Пролог

Мой скафандр изо всех сил молотил жаберными крышками, прогоняя через налитые кровью жабры бедную кислородом воду. На глубину четырех километров не проникает ни единого кванта света, здесь всегда темно, холодно и страшно. Именно здесь живет Смерть. Нет, действительно, если и есть у нее где-то логово, то именно в этой бескрайней базальтовой пустыне океанского дна. Здесь жутко даже вдвоем, а в одиночку совсем неважно, все время хочется больше света, но нельзя потакать себе в безумном расходовании «светлячков» «СГОР-4». И все же я пошел на поводу у страха, снял с каркаса очередную ракету и запустил в вышину. Там уже догорало искусственное солнышко, и будет гораздо лучше, если через пару секунд вспыхнет новое.

Когда стало светлее, я сверился с показаниями орбитального навигатора и продолжил путь. Чтобы экономить глюкозу, поддерживающую жизнедеятельность скафандра, я не врубал водометы, а двигался только на перистальтических сокращениях внешней мускулатуры аппарата. Так получалось медленно плыть всего в нескольких метрах от донной глади, но я все равно чувствовал, что скафандр выдыхается. Ему ведь приходилось дышать за нас обоих, к тому же расстояние от базы «DIP-24-200» мы преодолели не малое.

«Долговязый, ответь Копухе», – передал я в эфир жестами Языка Охотников.

Когда легкие до отказа заполнены физраствором, чтобы противостоять чудовищному давлению глубины, использовать слова не выйдет. Поэтому общаться приходится жестами – перчатка переводит движения пальцев в текст, а рация на каркасе выбрасывает закодированные сигналы в эфир.

– Я здесь, Копуха, – дрогнули голосом Долговязого биомембраны под хитиновым шлемом. – Тебя плохо видно на сонарной проекции. Ушел далеко.

«Знаю, – ответил я. – Но и здесь все чисто. Только донные акулы иногда появляются».

– Возвращайся, у тебя же скафандр голодный.

«Ничего с ним не станет. Продвинусь еще на километр по азимуту, может, найду какие-нибудь следы».

Однако аппарат действительно двигался все более вяло, и это начинало меня напрягать. Наконец я решился на крайнюю меру, снял с каркаса медицинский модуль и достал оттуда инъектор с раствором глюкозы. Чуть приподняв хитиновую пластину на животе, я нащупал инъектором пульсирующую вену скафандра и всадил в нее дозу питательного вещества. Через минуту аппарат ожил настолько, что у меня появилась возможность врубить водометы. Скафандр, подобно кальмару, набрал в мантию воду и частыми толчками погнал меня вперед, разгоняясь все больше. Сразу сделалось веселее, и если бы не «рассол» в легких, я бы даже забубнил под нос какую-нибудь песенку.

Примерно через полкилометра я нашел тушу дохлого кашалота. Акулы-падальщики и донные ракообразные уже порядком ее объели, но все же при ближайшем осмотре я без труда определил причину гибели животного – в боку зияла здоровенная рваная рана, словно в кашалота пальнули из ракетомета с близкой дистанции. Хотя даже от попадания ракеты рана была бы поменьше. Нет, тут поработала живая тварь, скорее всего скоростная торпеда-биотех, вроде «Барракуды», с которой мне уже приходилось встречаться. Взрывается она не так сильно, как противокорабельные пожиратели планктона, поскольку рассчитана на уничтожение живой силы противника, но оказывается достаточно и для кашалота. Зато у «Барракуды» скорость такая, что можно не волноваться – и на водометах от нее не уйдешь. Так что если сонар засекает такую цель, то остается одно – драться.

Я поежился, вспомнив схватку с «Барракудой» в Средиземке. Если бы не подмога со стороны Рипли, если бы она не подставила себя под удар, я бы не справился с этой тварью. Странно только, что в этот раз такая же торпеда напала на кашалота. Не приходилось мне раньше слышать, чтобы биотехи атаковали обитателей океана.

«Здесь кашалот дохлый, – сообщил я Долговязому на базу. – Похоже на прямое попадание биотеха. Первый раз вижу, чтобы целью оказалось животное».

– Ого! Вот это находка! Ну ты молодец, Копуха! Торпеда просто так на зверя не нападет. Скорее всего кашалот вошел в охранную зону. Будь осторожен, такие места контролируют обычно с десяток хищниц. Тварь может быть где-то рядом.

Предупреждение было лишним, поскольку сонар скафандра работал в широком радиусе и предупредил бы меня заранее о появлении скоростной цели. Но очередной «светлячок» над головой начал меркнуть, и это никак не прибавляло оптимизма. Запустив еще одну ракету, я не выдержал и снял тяжелый гарпунный карабин с боевого каркаса. С такой штуковиной, снаряженной десятью активно-реактивными гарпунами, прибавляется смелости даже на дне океана.

