Три ночи Яррий и Ронта ночевали у Гррамов. Чёрные люди дружески относились к молодому Анаку. Они заставили его выдрать по клочку шерсти из каждой квадратной головы. Яррий ещё раз ходил с ними на диких козлов, уже не ночью, а днём. Но козлы оказались слишком осторожны, и охотники не смогли подобраться к ним так близко, как надо. Зато на обратном пути он очень удивил Гррамов своим барканом. Это было орудие для охоты на птиц. Оно состояло из шести костяных шариков, привязанных на ремешках. Ремешки были с другого конца связаны вместе в пучок.

Яррий пустил это орудие в стаю уток, пролетевших над его головой. Баркан развернулся налёту, и шарики встали порознь на тонких ремённых лучах. Как будто огромная лапа растопырилась в воздухе и летела на птиц. Утки испугались и потеряли голову. Баркан налетел сбоку. Одна из уток шарахнулась влево, потом вправо, задела крылом баркан.

Тотчас же костяные пули обрушились на её тело, и ремённые лучи захлестнулись. Она грянулась на землю и по дороге неизвестно как задела ещё другую и увлекла с собой.

Гррамы смотрели с удивлением и страхом на этот род охоты, новый и непонятный. Они даже боялись подходить к убитым птицам, и когда Яррий размотал баркан и поднёс младшему охотнику, тот с криком отскочил в сторону, как будто от змеи. Загонщик оказался храбрее. Он осторожно взял баркан пальцами за кончик ремённого пучка, поднял вверх и стал рассматривать на расстоянии, как опасную гадину. Баркан не шевелился. Тогда загонщик понемногу осмелел и стал перебирать пальцами ремённые лучи. Он попробовал даже бросить баркан вверх, но ремешки спутались и не развернулись колесом. Баркан упал вниз почти на его голову. Он сморщил лоб от гнева или от размышления. Потом подобрал несколько маленьких круглых камешков, зажал их в горсть и попробовал метнуть в другую стаю уток, пролетавшую вверху. Камни полетели в разные стороны и упали вниз. И на этот раз один из камней больно задел другого охотника, очень толстого и чёрного. Они чуть не подрались из-за этого.

Мальчишки оказались переимчивее взрослых. Они сделали себе палки по образцу дротика, заострили их на огне и целый день упражнялись в навесном метании, по примеру Яррия. У них был очень верный глаз. И почти сразу они стали попадать в ствол дерева, служивший им мишенью.

Три девчонки, которые были в племени, ходили неотступно за Ронтой. Её белая кожа служила для них предметом неистощимого любопытства. Они дотрагивались до её рук и плеч и даже тёрли их пальцами, как будто хотели стереть светлый налёт и вывести наружу здоровую чёрную кожу. И, наконец, один раз они принесли из костра мелкого угля и пепла и хотели зачернить ими светлое тело Ронты. Оно, очевидно, казалось им некрасивым или неприличным. Ронта даже обиделась, потом рассмеялась. Она пробовала учить их анакским словам, но они не могли выговаривать ясно и путались, и будто давились анакскими звуками. И каждое слово у них выходило гортанно и сбивалось на «груарр».

После Гррамов они плыли шесть дней, останавливаясь только на ночные часы. Река стала широкая, как море. Берега сделались ниже. Вместо высоких Яров и обрывистых скал были пологие склоны. Леса стали иные. Липа и бук заменились осиной и ольхой. Везде тянулись заросли кустов, ореховых и ивовых, густых, непроходимых. Зато отдельные буки, липы и клёны стояли огромные, развесистые, как шатры.

