Книга: Жертвы дракона. На озере Лоч
Назад: Глава 1
Дальше: Глава 3

Глава 2

Женский лагерь помещался в лесистой лощине, доходившей до самого берега. Он не был похож на становище мужчин. В разных концах горели костры перед навесами, сплетёнными из ветвей и поставленными так, чтобы давать защиту от ветра. Малые дети не могли оставаться без огня и без крова.
Женщины вообще работали больше мужчин, и работы их были разнообразнее. Они плели корзины из прутьев, лепили горшки из глины, шили детям платье из шкур и варили для них пищу у огня. Детские зубки нуждались в мягкой пище. Мужчины, напротив, презирали все эти ремёсла и удобства. Пищу свою они жарили на камнях или пекли на угольях. Многие части мяса, хрящи, потроха они потребляли сырыми. Иные воины давали обет есть всю жизнь только сырое. Это считалось признаком мужества и закалённости. Занимались мужчины только войной и охотой. В остальное время они приводили в готовность своё боевое оружие или попросту спали, всё равно – днём или ночью.
Весенний голод был для женского лагеря тяжелее, чем для мужского. Дети вообще были хлипкие, податливые к смерти. Они мёрли, как мухи, зимой от холода, а весной от голода. Женщины, кроме того, умели добывать пищу хуже мужчин. Они собирали съедобные корни и серых червей, ловили куропаток петлями. Но именно в это голодное время корни были жёстки, а куропатки редки.
Женщины выражали голод иначе, чем мужчины. Мужчины терпели молча, жаловаться считалось ниже их достоинства. Женщины кричали и бранились друг с другом и с собственными детьми. Иные пели, другие плакали, третьи вспоминали отсутствующих друзей, хотя это и считалось нарушением приличий. Особенно круто приходилось многодетным, но их было немного. Матери обычно кормили детей до пятилетнего возраста, рождения разделялись большими промежутками, и семьи были немногочисленны.
Всех круче приходилось Майре Глиняной, прозванной так за бескровный цвет лица. У неё была двойня, два шустрых мальчика по пятой зиме. Одного звали Антек, другого Лиас. Отцом Лиаса считался Лиас Большой из мужского лагеря, но он наотрез отказался от другого младенца, и после этого на праздниках любви уже не приближался к Майре. С тех пор Майра жила одна с детьми и не имела мужчины.
У неё уже не хватало молока для обоих младенцев. Она пробовала отлучать их от груди, но пищи тоже не хватало. Её дети были самые голодные и неугомонные во всём стойбище. И теперь они теребили мать за пояс, справа и слева, и неотступно кричали «Дай, дай!..»
– Где я возьму? – кричала несчастная Майра.
– Дай!..
Дети карабкались на колени и тянулись к груди матери.
– Нету! – кричала Майра. – Отстаньте!
– Леший, – прибавляла она с угрозой, – возьми этих мальчиков. Они еду просят.
– Зачем родила двоих? – насмешливо сказала соседка Аса-Без-Зуба.
Она сидела на корточках у своего костра, закутав спину вытертой шкурой оленя. Соседки накануне поссорились из-за деревянного приспособления для вытирания огня. Женщины Анаков отличались в зрелом возрасте вспыльчивым и неукротимым нравом. Никакие бедствия или лишения не смягчали их охоты к ссорам.
Майра молчала. Она сделала вид, что не слышала слов соседки.
– Один от человека, другой от дьявола, – сказала Аса.
Двойни были редки в племени Анаков и, как всё необычное, вызывали враждебное чувство.
– Оставь, – сказала старая Лото, которая сидела у того же огня и грела руки. – Лисица четырёх приносит, и все настоящие…
Лиас залез на колени к матери и добрался-таки до её груди. Он потянул губами сосок, но грудь была пуста, как опорожнённый мешок.
Мальчик в ярости укусил зубами сосок. Майра взвизгнула от боли и одним движением отбросила сына в сторону.
На грязной коже её обвислой груди показалась рубиновая капля, медленно налилась и упала вниз, как кровавая слеза.
– Зарежу! – крикнула Майра. Но мальчик быстро пополз в сторону на четвереньках, как молодой лисёнок. Он остановился на порядочном расстоянии и смотрел на мать тем же блестящим голодным взглядом.
