друг, который в этих вещах разбирается; у него на стене висит красивая такая карта Венеры с отметками температур в разных частях планеты. Подробными, не просто два-три региона с повышенными или пониженными температурами. А вычислено – на Земле.

Благодаря «Маринеру» узнали лишь одну вещь: Венера, в отличие от Земли, не имеет магнитного поля – и только эту информацию мы не могли получить здесь.

Были еще любопытные сведения о том, что происходит в космосе – на пути до Венеры. Кстати, если не направлять аппарат именно к планете, то не нужно помещать в него сложное оборудование наведения, оснащать дополнительными двигателями для изменения курса. Просто запускаете – и все. Можно поместить в него больше приборов, качеством получше, и если вы собираетесь изучать космос, не нужно поднимать сыр-бор насчет Венеры. А самое важное – как раз то, что происходит в космосе, и если нам это интересно – так давайте пошлем другой аппарат, который не полетит к какой-то планете, и не нужно будет возиться с его наведением.

Еще – программа «Рейнджер». Меня просто мутит, когда я то и дело читаю в газетах про неисправность очередного из запущенных аппаратов. И каждый раз мы «что-то узнаем» – а программа топчется на месте. Мы узнаем чертовски много: кто-то забыл закрыть клапан, кто-то допустил попадание песка в прибор. Иногда и вправду узнаем новое: что-то не так с нашей промышленностью, инженерами и учеными; узнаем, что неудачи нашей программы – многократные – не имеют простого и разумного объяснения. Но для этого вовсе не нужно терпеть столько неудач. Что-то не так в нашей организации, в управлении, в технике или изготовлении приборов – вот это важно. А вовсе не «узнаем новое».

Иногда меня спрашивают – зачем летать на Луну? Затем, что это огромное научное достижение. Оно еще и способствует развитию технологий. Ученые довольны, а если они довольны, то, глядишь, изобретут еще какое-нибудь оружие.

Другая причина – использование космоса в военных целях. Не знаю, как, и никто не знает, но какое-нибудь применение найдется. Возможно, если мы будем и дальше развивать военную составляющую полетов, то помешаем русским использовать космос в военных целях теми способами, которых мы сами пока не придумали. Потом еще бывает косвенная военная выгода. То есть, если вы строите более крупные ракеты, вы можете использовать их прямо тут, чтобы достигнуть какого-то места на земле, не отправляясь на Луну.

Другая важная причина – идеологическая. Мы немножко подпортили себе репутацию: допустили, чтобы нас опередили в технологиях другие ребята. Неплохо бы нашу репутацию восстановить. Ни одна из этих причин, отдельно взятая, не является достаточной и не объясняет наших полетов на Луну. И все же, думаю, если сложить перечисленные доводы и добавить к ним другие, до которых я не додумался, получим причину достаточно вескую.

Так, я отошел от темы.

Хотелось бы поговорить еще об одном предмете – о том, как у нас появляются новые идеи. Это больше чтоб развлечь присутствующих студентов. Как рождаются новые идеи? В основном по аналогии, а работая с аналогиями, люди часто совершают серьезные ошибки. Очень увлекательная игра – оглянуться в прошлое, в «ненаучные» века, увидеть там какую-то вещь и спросить – а есть ли она у нас, где она теперь? Давайте поиграем в эту игру. Начнем со знахарей. Знахарь говорит, что может лечить. Внутри больного сидят духи, которые хотят вырваться наружу. Их надо выгнать с помощью яйца и так далее. Нужно использовать змеиную кожу, нужно использовать хинин. Хинин помогает. Знахарь не понимает, что у него неверное представление о происходящем. Если бы я жил в племени и заболел, то пошел бы, конечно, к знахарю. Он про болезни знает больше всякого другого. Но все же я не устаю повторять ему, что он сам не понимает, что делает, и когда-нибудь, когда люди исследуют предмет, они научатся делать это гораздо лучше. А у нас кто знахари? Конечно, психоаналитики и психиатры. Послушайте только их мудреные идеи, которые они успели напридумывать за очень короткий срок, и сравните с другими науками – сколько там нужно времени, чтобы разработать одну идею, потом следующую… посмотрите, какие сложные понятия – «оно» и «эго», «напряжение» и «сила», «притяжение» и «отталкивание», – ну не может этого всего быть! Не может одна голова – или даже несколько голов – сделать столько открытий за такой короткий срок. Однако напоминаю: если вы живете в племени, кроме как знахарю вам некуда обратиться.