На шестом ночлеге произошла их первая ссора. В тот вечер они пристали к берегу в обычное время и скоро изжарили мясо на ужин. Костёр догорел, они не прибавили дров. Они сидели рядом под липой, широкой, как туча. Звёзды тихо мерцали. И в ветвях липы над их головой защёлкал Бульбуль, серая птичка, у которой в горле поёт живая дудочка. Этой дудочке подражают анакские дети на своих камышовых свирелях. И почти безотчётно Яррий протянул руку и привлёк Ронту к себе на грудь. Она сначала покорилась, и скоро руки Яррия стали смелее. Оба они не отдавали себе ясного отчёта в своих чувствах и действиях. Но через минуту Ронта вырвалась и отодвинулась в сторону.

Яррий не сделал попытки удержать её. Было темно под деревом. Они сидели, на глядя друг на друга.

– Ронта, – наконец окликнул Яррий.

– Я, – отозвалась девушка неохотно и не сразу.

– Отчего ты такая?

– Такая, – повторила девушка уныло и негромко. И в голосе её звучало подтверждение.

Яррий повернул к ней лицо и стал рассматривать её в темноте. В тусклом мерцании звёздного света, проходившего сквозь листву, она показалась ему страшно маленькой, не больше ребёнка.

Руки его только что обнимали её тело и, как будто, ещё ощущали её острые плечи.

– Ты как Милка, – сказал он, наконец, неуверенным тоном.

– Милка – сестра моя, – отозвалась Ронта грустно.

– Как сестра? – спросил Яррий с минутным удивлением.

– Мы все были сёстры, – сказала Ронта грустно.

– Всё равно, – сказал Яррий, – долгие годы пройдут, и Милка не будет ещё сидеть в роще кленовой.

– Я тоже не буду, – сказала Ронта тихо, и голос её прозвучал как будто упрёком. Они больше ничего не сказали, но в эту ночь, противно привычке своей, они спали порознь.

Яррий, впрочем, не спал. Он ходил взад и вперёд с копьём в руках по зелёному берегу, как будто дозором. То смотрел по сторонам, не крадётся ли хищник, то думал и сам не знал, о чём, но ему было грустно. И временами ему казалось, что враг Юн, которого он оставил сзади на столько дней пути, уже тут, близко и крадётся сквозь тьму. И он поворачивался назад и стискивал копьё, готовый нанести удар в немое пространство.

На следующее утро они не отправились в путь. Яррий вытащил челнок выше и стал зарывать в песок, по обычаю пловцов. Ронта сначала ему помогала, а потом спросила:

– Разве мы не поедем сегодня дальше?

Яррий поднял голову и вяло сказал:

– Зачем?

И Ронта сказала:

– Ты обещал мне показать синее море и великанов с клыками, как у мамонта.

И Яррий покачал головой и сказал:

– Я не поеду, я устал.

Ронта немного подождала, потом подошла и положила ему руки на плечи.

– Ты сердишься, Яррий? – спросила она.

И так же просто и грустно Яррий ответил:

– Я не знаю.

Две недели они прожили здесь, не трогаясь с места. Странная это была жизнь. Место было удобное, обильное пищей. В кустах на опушке созрели ягоды, чёрные и красные и ещё другие – жёлтые, крупно-зернистые, пахучие и сладкие. Таких ягод не было в земле Анаков. Они росли по мокрым местам, на низеньких кустиках. И ещё были ягоды, голубые, с лёгким пушком; они висели большими кистями и стлались по земле. И сколько бы их ни есть, нельзя было наесться досыта. Только в ушах начинало шуметь, и светлые искры плясали в глазах, как будто от Хума.

В жёлтых холмах, поодаль от реки, было много кроликов. Рядом с их становищем в Дадану впадал ручей, узкий, почти пересохший от летнего зноя. Но, несмотря на мелководье, в ручье было много рыбы. Она входила из реки и шла вверх, обезумев от жажды нереста. Она была крупная, с блестящей чешуёй. Рыба перепрыгивала с камня на камень, сверкая серебряным боком, иногда выбрасывалась на траву. Её можно было ловить просто руками.