Закончив осматривать тушу кашалота, я развернулся, чтобы снова выйти на азимут. Но в этот момент пискнул сонар, и через секунду выдал на прозрачный хитин шлема зеленый текст параметров цели. У меня сердце чуть не разорвалось от страха – цель была не одна. Пара из «Барракуды» и более тяжелой «СГТ-30» шла точным курсом на меня.

Светящиеся бактерии на мониторе быстро складывались в меняющиеся цифры – полтора километра удаления, тысяча триста метров, тысяча двести… Недолго думая, я поймал в сетку прицела «тридцатку», поскольку маневренность у нее похуже. Даже на таком большом удалении она вряд ли увернется от разогнавшегося гарпуна. Едва пискнул сигнал захвата, я вдавил спуск, и меня крепко толкнуло в плечо отдачей. Гарпун белой стрелой рванулся вперед, расчертив черное пространство глубины надвое.

Секунды через две детектор прицела показал точное попадание, что меня сильно обрадовало – даже опытным охотникам не всегда удавалось с первого раза поразить хоть и медлительную, но вполне сообразительную «тридцатку». Но не успел я об этом подумать, как меня шарахнуло ударной волной. Это же надо было попасть точно в хитиновый язычок детонатора! Не повезло.

Удар был страшным – все же тридцать килограммов смешанного с азотной кислотой жира, из которого состоит боевой заряд биотехов, при взрыве создают чудовищную компрессию, во много раз усиленную высоким давлением придонных глубин. На столь крепкую затрещину я как-то не рассчитывал, поэтому не сумел удержать карабин. Он плюхнулся на дно, подняв серую пелену ила, я хотел рвануть вниз, за ним, но скафандру от удара досталось больше чем мне. От серьезной контузии глубинный аппарат сначала замер, сжавшись, а затем задергался в конвульсиях, отказываясь подчиняться моим нейрокомандам.

Прозрачный хитин шлема дал трещину. Само по себе это не страшно, ведь давление сдерживал не он, а несжимаемый «рассол», закачанный внутрь скафандра и внутрь легких, но это создавало проблему другого плана. Между слоями хитина жили светящиеся бактерии, из которых складывался текст показаний приборов и средств связи. Так что без них я остался глух, слеп и совершенно беззащитен перед ужасом глубины.

«Светлячок» наверху замерцал последним светом и погас, оставив меня в полной, кромешной, непроницаемой темноте. Я хотел сорвать еще одну ракету с каркаса, но ничего не вышло – мышцы скафандра дергались в судорогах, не позволяя мне сделать ни одного осмысленного движения.

От ужаса и начинающегося удушья я проснулся и чуть не упал с кровати. Было еще темно, рядом под одеялом посапывала Леся, а за окнами мерно вздыхал океан. Все было как обычно. Даже сны об охоте, сны-воспоминания, сны-ужасы, стали привычными. Вот уже год, как они преследовали меня по ночам. Я просыпался вот так, иногда вскриком будил Леську, но ничего ей в подробностях не объяснял. Она подозревала, что мне снится служба. Точнее знала. Но сейчас она спала, и это было прекрасно.

Я тихонечко поднялся с кровати, подошел к окну и нажал кнопку, поднимающую прозрачный акрил. Привод сработал почти бесшумно – Леське построили прекрасный дом. В комнату ворвался легкий океанский ветер и звон цикад. Океан шипел, урчал прибоем в темноте, как огромный зверь, ворочающийся во сне. Я постоял немного, закрыл окно и осторожно залез к Леське под одеяло.

Сегодняшний сон немного отличался от всех предыдущих. Он не был воспоминанием в прямом смысле слова. В нем все было настоящим – сверхглубинная база, Долговязый, скафандр, «светлячки», торпеды… Все как во время охоты. С той лишь оговоркой, что мне не пришлось побывать в такой ситуации. Один раз я столкнулся с «Барракудой» в Средиземке, эту отчаянную битву не раз еще буду вспоминать, но вот «тридцатку» на дне океана мне брать в прицел не приходилось. Была возможность, когда приближался к Поганке, но боги морские миловали. И к чему такой сон?

Я ощутил нарастающую тревогу, пока неосмысленную, непонятную, очень далекую. И все же вполне материальную. Торпеды «СГТ-30» не относятся к автономному классу. Они входят лишь в систему боевых охранений более крупных, более серьезных объектов. Таких, какой была, к примеру Поганка. Но Поганку я своими руками взорвал. Все пятьдесят тонн нитрожира. К чему же тогда этот сон? Воспоминание, бред или предчувствие?

Хотя какое предчувствие, барракуда его дери? Мне ведь никогда, ни при каких обстоятельствах не уходить больше на океанское дно. Все, кончилась для меня охота. Жив остался – и то хорошо. Леся не раз говорила об этом.

Я перевернулся на бок, подтянул одеяло до носа и снова уснул.