Теперь еще одно развлечение – специально для студентов этого университета. Среди прочего я размышлял о средневековых арабских ученых. Сами они науку не очень продвинули, зато написали много комментариев о трудах великих мыслителей, живших до них. Они писали комментарии на комментарии. Разбирали, кто и что о ком написал. Они просто писали комментарии. Это своего рода болезнь разума, когда свобода мышления, новые возможности недооцениваются на том основании, что лучше, чем есть теперь, я, мол, ничего не придумаю. И значит, не имею права что-либо менять, или изобретать, или о чем-то таком помыслить. Вот ваши преподаватели английского. Они увязли в традициях, они пишут комментарии. А будь у них более широкий взгляд на мир, возникло бы множество интересных задач. Например: сколько существует частей речи? Не изобрести ли еще одну? Уххх!

А как насчет словаря? Не слишком ли у нас много слов? Нет. Они нам нужны, чтобы выражать мысли. Или слов слишком мало? Нет. Каким-то образом в течение хода нашей истории нам удалось придумать замечательные комбинации слов.

Теперь рассмотрим этот предмет на более низком уровне. Все мы знаем книгу «Почему Джонни не умеет читать?» Ответ: из-за правил письма. Финикийцы две тысячи… нет, больше, три или четыре тысячи лет назад, где-то так, сумели вывести для своего языка схему передачи звуков с помощью символов. Это было очень просто. У каждого звука – соответствующий символ, у каждого символа – соответствующий звук. Поэтому, видя символы, мы представляем, как звучит слово. Чудесное изобретение. Но с течением времени происходит всякое, и в английском языке правописание совсем отбилось от рук. Почему нельзя изменить правописание? Кому этим заняться, если не профессорам английского? Если преподаватели английского жалуются, что студенты, приходя в университет после стольких лет учебы, не умеют грамотно написать простое слово, я говорю: проблема в том, как мы пишем простые слова.

При желании, конечно, можно заявить, что дело идет о стиле и красоте языка, и изобретение новых слов и частей речи может все испортить, однако нельзя же утверждать, что новое написание как-то повлияет на стиль.

Нет никакой формы литературного или другого искусства, за исключением кроссвордов, для которых имел бы значение способ правописания. Да и кроссворды могут строиться в соответствии с другим правописанием. И кому как не профессорам английского этим заниматься. Если мы дадим им два года и ничего не изменится – пожалуйста, не нужно изобретать три способа, хватит одного; если мы подождем два или три года и ничего не изменится, попросим филологов, лингвистов и так далее, потому что они сумеют. Представляете – во всех других языках можно написать буквами слово и знать, как оно звучит. Это вообще нечто! А уж с одним-то английским они как-нибудь управятся.

И еще кое о чем их попрошу. Очень опасно доказывать что-либо на основе аналогий. Нужно на эти опасности указать. Я уже не успею, так что оставляю вашим преподавателям английского объяснить ошибочность рассуждений на основе аналогий.

Теперь о других вещах, более приятных: о сферах, где применяются научные рассуждения и в которых достигнут некоторый прогресс, а до того я говорил о явлениях негативных. Хочу, чтоб вы знали: я способен понимать и положительные стороны. (А еще я способен понять, что и так уже долго говорю, и потому скажу о них вкратце. Правда, получится неравномерно; лучше бы я на них больше времени оставил.) Есть сферы, где разумные люди изо всех сил применяют вполне дельные методы. И никому это не мешает.

Скажем, разработали транспортную систему и придумали, как в городах должно происходить дорожное движение. Обнаружение преступников – тоже на высоком уровне; там знают, как добыть улики, как их истолковать, как отслеживать ваши эмоции по поводу улик и так далее.

Когда мы обсуждаем развитие человечества, нам следует думать не только о технических достижениях. Существует огромное количество важнейших нетехнических изобретений, и их нельзя недооценивать. В экономике, например – банки, чеки и все такое. Международные финансовые соглашения и прочее – замечательные изобретения. Они совершенно необходимы и представляют большой прогресс. Бухгалтерия, например. Деловые денежные расчеты – это процесс научный… ладно, пусть не научный, но логический. Разработана и юридическая система. Система законов, судей и присяжных. И хотя существует, конечно, немало недостатков и недочетов, и над ними нужно продолжать работать, я всем этим восхищаюсь. И еще – развитие правительственных организаций, продолжающееся много лет. Есть множество проблем, которые в некоторых странах решены, причем способами, которые нам иногда понятны, а иногда – нет. Скажу об одной, которая меня беспокоит. Трудности правительства в управлении силовыми структурами. С ними почти всегда возникают проблемы, потому что самые мощные из них пытаются управлять правительством.