Солнце светило так же ясно и безоблачно, как и на летовьях Анаков по Калаве и по Сарне. Снизу, от речного устья, прилетал ветер, но скоро улетал дальше. Они бродили целый день по окрестным полям не вместе и не совсем отдельно, ибо, если Ронта уходила в холмы и долго не показывалась, Яррий ощущал беспокойство и отправлялся на поиски, часто даже не отдавая себе отчёта. Но стоило ему увидеть вдали её белое плечо, он останавливался и, не подходя ближе, принимался за какое-нибудь дело, большей частью ненужное, – выламывал палку и начинал точить новое древко для дротика, собирал смолу для жевания в трещинах дерева, раскапывал землю в погоне за большими чёрными пауками, которых анакские дети ненавидели и всегда тщательно выкапывали из земли и уничтожали.

Они, впрочем, не ссорились, но и не мирились, как следует. Разговаривали мало. Ронта больше не спрашивала о поездке. Она жила, как живётся, изо дня в день. Спала на куче листьев под ветвистым осокорем, но Яррий больше не спал рядом с ней. Он садился у костра с копьём в руках, как сидят на тропинке хищных зверей или в засаде на красной стезе войны. Так сидя, он чутко дремал до утра, оберегая Ронту.

Лето перегнулось через середину и тихо покатилось на светлую осень. И Яррий видел кругом себя сладкий праздник любви и рождения. Всё живое соединялось парами. Всё торопилось жить, любить и наслаждаться, пока не настали сырость и холод. Он один проводил свои дни уныло и бесцельно. Иногда в знойный полдень, когда птицы щебетали над его головой и гонялись друг за другом, он чувствовал, что пьянеет от этого солнца и щебета, как будто от Хума. Глаза его беспокойно бегали кругом и находили подругу, ноги его подходили сами, и руки тянулись к Ронте. Она смотрела на него с удивлением и тревогой. Была она худенькая, как мальчик, и тонкая, как тростинка. С каждым днём она как будто становилась не старше, а моложе, и возвращалась обратно от пышной осени к незрелой весне.

– Чего ты хочешь? – спрашивала она невинно. И он ничего не отвечал и уходил обратно.

Лебеди и гуси вывели птенцов и учили их плавать. Птица Бульбуль ловила мошек для своих голодных детей. В лисьих норах появились маленькие лисенята. В полдень они выползали из устья норы наружу и щурили свои плохо прорезанные глаза на яркое солнце, потом уползали обратно. Олени и быки, и козы, и степные антилопы соединялись в пары только теперь. Они были похожи на Анаков, ибо их жёны носили детей долго и рождали их весной одновременно с анакскими жёнами. Яррий видел, как молодые красношёрстные олени, которые живут в лесах и не собираются стадами, стучат рогами о древесные стволы, вызывая друг друга на битву, совсем как Мар и Несс, а темношёрстная самка стоит в стороне, ожидая развязки, и делает вид, что щиплет траву и украдкой посматривает на битву.

И при этом зрелище у Яррия напрягались руки и сжимались кулаки. Он свирепо поводил глазами и отыскивал соперника, но соперника не было. Побеждённый олень, весь в крови, с разбитой головой, убегал с храпом. И победитель, гордо потрясая ветвистыми рогами, подходит к завоёванной добыче.

Яррий отыскивал глазами свою подругу. Её белые плечи мелькали вдали, но она плела венок из поздних цветов и зелёных трав и не смотрела на него. В один вечер они сидели у костра на берегу реки. Солнце садилось. За рыбным ручьём тихо гоготали гуси, устраиваясь на ночлег. Яррий был особенно печален. Ронта посмотрела на него и увидела, что его щёки поблекли и под глазами набежали синие круги от бессонных ночей.

– Что мучит тебя? – спросила она тихо.

Яррий не отвечал.

– Я сделаю всё, что ты хочешь, – сказала Ронта, опустив голову.

Яррий неожиданно вскочил, топнул ногой и бешено крикнул:

– Ялама!

