Праздник начался на другой день с рассветом. Женщины плотно завесили вход в пещеру и развели огонь. Своды пещеры наполнились дымом, пахучим и едким. В пещере было темно, и искры огня сверкали сквозь дымную завесу, как будто в сумраке ненастного вечера.

Около костра, на видном месте, устроили «гостей». Это были воскресающие звери. Главное место занимал Мамонт Сса. Он был представлен куском собственной шкуры, на которой лежали оба глаза, щепотка шерсти с подгрудка, частицы сердца и печени, крошки мозга, кусочки жира от почек. Мёртвые глаза были круглые, матовые, с жилками пожелтевшей крови. Их повернули к огню зрачками, и дымное пламя слабо отразилось в их тусклом овале.

Рядом с глазами стояла фигурка Мамонта, сделанная из жертвенных трав, истолчённых и смятых в тесто. Это была душа Мамонта, – вторая, съедобная. Анаки съели её вместе с мясом и заменили фигурой. Главная душа, не съедобная, незримо витала тут же. Рядом с душою Мамонта лежало тело мальчика Лиаса. Перед Мамонтом на шкуре лежала новая одежда: два пучка травы, тщательно подобранной, былинка к былинке, и перевязанной корою, и отборная пища – сушёный жир, лесные яблоки, ягоды. Это были дары гостеприимства высокому гостю.

Женщины и мужчины доставали из сумок символы других зверей и раскладывали на шкурах. Олени были представлены куском нижней челюсти с мелкими, недоразвитыми резцами, лошади – жёлтым копытом, волки – шкурой с лапы, медведи – чёрным обрезком кожи от носа. Здесь были также уши зайцев, крылья лебедей и гусей, кости крупных рыб. И хотя от каждой добычи была взята только небольшая частица, все вместе составляло значительную тяжесть. Анаки переносили её на своих плечах вместе со своим несложным скарбом. Весь этот сбор нужно было непременно принести на Праздник Воскресения Зверей, ибо без этого звериная порода должна была иссякнуть и охотничье счастье споткнуться о камень неудачи.

Женщины разложили эти звериные мощи кругом Мамонта Сса, каждую породу особо. Спанда и Юн достали две кожи жертвенных бубнов, размягчили их жиром и натянули на деревянные ободья. Эти два бубна они повесили над гостями. Один назначался для Мамонта Сса, другой для младших гостей. Мужчины и женщины тоже натянули на ободья кожаные плёнки и вооружились звонкими заячьими лапками, засушенными от долгого употребления и чёрными от копоти.

Женщины украсили свои плащи пучками разноцветной шерсти, окрашенной алой корой ольхи и чёрным дымом можжевельника. Старая Лото скрылась в женском шалаше. Она должна была выйти оттуда потом, в середине праздника.

Исса взяла бубен и стала обходить все углы пещеры, расселины, проходы, отверстия наружу. У каждой щели она останавливалась, постукивала в бубен заячьей лапкой и шептала: «Чужие, не входите». Это делалось для того, чтобы обезопасить церемонию от вторжения посторонних духов. Они могли расстроить переговоры с гостями, захватить часть жертвы и вообще нарушить великое празднество Анаков.

Женщины сели на корточки рядом, по левую сторону огня, лицом к звериным символам.

Мужчины встали с бубнами по правую сторону.

По знаку, данному Иссой, женщины завопили неистовым голосом:

– Пришли, пришли, пришли!..

– Привет гостям, – отозвались мужчины и ударили в бубны.

– Вы устали? – спрашивали женщины ласковым тоном. – Разденьтесь. Мы приготовили вам новые плащи. Вы озябли, погрейтесь у огня. Вот пища, питьё. Вот постель, отдохните.

Мужчины изо всей силы колотили в бубны. Тугая кожа звенела. И в глубине пещеры отдавалось смутное эхо.

– Тсс, – сказала Исса предостерегающе, – гости спят.

Бубны и голоса разом смолкли. В пещере стало тихо. Женщины сидели, не шевелясь, и смотрели друг на друга напряжённо-предостерегающим взглядом. Во время сна гостей нельзя было даже шелохнуться. Каждый шорох предвещал неудачу виновнице и оплачивался потом какой-нибудь лёгкой карой. Либо лопнет горшок для варки пищи, либо шакалы утащат плащ, либо ребёнок заболеет. Без возмездия ни за что не обойдётся.

Мужчины тоже стояли неподвижно. Только два колдуна прошли осторожно к месту гостей, сняли два бубна, посвящённые им, и стали тихонько постукивать косточкой пальца в натянутую кожу. И эти скользящие, странные, слегка царапающие звуки успокаивали, как колыбельная музыка, и баюкали усталых гостей: «Дын, дын, дын…»

И даже пламя костра горело ниже и стлалось по земле, как будто убаюканное.

Неожиданно раздался густой и низкий храп: «Хррнх…»

– Гости просыпаются, – сказала Исса.