Чудо ведь, что некто, не обладающий силой, управляет тем, у кого есть сила. Таковы были проблемы в Римской империи с преторианцами, проблемы, казалось бы, неразрешимые, потому что у преторианцев было больше мощи, чем у сената. В нашей стране у военных есть кое-какая дисциплина, и они не пытаются напрямую диктовать сенату. Люди над военными посмеиваются. Поддразнивают. И не важно, сколько средств мы угрохаем на армию, – все равно мы, гражданские, ее контролируем. Думаю, то, что военные понимают свое место в правительстве Соединенных Штатов – очень ценное наше наследие, одно из самых ценных, и думаю, не нужно слишком сильно на них нажимать, а то они потеряют терпение и взбунтуются против добровольно принятой на себя дисциплины.

Не поймите меня превратно. У военных много недостатков, как у всех прочих. И то, как они поступили с мистером Андерсоном – кажется, так его звали, парня, который, как предполагают, кого-то убил, – пример того, что будет, если они придут к власти.

Теперь, если заглянуть в будущее, можно сказать о грядущем развитии механики, о возможностях, которые мы получим благодаря почти неисчерпаемым запасам энергии, когда научимся управлять ядерным синтезом. А в ближайшем будущем достижения в биологии принесут нам трудности, ранее невиданные. Очень быстрое развитие биологии приведет к всевозможным интереснейшим проблемам. Времени их описывать у меня нет, и я предлагаю вам книгу Олдоса Хаксли «О дивный новый мир», в которой обозначены проблемы, связанные с биологией будущего.

Кое-что в будущем я предвижу с удовольствием. Я думаю, многое развивается в правильном направлении. Во-первых, то, что так много народов, и они слышат друг друга благодаря средствам связи, даже если они и пытаются заткнуть уши. И кругом бурлят разные мнения, и никак не утаить новые идеи. А некоторые трудности – например, трудности русских в подавлении таких людей, как Некрасов, – я только приветствую.

И еще на один предмет я хотел бы потратить минуту-другую: на проблему моральных ценностей и этических оценок – на проблему, которой наука не может заниматься, как я уже сказал, и которую я не знаю, как сформулировать. Одну возможность я все же вижу. Наверное, есть и другие, но я вижу одну. Понимаете, нам нужен своего рода механизм – что-то вроде нашего фокуса с наблюдением – проверить и поверить – вот такой способ отбора моральных ценностей. Во времена Галилея много спорили насчет того, что заставляет тела падать, говорили о среде, о притяжении и отталкивании и так далее. А вот Галилей презрел все эти рассуждения и путем опыта показал, что тело падает, подсчитал, насколько быстро падает, и описал падение. И с результатом опыта уже не поспоришь. Именно так нужно проводить исследования – получая результат, против которого не поспоришь, и по возможности не думать о механизмах, о теории, которая стоит за явлением. Затем постепенно, с накоплением опыта, найдутся и другие теории – возможно, более точные. На заре развития науки были страшные споры, к примеру, о свете. Ньютон провел кое-какие эксперименты, которые показали, что луч света, если его разложить с помощью призмы, далее уже нельзя разложить. Почему ему пришлось спорить с Хуком? Ему пришлось спорить с Хуком из-за тогдашних теорий насчет света. Спор шел не о том, верно ли описано явление. Хук просто взял призму и убедился, что именно так и происходит.

Итак, вопрос таков: можно ли решать моральные проблемы, пользуясь методом аналогий? Уверен, вполне можно достигнуть согласия относительно последствий, согласия с конечным результатом, но, наверное, не с причиной, по которой мы делаем то, что должны делать.

Рассуждения, имевшие место при зарождении христианства, – о том, состоит ли Иисус из субстанции такой же, как Бог-Отец, или из той же самой субстанции, – эти рассуждения привели к разделению богословов на омоусиан и омиусиан. Смешно, но люди страдали из-за таких вещей. Портились репутации, кого-то убивали, – из-за споров о том, чем отличается «то же самое» от «подобного». Мы должны усвоить урок и не спорить о причине нашего согласия, если согласие достигнуто.

Поэтому я считаю энциклику папы Иоанна XXIII одним из самых замечательных событий нашего времени и большим шагом в будущее. Не могу найти лучшего выражения моей веры в нравственность, в долг и ответственность человечества, людей перед другими людьми, чем то, что сказано в этой энциклике. Я не согласен с отдельными принципами, лежащими в основе некоторых идей, – что они исходят от Бога, я, например, лично не верю, как и в то, что какие-то из этих идей – естественное продолжение мыслей первых пап.

Я не согласен, но я не собираюсь высмеивать и не собираюсь оспаривать. Я согласен с тем, какие обязанности и какую ответственность налагает папа на людей.

Я считаю эту энциклику началом нового будущего, будущего, в котором мы, вероятно, не станем придумывать теорий, объясняющих, почему мы верим в то или это, поскольку, в конце концов, когда речь идет о делах, мы верим в одно и то же.

Большое спасибо, мне было приятно.