Но на другой день с утра он не отходил от подруги. Ронта пошла в поле, он пошёл вслед за ней. Они вошли в лес и дошли до поляны. Поляна была круглая, озарённая солнцем, заросшая травою, как будто озеро. Тихо было в лесу, даже птицы не щебетали. И в этой тишине перед их глазами явилось лесное чудо, одно из тех зрелищ, которые нужно наблюдать, не шевелясь и с затаённым дыханием. На поляну выскочили две кабарги, самец и самка. Они были маленькие, с большими клыками и стройными ножками. И пахло от них брачным мускусом, пьяным и крепким. Они стали бегать по поляне и гоняться друг за другом. Они бросались одна к другой и слегка касались, потом поднимались на задние ноги и клали передние копытца друг другу на плечи, как будто боролись и вместе с тем обнимались.

– Ты видишь, Ронта? – сказал Яррий без слов, одними глазами.

– Вижу, – шепнула Ронта. – Они справляют осенний обряд.

Кабарги как будто услышали и кинулись в сторону, и обе исчезли в чаще.

– Слушай, Ронта, – сказал Яррий. – Если ты хочешь, мы тоже справим осенний обряд.

– Как мы справим? – спросила Ронта неуверенно.

– Сделаем солнце осеннее, – сказал Яррий, – и заставим петь огниво. Ты будешь, как жёны, а я, как мужи. В синей крови ягод найдём свой Хум. И спляшем брачную пляску и будем – племя.

– Хорошо, – сказала Ронта. Лицо её оживилось, и глаза смотрели на юношу с прежней простой и детской радостью.

– Я косы заплету, – сказала она, – и надену венок. Мы будем плясать, и будет весело.

Они не стали медлить и в тот же день принялись за работу.

Они сделали огниво по смутным описаниям, которые всё-таки передавались между детьми. Яррию было много хлопот, чтобы вырубить своим кремнёвым топором и выжечь огнём деревянную ступу и пест. Ронта сплела соломенное солнце, и они укрепили его высоко на спице.

Она надавила сладкого сока из синих гроздьев и приготовила еду.

Яррий собрал свою русую гриву султаном, раскрасил своё тело, взял оружие, повесил на плечо шкуру дикого козла, которую ему дали Гррамы, другого брачного дара у него не было, – и ушёл в лес. Через минуту он явился и мерным шагом прошёл на площадку у брачного огнива.

– Игой! – радостно окликнул он.

– Игой! – ответила Ронта звонким голосом.

Он посмотрел на неё влюблёнными глазами. Она омылась в реке, заплела свои светлые косы и надела на голову венок, сплетённый из колосьев дикого овса и мелких голубых цветочков. Круглых синих чаш любви она не нашла на этих лугах. Вся она была белая и свежая, как ручей или как молодая берёзка с ещё не затвердевшим стволом. Яррию вдруг захотелось бросить всё и схватить её, и унести в лес, и вобрать её всю в себя, чтобы она растворилась в нём, и чтобы даже красное око Солнца больше не могло смотреть на её красоту.

Он удержал этот порыв, но чувства его искали выхода. И, не снимая оружия, он стукнул копьём о землю и откинул голову, и вместо брачного хора запел песню, как певали анакские юноши в предбрачное время.

– Красная ягода Ронта, – пел Яррий, – белая рыбка, солнечный луч, заря розолицая, синяя чаша любви.

Ликуя, он осыпал её всеми ласковыми именами, какие приходили ему в голову. Он бросил ей под ноги свой брачный дар. Он был готов вырвать из груди своё сердце и бросить ей под ноги.

Ронта слушала, лукаво улыбаясь, склонив набок голову. В эту минуту ребёнок готов был стать женщиной, и поздний синий цветок осени готов был, наконец, развернуть свои лепестки и обнажить середину.

– Ронту возьму, – громко выкрикивал Яррий. – Не дам никому! Ронта моя!.. – Выходи, – крикнул он изо всей мочи, и в ближнем лесу отдалось эхо, как будто духи, услужливые и коварные, спешили передать его вызов дальше и привлечь соперника.