Литта Златогривая сидела поодаль, не разводя огня. Она подостлала под себя свой меховой плащ, а её золотистые волосы рассыпались по голым плечам и грели не хуже плаща.
Она сидела, уткнувшись локтями в колени, и пела монотонным напевом старую песню о золотых яблоках. Это была любимая песня женщин. Молодые девушки часто пели её во время голода. Мужчины во время голода мечтали о мясе, свирепо и молча, как дикие звери. Женщины же охотнее вспоминали о ягодах, орехах и плодах, даже о таких, каких никогда не бывало в соседних лесах.
Золотые яблоки тоже не рождались в стране Анаков. По преданию, эти яблоки росли в счастливой стране Вияр, откуда пришли первые божественные люди, породившие племя Анаков.
Литта качалась, как пьяная, и пела тонким однообразным напевом:
Я была в золотом лесу.
Я рвала золотые яблоки.
Сочные яблоки…
Одно яблоко я взяла себе,
Другое отдала своему другу,
Сочные яблоки…

Винда и Рея-Волчица, две молодые матери-сестры, сидели в стороне вместе со своими младенцами. У них тоже пропало молоко в грудях, и они поили младенцев белым раствором «земляного жира» в воде. Это была съедобная глина, мягкая, белая и жирная на ощупь. В голодные дни дети Анаков поедали её горстями. Они белели от неё, как будто посыпанные пеплом; щёки и грудь покрывались мучнистыми пятнами, глаза мутнели и теряли блеск. Анаки говорили, что дети от «земляного жира» линяют, как тощая рыба.
Но в этой местности был редок даже съедобный жир земли. Его приносили с юга за полдня ходьбы. Там наплывал он белыми пятнами в горном ручье из-под нависшей полуразрушенной скалы.
Девочки-подростки копошились целой стаей у большого костра. Они были заняты важным делом: варили толкушу из древесной заболони. Дело это было медленное и трудное. Им распоряжались три подруги: Яррия, Ронта и Илеиль. Они были однолетки и в ближайшую осень должны были подвергнуться обряду благословения чрева, который для женщин соответствовал мужскому обряду посвящения и составлял признание брачной зрелости.
Впрочем, в настоящее время их фигуры не имели никаких признаков зрелости. У них были тощие плечи, костлявые спины. Они отличались от мальчиков только гривой спутанных длинных волос, висевших по плечам. У Яррии были чёрные волосы, у Илеиль каштановые, у Ронты золотистые, почти такие же, как у Литты златогривой. Все девочки были наги. Они должны были получить меховой плащ только осенью, как первый подарок возлюбленного.
Больше всех хлопотала Яррия. Она отдавала приказания направо и налево:
– Девки, торопитесь… Милка, дров тащи!.. Скорее!..
Милка, совсем маленькая смуглая девочка, топталась у костра и плакала от голода и нетерпения. Но при этом окрике она поспешно утёрла слёзы и побежала в лес.
– Элла где? – спрашивала Яррия вдогонку.
– Сестра? – переспросила Милка. – Под деревом сидит, – прибавила она на бегу. – Злая, страсть. Я её позвала: «Пойдём к девкам», а она схватила полено…
– Девки, торопитесь, – крикнула Милка в свою очередь. – Дров тащите!.. Скорее!..
Она повторила окрик Яррии точно таким же повелительным тоном, потом побежала вприпрыжку по узкой тропинке вниз за своими подругами. Иные из них уже возвращались к огнищу с охапками хвороста. И, несмотря на голод и слёзы, им было весело. Вся эта затея походила на игру, и трудно было разобрать, настоящая она или не настоящая.
Ронта утвердила на земле странный сосуд, до половины налитый водою. Он держался на четырёх палках, крепко врытых в землю и поддетых под его края. В сущности, это был не сосуд, а мешок, сплетённый из корней. Но плетёнка была такая частая и ровная, что вода держалась, и ни капли не вытекало.
С десяток девочек сидели на корточках и скоблили заболонь. Она была двух сортов: тополевая со стволов и ивовая с корней. Тополевая была надрана длинными белыми лентами и лежала на земле, собранная в кучу. Ивовая была разбросана кругом узкими спиральными завитками, похожими на змей или на крупных червей.
