«Do Yourself a Book»

История расцвета и упадка «Do yourself a book» весьма поучительна. Это новообразование на теле издательского рынка стало предметом до того яростной полемики, что она затмила само явление. Причины, по которым затея вышла в тираж, и по сей день неясны. Никто не дерзнул провести опрос общественного мнения на эту тему. Может, и правильно. Может, общественность, предрешившая судьбу начинания, сама не ведала, что творит. Идея витала в воздухе добрых двадцать лет, и только диву даешься, что ее не осуществили раньше. Помню первые экземпляры сего «конструктора романов».

Это была коробка в виде большой книги, содержащая инструкцию, опись и «строительные детали». А именно: полоски бумаги разной ширины, на которых отпечатаны фрагменты прозаического текста. На полях каждой полоски находились отверстия для переплета, а также несколько цифр, набранных разными цветами. Если сложить все фрагменты в порядке нумерации «базовым» черным цветом, получался «исходный текст», обычно состоявший из двух и более произведений мировой классики, изложенных в сокращении. Если бы набор предназначался лишь для подобной реконструкции, то он лишился бы и смысла, и коммерческой привлекательности. А состояла она в том, что детальки можно было перетасовывать. Инструкция предлагала обычно несколько вариантов такой перерасстановки, каждый из которых обозначался цветными циферками на полях. Изобретение запатентовал «Юниверсал», прибрав к рукам те книги, у которых уже истек срок авторских прав. Были это творения классиков: Бальзака, Толстого, Достоевского, соответствующим образом препарированные командой анонимных редакторов издательства. Наверняка изобретатели адресовали эту сборную солянку определенному типу людей, которым доставит удовольствие коверкание и перевирание шедевров (а вернее – их примитивных версий). Берешь «Преступление и наказание», «Войну и мир» и делаешь с ее персонажами, что в голову взбредет. Наташа может пуститься в загул до свадьбы и после, Свидригайлов – жениться на сестре Раскольникова. А этот последний – избежать правосудия и уехать с Соней в Швейцарию. Анна Каренина изменит мужу не с Вронским, а с камердинером и т. д. Подобный вандализм получил единодушный отлуп критиков. Издатели отбивались как могли, и даже очень ловко. Инструкция, прилагающаяся к набору, утверждала, что с его помощью можно научиться правилам композиции художественного материала («безупречное подспорье начинающим писателям!», а еще набор предлагалось использовать в качестве проекционного психологического теста («скажи мне, что ты содеял с „Аней из Зеленых Мезонинов“, и я скажу кто ты»), одним словом – и «тренажер» для потенциальных литераторов, и развлечение для каждого любителя литературы. Нетрудно догадаться, что издателями владели куда менее благородные устремления. В инструкции издательство «Уорлд букс» предостерегало покупателя от «неуместных» комбинаций. Речь шла об отрывках текста, которые позволяли превратно истолковывать изначально белоснежные сцены оригинала: одно вставное предложение – и невинная беседа двух женщин обретала лесбийские интонации, можно было доиграться до того, что в почтенных диккенсовских семействах махрово расцветал инцест – что только душе угодно. «Предостережение», понятное дело, было на самом деле поощрением к действию, сформулированное так, чтобы никто не обвинил издателей в оскорблении нравственности. Нетушки, они же предупредили в инструкции, что этого делать не следует.

В бессильной ярости (стараниями издателей с юридической точки зрения подкопаться было невозможно) известный критик Ральф Саммерс писал в ту пору: «Итак, им уже мало современной порнографии. Надо в той же манере изгадить все, что было создано прежде, произведения, не просто лишенные грязных намерений, но ниспровергающие их. Это жалкое подобие Черной мессы, которую всего за четыре доллара любой может отслужить в домашней обстановке, надругавшись над беззащитными классиками, – самая настоящая гнусность!»