И, словно в ответ на этот вызов, из лесу выскочил человек и побежал по тропинке, направляясь к ним. Он был странный и страшный. У него была смуглая кожа, чёрная грива и косматая грудь, почти такая же, как у Гррамов. На нём не было ни пояса, ни дорожного мешка, и в руках у него не было никакого оружия. Но ногти на его пальцах были длинные, твёрдые, как будто кремнёвые.

Не доходя до брачной площадки, он остановился и горящими глазами посмотрел сперва на Ронту, потом на Яррия. Яррий узнал «Полевого Бродягу». В племени Анаков, а также у Селонов и у Тосков бывали такие неуживчивые люди, которые, достигнув зрелых лет, бросали товарищей и уходили в поле, чтобы жить в одиночестве. Они скоро дичали, теряли копьё и палицу и жили, охотясь на кроликов и ланей руками и зубами, как медведи. Анаки называли их Бродягами и относились к ним без гнева. Они иногда попадались анакским охотникам в лесах, но никого не трогали. И Анаки их не трогали. Было поверье, что если кто ранит Бродягу, тот до окончания года получит такую же рану от мстящего духа. Ибо духи, как и люди, имели таких же Бродяг, и эти заступались за своих людских товарищей. Таких же свирепых самцов-бродяг имели все крупные звери – кабаны и олени, волки и мамонты.

Из Анакского племени последний Бродяга ушёл много лет тому назад, когда Яррий был ещё ребёнком. Яррий не помнил его лица и не мог бы сказать, он это или не он. Они отдалились на много дней пути от Анакских охотничьих полей, но Бродяги блуждали повсюду, не считаясь с границами племён. Этот Бродяга был не молод, но очень крепок. В его волосах не было мёртвых шерстинок зимнего цвета. Кожа на его плечах и руках была смуглая и твёрдая, как рог.

Бродяга отвернулся от Яррия и снова посмотрел на Ронту.

– Ж-жа, – вырвалось из его груди с резким вздохом, как будто из полного меха с Хумом, как только его откроют. Все члены его тела пришли в возбуждение. Не теряя времени, он обежал брачное огниво с наружной стороны и бросился на Ронту.

– Ай, – крикнула Ронта в ужасе и отскочила в сторону. Яррий с копьём в руках бросился на защиту и заслонил дорогу пришельцу. Ронта отбежала ещё и встала у дерева, готовая каждую минуту сорваться прочь и мчаться, как испуганная лань.

Брачный обряд неожиданно дополнился. Здесь были два соперника, которые должны были вести борьбу за обладание женщиной.

Бродяга тоже понял это. Он остановился перед Яррием в двух шагах от наконечника его копья, посмотрел ему в лицо, потом заскрежетал зубами и ударил себя кулаком в грудь.

Тогда Яррий вспомнил, что брачные бои Анаков ведутся без копий и палиц. Недолго думая, он отбросил в сторону оружие и встал в такую же позу, как дикий Бродяга. И также заскрежетал зубами и ударил себя кулаком в грудь. Руки у него были безволосые, но такие же крепкие, как у нападавшего. Зубы и челюсти были слабее, чем у звероподобного Бродяги. В его голове, как молния, сверкнула мысль: надо бороться так же, как Илл Бородатый боролся с медведем. Ибо за два года перед тем Илл Красный Бык покрыл себе спину куском конской шкуры и вышел на поиски медведя с ножом в руках. Он охватил медведя своими могучими руками и подпёр ему подбородок своей квадратной головой. Потом нащупал нужное место, ткнул медведя ножом под левую лопатку и угодил прямо в сердце.