Яррия разрыла длинной палкой красные уголья. Под грудой жара лежали круглые камни, которые собственно и служили для варки. Ловко действуя двумя палками, как будто щипцами, Яррия доставала камни из костра и опускала их в котёл. Вода скоро согрелась и задымилась от лёгкого пара. Потом стали выделяться крупные пузырьки, возвещавшие о близком кипении.
Ронта сидела, обхватив руками колени, и смотрела в огонь. Девочки с жадными лицами стояли кругом костра и дожидались, чтобы варево поспело.
Старших мальчиков не было в лагере. Они проводили целый день в лесу, рыскали взад-вперёд, искали добычи.
Только горбатый Дило остался дома. Ноги у него были кривые, и он так ослабел от голода, что не мог бы угнаться за другими товарищами. Но утром, когда они уходили, он тоже ушёл от костра сестры своей Пенны, по прозвищу Левша, и забрался в густой куст ольховника. Там, лёжа на мху, он мало-помалу объедал горькие почки, как заяц.
Однако тёплый смолистый запах толкуши дошёл и до куста, забрался внутрь и стал щекотать ноздри Дило. И скоро он не смог удержаться, вылез из своего убежища и стал понемногу приближаться к костру девочек.
Илеиль в последний раз попробовала древесную похлёбку.
– Готово, – сказала она. – Жрите, шакалки!..
Девочки бросились к плетёному котлу и стали засовывать в горячую воду свои грязные руки. Они обжигались и отскакивали назад, потом опять совали в котёл руки и даже носы. Они, действительно, напоминали шакалов, которые в то время ходили следом за человеческими ордами и при удобном случае готовы были сунуть нос в горшок и даже в огонь. Люди то били их, то относились к ним благодушно и даже бросали им негодные куски.
Дило совсем приблизился к костру. Он тоже походил на больного и хромого шакала. Милка, жадно поедавшая свою порцию, посмотрела на него и вдруг фыркнула от смеха. Она разбрызгала горячую жидкость во все стороны и чуть не подавилась, но потом справилась и промычала с полным ртом: «Мм… лягушонок!»
– Дайте мне тоже, – сказал Дило, протягивая руку.
Милка уже облизывала свои липкие пальцы.
– И девочкам не хватит, – сказала она. – Ты мальчик, иди птиц ловить.
– Чем же я мальчик? – жалобно сказал Горбун. – Я тоже девочка.
– Как девочка?! – хором запротестовала вся девичья гурьба.
– Если я сижу дома, то, значит, я девочка, – сказал Дило в виде аргумента.
– Врёшь, – сказала Милка. – У тебя и нос не такой, – прибавила она со смехом.
– Яррия, – громко позвал Горбун, – дай мне хоть одну стружку!.. Яррия не отвечала. Она скоблила ногтями внутренность плетёного котла. Твёрдые ногти звенели, как железо.
– Яррий кормил меня, – сказал Дило и вдруг заплакал. Плач его был, как кашель. Он прикрывал горстью рот и нос и лаял в ладонь странными звуками, как будто захлёбываясь.
Яррий был брат Яррии. После минувшей зимы он перешёл в мужскую орду вместе с тремя другими отроками и сейчас ожидал посвящения. Он был старше Яррии, но женская зрелость наступала раньше, чем мужская. Брат и сестра должны были пройти очистительные обряды в одно и то же время, после великих охот, перед осенним праздником солнца. Среди подростков Яррий славился охотничьей удачей, и даже имя у него было Яррий Ловец. В самое трудное время он всегда приносил что-нибудь – кролика или сову, связку рыб, пойманных острым шипом уды в водах Даданы, змею, сурка. Яррий Ловец в голодную вешнюю пору кормил Горбуна. В сытные летние дни Дило, несмотря на кривые ноги, не отставал от товарища. Они переходили с поля на поле, от перелеска к другому перелеску в поисках добычи.