Этот храп был голос Сса, когда он вечером идёт на водопой и призывает свою жену и семейство:

– Хрнхрр…

Лото вышла из шалаша с задней стороны и неожиданно появилась пред огнём. Она снова надела ту же странную шапку с меховой полоской спереди. Но теперь она должна была изображать уже не прародительницу Дантру, тётку Мамонта, а самого высокого гостя.

Женщины запели громкий, ликующий гимн:

И под эти ликующие звуки Лото, белая колдунья, живое воплощение бога-зверя, торжественным шагом три раза обошла кругом огня, потом остановилась над маленькой фигуркой Мамонта и снова хрюкнула: «Хрнхрр…» с несравненным искусством.

– Проснулись, проснулись, – кричала Исса. Теперь все женщины повскакали с мест и вмешались в пёструю толпу. Они хоркали по-оленьи, ревели по-медвежьи, ржали, как лошади, выли, как волки, кликали, как лебеди, гоготали, как гуси, жалобно взвизгивали, как зайцы, и тявкали, как молодые лисенята.

Гости-звери проснулись и вселились в анакских жён, которые их съели. В данную минуту люди и их добыча сливались в одно.

Мужчины стучали в бубны и потрясали заячьей лапой, как будто дротиком. Они сохранили свою основную роль охотников-истребителей, но теперь они желали просить у зверей прощения.

– Не сердитесь на нас, – говорил Спанда своим низким голосом.

– Нет, нет, нет, – ревели олицетворённые звери.

– Мы вас не убивали, – уверяли мужчины.

– Нет, нет, нет…

– Молния вас убила огненным копьём.

– Да, да.

– Скалы упали вам на голову. Земля проглотила вас.

– Да, да.

– Мы вас ласкали и грели у огня.

– Да, да.

– Придите к нам в другой раз.

– Да, да.

Неистовство женщин достигло крайнего предела. Они топали ногами о землю, прыгали через огонь, бросались на мужчин и царапали их ногтями и покусывали зубами, изображая радостных, шумных, дружественных диких зверей.

Приближался заключительный обряд отпуска зверей, когда нужно было открыть пещеру, выйти вон и выпустить зверей на волю, рыб – в воду, четвероногих – в поле и птиц – в воздух.

Неожиданно Исса подняла руку, давая обычный знак. Всё стихло.

– Слышу чужое, – сказала Исса, и в голосе её звучал непритворный страх. Лицо Иссы было обращено ко входу, и все глаза обратились туда. Но там не было видно ничего постороннего.

– Вижу чужое, – ещё раз сказала Исса и протянула руку к завесе входа. Все ждали, не двигаясь с места, и через минуту один край завесы слегка отодвинулся и в пещеру скользнула маленькая юркая тварь.

В ней не было с виду ничего опасного. Это была обыкновенная крыса-пеструшка, с серой спиной и белым пятном на груди, из тех, которые тысячами снуют по пустыне и служат лакомой добычей лисице, горностаю и всем мелким хищникам полей и лесов.

Анаки тоже, случалось, ловили и ели крыс, но они презирали их и не давали им места на осеннем празднике. Эта крыса явилась незванно и видимо желала принять участие в общем воскресении зверей.

– Прочь, – крикнула Исса и махнула рукой, но крыса как будто не слышала. Она двигалась вперёд какими-то странными, дробными шажками, поравнялась с костром и остановилась. И вдруг, как будто заразившись недавним безумием воскреснувших зверей, стала корчиться, прыгать, бросаться в разные стороны. Обежала вокруг огня, вскочила на ложе Мамонта, разбросала частицы и тотчас же скакнула вперёд и исчезла в тёмной глубине пещеры.

– Что это было? – спрашивали Анаки. – Крыса или тень?

– Не знаю, – сказала Исса. – Забота нежданная.

Ибо, по анакскому поверью, в образе крысы людям являлась забота. Она приходила нежданно и своими острыми зубами грызла покой человека.

– Это Рек послал, – сказал угрюмо Юн, – чтобы вы не забывали о нём.

– Надо гадать, – предложил Спанда, – тогда всё узнаем.

На празднике Зверей совершалось гадание о ближайших судьбах племени, об охотничьей удаче, болезнях, нападениях соседей, кознях злых духов, внутренних ссорах. Оно производилось через посредство главного гостя Сса-помощника. Ему задавались вопросы, и он отвечал на них, как умел, самыми простыми, наглядными знаками.

Для этой цели Спанда установил перед костром небольшое коромысло. Потом завязал в обрывок шкуры смертные останки Сса, лежащие на ложе, и повесил клубок на конец коромысла.

– Кто будет спрашивать? – сказал он.

По обычаю задавать вопросы должна была молодая девочка или девушка из непосвящённых.

– Пусть Милка спрашивает, – сказали женщины.

Но Милка не хотела спрашивать.

– Ой, что вы? – сказала она, отбиваясь от подруг. – Что вы, чертовки? Я не хочу, я боюсь.

Женщины вытолкнули её вперёд.