Вскоре оказалось, что Саммерс сгустил краски, вещуя Кассандрой: вопреки ожиданиям издателей дело явно не процветало. Тут же был сооружен новый вариант «конструктора» – книжный том, состоящий из одних пустых страниц, на которых вручную можно было укладывать полоски с текстами, потому что эти полоски, как и сами страницы, были покрыты мономолекулярной магнитной пленкой, благодаря чему значительно упростилась «переплетная» работа. Однако это новшество также не вызвало ажиотажа. Неужто, как писали некоторые (нынче очень уж редкие) идеалисты, общественность отказалась от участия в «издевательстве над шедеврами»? К сожалению, отыскивать здесь благородную подоплеку не стоит. Втайне издатели питали надежду, что в новой игре увязнет еще больше людей, к этому подводили, напр., следующие абзацы «инструкции»: «„Do yourself a book“ позволит тебе обрести власть над человеческими судьбами, которая подобна божьей власти, и до сих пор оставалась привилегией лишь величайших гениев мира!» Вот что ответил на это Ральф Саммерс в одном из самых гневных своих выступлений: «Можно походя унизить возвышенное, осквернить все чистое, с особым удовольствием осознавая при этом, что ты больше не обязан выслушивать, что именно хотел сказать какой-то там Толстой или какой-то там Бальзак, поскольку властен управлять всем этим по собственному хотению!» Но что-то негусто набралось этих самых кандидатов в «осквернители». Саммерс пророчил расцвет «нового садизма, выраженного в агрессии против устоявшихся культурных ценностей», а тем временем «Do yourself a book» продавался еле-еле. Приятно было бы верить, что обществом двигала «та природная толика здравого рассудка и праведности, которую нам успешно затмевают субкультурные потуги» (Л. Эванс в «Крисчен Сайенс Монитор»). Пишущий эти строки не разделяет – а хотел бы! – точку зрения Эванса. Так что же случилось? На самом деле все гораздо проще, чем можно предположить. Для Саммерса, Эванса, для меня, для нескольких сотен критиков, погребенных в недрах ежеквартальных университетских журналов, да еще для нескольких тысяч высоколобых по всей стране, Свидригайлов, Вронский, Соня Мармеладова или Вотрен, Аня из Зеленых Мезонинов, Растиньяк – это фигуры до мелочей известные, близкие, порой даже более живые и убедительные, нежели многие наши реальные знакомцы. Для широкой же публики они пустой звук, имена без сущности. Это для Саммерса, Эванса, для меня связь Свидригайлова и Наташи стала бы чем-то гнусным, а для широкой публики она ничем не отличается от интрижки какого-нибудь Икс с какой-нибудь Ипсилон. Не имели они в глазах этой самой широкой публики ценности устоявшихся символов – благородных ли чувств, разнузданного ли порока, и не приглашали они публику ни на игры, ни на игрища. Были попросту совершенно нейтральными. Интереса не возбуждали. А издатели, при всем своем цинизме, об этом и не догадывались, потому что не ориентируются в ситуации на рынке литературы. Для того, кто осознает ценность определенной книги, использование ее в качестве ветоши для обтирания сапог кажется не просто вандализмом, а настоящим отправлением «Черной мессы» – эту мысль, собственно, Саммерс и выразил в своей статье. Но безразличие нашего мира к таким культурным ценностям зашло уже гораздо дальше, чем представляли себе авторы злополучной игрушки. Народ не хотел играть в «Do yourself a book» не потому что благородно воздерживался от глумления над высоким, а просто-напросто потому что не видел никакой разницы между книжонкой третьесортного писаки и эпическим романом Толстого. И та, и другой оставили его одинаково равнодушным. Если и тлело где-то в массах «желание попрать», то – с точки зрения публики – «тут и попирать-то нечего».

Дошел ли до издателей смысл этого удивительного урока? В определенном смысле – да. Не думаю, что они поняли все буквально в тех выражениях, как сказано выше, но что-то они уловили – инстинктом, нюхом, чутьем – ибо начали поставлять на рынок варианты «конструкторов», которые расходились куда бойчее, поскольку позволяли варганить чисто порнографические и непристойные поделки. Недобитки эстетов вздохнули с облегчением – хотя бы почтенные останки шедевров покоятся с миром. Проблема вмиг перестала их интересовать, и со страниц элитарных литературных журналов исчезли статьи, в коих раздирались одежды и головы (высоколобые) посыпались пеплом. Что бы там ни творилось в неэлитарных и недоэлитарных читательских кругах, Олимпа искусств и его зевсов это не касается. Чуть позже Олимп еще раз пробудился от спячки, когда Бернар де ла Тай, сконструировав повесть из переведенного на французский набора «Большая вечеринка», получил за нее премию «Фемина». Не обошлось без скандала, поскольку ушлый француз не сообщил жюри, что его опус – не самостоятельное сочинение, а результат компиляции. Повесть де ла Тая («Война в темноте») не лишена достоинств – ведь ее конструирование потребовало таких способностей и широты интересов, коих обычно не проявляли рядовые потребители наборов «Do yourself a book». Но этот обособленный случай ничего не изменил. С самого начала было очевидно, что «Do yourself a book» балансирует на грани глупого фарса и коммерческой порнографии. Состояния на сем предприятии никто не нажил. Приученных довольствоваться крохами эстетов радует уже то, что персонажи из бульварных романчиков больше не прутся на паркеты толстовских салонов, а благородные девицы, вроде сестры Раскольникова, избавлены от совокупления с подонками и дегенератами.

В Англии еще влачит существование фарсовая версия «Do yourself a book». Там выпускаются наборы, позволяющие конструировать коротенькие тексты а-ля «pure nonsense». Доморощенный литератор развлекается тем, что в его микророманчике в бутылку вместо сока наливают всю честную компанию, что сэр Галахад заводит амуры с собственным конем, а священник во время мессы гоняет детский электрический поезд прямо в алтаре и т. п. Похоже, англичан эта околесица веселит, поскольку в некоторых журналах даже завели постоянную рубрику для подобных опусов. Однако на материке «Do yourself a book» практически перевелись.

Можно процитировать догадку некоего швейцарского критика, который иначе чем мы объясняет крах предприятия: «Публика, – считает он, – слишком разленилась, чтобы хотеть собственноручно кого-то раздевать, насиловать или мучить. Все это за нее нынче делают профессионалы. Прожект „Do yourself a book“ наверняка преуспел бы, появись он лет шестьдесят назад. Опоздав родиться, младенец умер при родах». Что можно прибавить к этой констатации, кроме тяжкого вздоха?