Дило, несмотря на своё уродство, был мастер на все руки. Он плёл из крапивы частые сети для ловли золотопёрок в ручьях, делал дудочки из тростника и выманивал, подсвистывая на этой первобытной свирели, робких пищух из нор в песке. Он умел также рассказывать длинные сказки, которые никогда не кончались и переплетались, как кружево: то уходили на небо к Отцу и его звёздному племени, то спускались в подземные пещеры, где таился после ущерба луны страшный бог, Лунный Дракон, или убегали в далёкие степи, туда, где живут странные боги Молокоеды, у которых лица людские, а копыта конские. Они скачут повсюду вслед за стадами скота и, дивное дело, сосут молоко, как телята.
– Яррий кормил меня, – повторил Дило упавшим голосом.
Ронта поспешно вынула изо рта собственную жвачку и сжала её в горсти. Это был её последний глоток.
– Иди, – сказала она мальчику, – во имя Яррия…
Дило быстро подполз, положил ей голову на колени, закрыл глаза и открыл рот. И она вложила ему свой кусок, как матка баклана вкладывает жвачку голодному птенцу. Она отдала ему не только собственную пищу, но соки собственного рта. Мальчик удержал её руку и стал тщательно облизывать ладонь. Он не желал терять ни единой питательной капли, или, быть может, благодарил её, как благодарят ручные звери за ласку.
На другом конце лагеря собрались младшие мальчики, которые были слишком малы для лесного промысла. Но даже эти малыши были настроены более хищно, чем девочки. Они обступили со всех сторон своего товарища Рума.
– Дай! – кричали они сердито и назойливо. В голодные дни этот детский крик раздавался на стойбище с утра до вечера.
– Дай! – кричали мальчики и наступали на Рума.
Рум прижимал к груди желтоватого щеночка шакальей породы. У щеночка была острая мордочка, и чёрные глазки его бегали по сторонам. Он, по-видимому, хорошо сознавал опасность своего положения.
Дети нередко подбирали и выкармливали щенят, лисенят, молодых зайчат, даже воронят и гусенят, но все эти питомцы быстро вырастали и уходили на волю или попадали под нож. Держать взрослых зверей в полуголодном лагере было бы слишком накладно.
Но шакалий щеночек Рума был особенный. Он совсем не рос. Уже два раза он зимовал в лагере и остался таким же, как прежде.
В сущности, это был не щенок, а взрослый шакал-карлик. Он был совсем ручной и никуда не хотел уходить: должно быть, понимал, что слишком мал и беззащитен, чтобы жить на воле. Его могли бы съесть собственные, более крупные братья. Зато Рум очень любил его и называл тоже Румом. Они спали вместе, и мальчик делил с ним последний кусок. И даже в эти голодные дни рёбра младшего Рума-шакала выдавались меньше, чем у его двуногого тёзки.
– Дай! – кричали малыши. – Убьём!..
Они хотели съесть четвероногого Рума. По закону Анаков, в голодные дни никакая живность в лагере или вне его не избавлялась от ножа, даже рогатые змеи, которые в обычное время считались священными и получали жертвы.
Лиас и Антек тоже были здесь. Они бросили мать, от которой ничем нельзя было поживиться, и вместе с другими наступали на обоих Румов.
– Дай! – кричал Лиас.
Он схватил камешек и бросил его в голову Старшему Руму. Но рука Лиаса была ещё не верна. Камень попал в голову Руму Младшему, желтоватому шакалу. Шакал жалобно взвизгнул. Рум старший тоже взвизгнул. Потом глаза его загорелись зелёным светом, как у рыси. Он бросил на землю своего мохнатого друга, схватил из костра головню и кинулся на обидчика.
Зубы его оскалились, спутанные волосы на голове встали дыбом. Озадаченные мальчишки отступили. Рум швырнул головню, подхватил шакала на руки и бросился вон из лагеря по тропинке, ведущей в лес.
Мальчики тотчас же опомнились и бросились было вслед за ним с гиканьем и свистом, но в это время на тропинке показалась новая фигура. Это была высокая девушка, темноволосая, в плаще из волчьей шкуры. Она шла, опираясь на длинное копьё, и несла на плече большую бурую птицу, крылья которой волочились по земле. В руке она держала светло-серого зайца. Это была Высокая Дина, охотница женского лагеря. Она принесла соплеменницам охотничью добычу.