– Положи руку на этот конец коромысла, – сказал Спанда. – Вот на этот, свободный.

Милка положила руку, хотя и не очень охотно.

– Теперь говори: «Сса, скажи, как будем есть и жить в наступающем году?»

Милка молчала. Ей было страшно задать этот зловещий вопрос, ибо отрицательный ответ на него мог предполагать повальные болезни и голодную смерть.

– Говори: «Как будем жить и есть?» – настаивал Спанда.

Милка повторила фразу.

– Теперь тяни.

Именно в этом состояло гадание. Чем легче поднималось коромысло, тем благоприятнее был ответ. Милка потянула за коромысло, но оно не поднималось. Мамонт не хотел отвечать на вопросы племени. Его символическое тело как будто приклеилось к земле и не хотело отставать.

– Тяни, тяни, – говорил Спанда с оттенком нетерпения.

Милка потянула изо всей силы. Клубок, завёрнутый в шкуру, вдруг подскочил вверх, соскочил с рычага и попал прямо в огонь. Пламя жадно лизнуло наружную обёртку, запачканную жиром. Сса, очевидно, предпочитал сгореть на костре, чем отвечать на вопросы Анаков.

Со стеснённым сердцем Анаки докончили обряд. Они открыли завесу входа и вынесли наружу на растянутых шкурах символы зверей и понесли их на отпуск. Когда они проходили по полю, щуря от солнечного света свои покрасневшие глаза, они увидели другую серую тень. Она скользнула мимо и побежала в сторону. Это была тоже крыса, – та же самая или другая, никто не знал. Мальчик Рум не вытерпел и бросил в неё камнем, но не попал. Тем не менее, крыса упала и вытянула ноги, и когда ребятишки подбежали, она издыхала в конвульсиях. Кровавая пена била у неё изо рта и пачкала белый передник на её груди. Они не знали, что с ней делать. Она, очевидно, решилась купить собственной смертью право на воскрешающий отпуск. И, после некоторого колебания, Анаки решили уступить ей. Женщины положили её тело на шкуру и понесли вместе с другими.

Исса захватила с собою головню из костра. Они отошли от пещеры довольно далеко, натаскали дров и разложили огонь. Он поднялся высоко, желтея на солнечном свете своим проворным языком. Они ссыпали в костёр останки отпускаемых зверей и сожгли их в пламени. В то же пламя они бросили жертвы – жир и тёртые ягоды и даже предметы утвари: миниатюрные циновки, горшочки из сырой глины, деревянные подобия ножей и топоров. Ибо воскресшие звери уходили на далёкую родину и должны были жить там полным хозяйством.

И вслед за фигурой Мамонта Сса Исса бросила в огонь другую фигуру из тех же трав, человеческую по форме. Это был мальчик Лиас, которого она отдавала ему в вечные слуги.

Костёр рассыпался и стал догорать. Исса взяла горсть пепла и пустила по ветру.

– Уходите, – сказала она.

– Да, да, – вторили женщины.

– Потом возвращайтесь.

– Да, да.

Это и был отпуск.

После того они пошли к речке для рыбного отпуска. Но когда они спускались к берегу, случилось новое диво, страшнее предыдущих.

Толстый Несс, который молчал весь день и даже в бубен бил неохотно, вдруг прыгнул вперёд и стал скакать, как будто одержимый. Он выбрасывал в сторону руки и ноги, корчился, сгибаясь почти до земли, потом отскакивал назад, как будто отброшенный невидимой рукой.

Мар подскочил к нему с удивлением и беспокойством:

– Чего ты, Несс?

Праздник любви прошёл, и их дружба возобновилась.

Несс бормотал что-то невнятное. Он посмотрел на своего товарища мутными глазами, как будто они были покрыты пеленою тусклого Хума. Потом он остановился, шатаясь, как пьяный, но лицо у него было не красное, а бледное, как мел.

Ещё через минуту он снова отпрыгнул и крикнул: «прочь!» и сделал движение, как будто палкой ударил. Ему мерещилась крыса. Потом он бросился бежать, споткнулся и упал. Лёжа на земле, он продолжал корчиться. Язык у него вывалился изо рта, распухший, с белым налётом, и изо рта побежала кровавая пена на белую грудь, точь-в-точь как у пеструшки.

Они наскоро докончили обряд, потом подняли Несса и понесли в пещеру. Он был очень тяжёл. По дороге он продолжал корчиться, вырывал у них свои руки и ноги и хрипло кричал невнятные слова. И когда они поднесли его к пещере, он вытянулся и затих. Лицо у него стало страшное, синее, в пятнах.

Они положили его на шкуре перед огнём, там, где недавно лежали воскресшие звери. Он не шевелился и не говорил ни слова, ибо был мёртв. Он лежал у огня, как новое воплощение, незваный таинственный гость, который явился неведомо откуда и требовал у Анаков жертвоприношений важнее тех, которые они давали на отпуск костям Медведя и Мамонта.