Младшие мальчики обступили охотницу, дёргали её за плащ, хватали за перья орла. Девочки тоже сбежались со всех сторон, как белки.
– У орла отняла, – сказала Илеиль, указывая на зайца. Его левый бок был наполовину истерзан чьими-то глубокими и острыми когтями.
– И орла принесла, – сказала Яррия с явным восхищением. – Этого и Яррий не сможет, – прибавила она, подмигивая Ронте. – Чем ты его убила, Дина?
– Плоским деревом, – сказала охотница, указывая на свой пояс. За поясом было заткнуто изогнутое орудие из лёгкого и твёрдого дерева. Охотники Анаков метали его в воздух, убивая летевших мимо птиц. Но подбить этим куском дерева огромного орла да ещё с добычей, – таким броском мог похвалиться не каждый охотник.

 

 

Охотница Дина не была похожа на других женщин племени. Начать с того, что она до сих пор не выбрала себе мужа, хотя уже три осени тому назад женщины благословили её на брак. Она не уклонялась от праздника и плясала вместе со всеми кругом травяного колеса, пела и ела с мужчинами, но ни один не мог похвалиться тем, что осуществил над ней пылкое обещание брачного гимна:
Я сожму твои груди,
Как спелые ягоды.

Дина была очень красива. Её зрелая красота затмевала младших подруг и рядом с жёнами соблазняла, как невиданный плод. Тело у ней было гладкое, без единой складки. И груди были, как те золотые яблоки, о которых пела старинная песня.
Мужчины сражались за Дину, раздирали друг друга когтями, как дикие звери, но в последнюю минуту она уклонялась и убегала со смехом.
Дина жила по-своему и от мужчин ничего не принимала ни в дар, ни в обмен. Каждую осень ей предлагали лучшие шкуры на плащ, но она отвергала их с презрением, не желая платить любовью. И всё же, противно обычаю, неприступная дева носила пышный плащ новобрачной. Этот плащ не был принят из рук мужчины. Дина добыла его минувшей зимою собственным копьём и содрала собственным ножом с ещё трепетавшего тела матёрого волка.
Такова была охотница Дина, ненавистница мужей.
Она остановилась у первого костра и сбросила на землю свою двойную добычу.
– Ого! – крикнула она звучным голосом. – Малых кормить…
Дина ненавидела мужчин, но очень любила детей. Она свято соблюдала древний обычай, который повелевает в голодные дни отдавать первую добычу малышам, кроме охотничьей доли; вторую – беременным жёнам и матерям с грудными младенцами; третью – подросткам, и только четвёртую – взрослым. Она сама кормила ребятишек и часто отказывалась в их пользу от своей законной охотничьей доли.
– Сюда, сюда, сюда! – кликала Дина. И на этот зов малые дети покидали матерей и шли переваливаясь, ползли на четвереньках и собирались у её ног, как муравьи у муравейника.
– Гули, гули, гули… – ласково звала Дина, как будто ворковала. Дети теснились кругом неё и тоже ворковали, как дикие голуби.
Девочки, не теряя времени, стали теребить орла. Дина схватила зайца и искусной рукой в два-три приёма содрала с него шкуру.
Она прикинула на руке кровавую тушку. Заяц был старый и жирный.
– Сырое мясо, – сказала она весело. Есть сырое мясо считалось мужской привычкой. Женский лагерь варил свою пищу и часто в разговорах даже назывался «лагерем горшка». Но Дина и на этот раз желала переставить установленный обычай.
– Сюда, сюда, сюда, – ласково пела она. – Гули, гули, гули…
Своим острым ножом из редкого прозрачного камня она отрезала мелкие кусочки заячьего мяса, скоблила кости, обдирала жилы. Дети хватали её за руки, жались к её ногам и пищали, как галчата. Она вкладывала крошечные порции в широко разинутые рты. Дети глотали, и жевали, и сосали, кто как умел, и давились от жадности, и подбегали снова.
В самый разгар этой суеты рядом с лагерем, в лощине, раздался свист. Женщины вскочили и прислушались. Свист был резкий, мужской. Он повторился ещё раз с особым переливом, потом ещё раз. Свист этот говорил ясно, как будто словами: «Мясо, свежее мясо».
Воины Анаков часто приносили женщинам куски мяса и целые туши зверей. Но, по обычаю, они должны были оставлять их поодаль и извещать женщин пронзительным свистом о своём приношении.
– Это Юн свищет! – крикнула Юна. – Это его голос.
Подруга Чёрного Юна была высокая, с широкими бёдрами и, несмотря на голод, её нельзя было назвать худой. И молока у неё в грудях было много. Оттого её младенец был гладкий и тяжёлый. Но в эту минуту она не думала о младенце; она сунула его в чьи-то услужливо подставленные руки, и опрометью бросилась из лощины по тропинке, ведущей налево. Она мчалась, как ветер, и через две минуты уже была наверху. Перед нею открылась широкая поляна. С подветренной стороны до неё донёсся запах свежего мяса, и ноздри её раздулись. Но в эту минуту ею овладела другая страсть, более могучая, чем голод. Тёплые лучи весны, заливавшие зелёную землю, показались ей лучами брачной осени; перед её глазами как будто мелькнуло огненное колесо и пляска брачного хоровода.
Телёнок лежал под деревом во мху. Возле него была воткнута ветка с пучком травы, привязанным к верхушке. Но Юна не смотрела на телёнка; она ловила глазами белое пятно, мелькавшее вдали за поляной среди частых стволов кленового и букового леса. Это было всё, что она могла видеть от своего мужа Юна, который быстро убегал, согласно закону Анаков. Юна протянула руки. В ушах её звучал припев брачного гимна: «Солнце, жги!»
Потом она опомнилась и быстро закрыла глаза. Перед началом оленьей охоты даже далёкий женский взгляд мог осквернить охотника и приманить неудачу – маленького серого чертёнка, который любит вертеться вокруг людских становищ, катается серым клубком по охотничьим тропам и попадается по ноги, вырывается из-под самой подошвы камешком или хрустит сучком и спугивает добычу. Думать о нём нельзя. Только подумаешь, а он уже тут, и дразнится, и бегает кругом.
Юна сотворила заклинание и обернулась к оленю. Её первое чувство погасло. Теперь была не осень, а весна – время голода и свежей добычи. Женщины ждут внизу. Они будут есть мясо. Она тоже будет есть по праву, вместе с другими.
Юна тряхнула головой, своими крепкими руками схватила телёнка за ноги и вскинула на спину. Потом твёрдыми шагами стала быстро спускаться обратно в лагерь.
Женщины уже собрались внизу, готовые к разделу добычи.
Здесь были матери, костлявые, как смерть, истощённые двойным бременем: голода и кормления младенцев. Кожа на их животе и боках висела бурыми складками, даже волосы у них стали тусклые и шершавые от голода. Ещё страшнее были беременные жёны. Они должны были родить через месяц и таскали в своём чреве уже зрелых младенцев, и вся сила и сок их тела ушли на детей. Спина и ноги были как будто подпорки из кости, обтянутые замшей, для этого безобразного отвислого мешка.
– Кто будет делить? – спросила Юна, сбрасывая телёнка на землю.
– Лото пусть делит, – заговорили женщины, – старуха пусть делит.
Лото считалась самой справедливой старухой всего племени, и ей надлежало делить первую добычу. Она вынула нож из чёрного камня, широкий, обоюдоострый, сжала его в руке и быстрым взглядом окинула всех участниц дележа. Их было девятнадцать: семь беременных и двенадцать детных. Майра тоже хотела замешаться в их число, но они отогнали её в сторону. Дети у неё были большие, и в эту весну она должна была окончательно отлучить их от груди.
– Оставьте! – строго сказала Лото. – Майра, иди!.. Будет как раз четыре руки.
Анаки вели счёт по пальцам рук. «Четыре руки» означало четыре пятка, то есть двадцать.
Опытным глазом старая Лото прикинула размеры туши.
– Будет всем по куску, – решила она, – а кости в котёл.
Двадцать услужливых рук уже ободрали кожу с телячьей туши. Она лежала на земле, вся красная, с ног до головы. Только копыта и ноздри были чёрные. И белки глаз резко выступали из орбит. Этими белыми глазами красная тушка тускло глядела на окружавших её женщин.
– Посматривает, – хихикнула Исса, другая старуха, за плечами делилыцицы.
Исса была колдунья ночная, подобная Юну, и соседки её боялись. Она была совсем сгорбленная и ходила, опираясь на посох. Женщины удивлялись, как держится дух в этом дряхлом теле. Они говорили, что Исса-колдунья каждый раз откупается от дьявола смерти чужими головами. Два раза её принимались убивать. Но оба раза она успевала вырваться и убежать в лес. Дня через три она возвращалась, как ни в чём не бывало. И племя принимало её без ропота и оставляло в покое. Она была искусница на две стороны: могла приманить дичь и отогнать ее, дать здоровье или скормить его дьяволу смерти, перевести любовь с женщины на женщину и с мужчины на мужчину.
Исса-колдунья тоже часто делила мясо между женщинами, особенно жертвенное. Она стояла сзади Лото и злыми глазами смотрела на телёнка. Её мучила зависть. Запах крови щекотал ей ноздри.
– Смотрит, Драный, – сказала Исса злорадно.
В толпе женщин послышался ропот. С драным оленем была связана зловещая охотничья легенда. Она говорила, что Анаки, много лет тому назад, однажды захватили на реке такое огромное стадо, что насытились убийством и опустили копья; но олени всё шли. Тогда охотники поймали живого оленя, ободрали с него кожу и в таком виде отпустили его на волю.
С тех пор ободранный олень привязался к племени Анаков. Он ходит вслед за ними, является им на стойбище и во время охоты и жаждет мести.
Лото подняла нож вверх и молча показала его Иссе.
На плече у чёрной колдуньи был глубокий шрам от старого, зажившего пореза. Говорили, что этот порез сделан именно чёрным ножом старухи Лото, хотя и не её рукой.
С тех пор прошло много лет, но Исса не забыла. Она отступила и затряслась. Нижняя челюсть её отвисла. Она отвернулась в сторону и забормотала что-то непонятное, как бормочут колдуньи во время гаданий. Не то она бранилась, не то жаловалась неведомо кому.
Винда и Рея-Волчица первые схватили по куску и побежали в сторону. Уже на ходу они торопливо жевали и совали жвачку своим младенцам. Младенцы захлёбывались, и их беззубые рты окрасились розовым соком, и сами они как будто уже порозовели от одного появления спасительной еды.
Лото резала и раздавала и отсчитывала на пальцах. На третьем пальце второй руки у неё засосало под сердцем. Во все эти дни голод мало мучил её жилистое тело, но теперь тёплый пар свежего мяса растравил её. Руки её были в крови по локоть. Но Исса стояла за её спиной, и она мужественно воздерживалась даже от того, чтобы облизать свой нож.
– Берите, – говорила она и совала куски. – Девки, ставьте котёл.
Илеиль и Яррия давно приготовили мясной котёл. Он был сделан иначе, чем первый, сплетён из прутьев и обмазан слоем глины. Этот котёл ставили прямо к огню. С ним следовало быть очень осторожным, ибо глина трескалась и бульон выливался в огонь.
– Берите, – машинально повторяла Лото и резала ножом. Глаза её плохо видели, голова кружилась. Её тошнило от голода.
– Пятый палец четвёртой руки.
Это была Майра, двадцатая. Лото двинула ножом с последней энергией и глубоко порезала собственный палец обратной стороной лезвия.
Она крикнула от неожиданности, и, будто эхо, отозвался злорадный смех Иссы, стоявшей сзади.
– На две стороны, – громко сказала Исса.
Чёрный нож мог резать на две стороны. У всего на свете есть две стороны…
Но Лото не слушала. Она бросила нож в сторону и поднесла палец ко рту. Лизнула, ощутила знакомый сладкий вкус. Но это была её собственная старая кровь, а не оленья, уже застывшая.
В глазах у неё стало красно, будто красная река разлилась перед ней. В ушах зазвенело. Это река звенела о камни. Камни были, как острые ножи. Они резали тело и все были испачканы красным.
Лото, делилыцица мяса, упала без чувств на груду оленьих костей, ни разу не нарушив своего долга перед племенем.
Назад: Глава 1
Дальше: Глава 3