Притопывая и приплясывая, боком, решительно и вместе с тем осторожно, они стали сближаться. Соперники походили на турухтанов, когда те собираются в пляске брачного боя вонзить друг другу в тело свои острые шпоры. И вдруг они бросились друг на друга и схватились и сплелись вместе. Яррий нагнул голову вперёд, зарыл её под густую бороду Бродяги и крепко подпёр его толстую челюсть. Потом обхватил его спину руками и сжал, что было мочи. Бродяга пошатнулся от напора. Руки его легли на спину Яррия, но она не была покрыта крепкой кожей коня. И десять когтей впились в его незащищённое тело и разодрали его влево и вправо, как когти тигра разрывают спину оленя.

Он крикнул от боли не своим голосом. Ронта ответила жалобным криком. Сила его как будто удесятерилась от этого крика. Он просунул правую ногу между узловатых ног Бродяги, рванул его в сторону и ударил его о землю, и сам тоже упал, увлекаемый собственным натиском.

Падая, Бродяга ударился с размаха спиной и головой о крепкий обрубок древесного пня, короткий и рогатый, который остался от брачного огнива и валялся тут же. Руки Бродяги разжались, и глаза закатились. Он захрипел и стал бить ногами о землю, как заколотый олень. Потом изо рта его хлынула струя крови и залила Яррию грудь и лицо.

Через минуту Яррий поднялся с места. Он тоже был ошеломлён падением, но теперь он был победителем. Голова его кружилась от напряжения борьбы. Он дико посмотрел кругом и увидел Ронту. Она стояла под деревом и дрожала, как в лихорадке. Белая она была, чистая, как будто пугливая снеговица, русалка зимнего леса, которая прячется в дуплах и вылетает в вихре снежном, при первом звонком ударе кремнёвого топора о мёрзлое дерево.

Глаза его, горящие бешенством борьбы, зажглись другим инстинктом и налились кровью, как у поверженного Бродяги.

Он сделал шаг вперёд и стал медленно приближаться к Ронте. Она смотрела на него широко раскрытыми глазами, как смотрят на призрак. Он был страшен. Брачные краски его тела наполовину стёрлись и смешались с алыми знаками свежих ран. Его растрёпанный султан был красен от крови противника. Он был переполнен звериным брачным желанием.

– Ж-жа! – вырвался у него такой же звук, как у недавнего соперника. Он подходил, не торопясь. Ронта не убегала, но она протянула вперёд тонкие отстраняющие руки.

Он обхватил её плечи и прижал её к себе. Они стали бороться точно так же, как недавно боролись он и Бродяга. И так же он просунул предательскую ногу и повалил Ронту навзничь и упал на неё, но она взвизгнула, как раненая белка, и изо всей силы укусила его в грудь своими острыми зубами.

Миг, и она выскользнула и вскочила на ноги. Яррий тоже поднялся и бросился к ней. Она не стала убегать. Она смело обернулась к нему. Глаза её горели, большие, ненавидящие.

– Прочь, – сказала она ему, – гадина!..

Чёрное проклятие Иссы владело ею. Она смотрела на Яррия, и он казался ей похожим на Красного Илла, а вместе с тем на убитого врага. Яррий молчал.

– Бродяга, изгнанник! – крикнула Ронта вне себя от возбуждения. – Я уйду, я вернусь к племени.

– Иди! – сказал Яррий бешено. – Они зарежут тебя.

Это были его первые слова после борьбы с Бродягой. Но он не сделал новой попытки броситься на девушку.

– Пусть режут, – сказала Ронта, – я поцелую нож, который ударит меня в сердце. К племени, к племени!..

Она повернулась и пустилась бежать вдоль берега Даданы.

Яррий сделал шаг вперёд, как бы собираясь пуститься вдогонку. Но она повернула лицо и бросила уже на бегу:

– Прочь, дикая тварь!..

И эти слова ударили его в лицо, как древко копья. Он, тем не менее, ничего не сказал, только пожал плечами, подобрал копьё и спустился к реке. Раны его болели. Он машинально обмыл их холодной водой, но лица не обмыл. Потом сел тут же на большой камень, опустил голову и стал смотреть в воду. Вода сперва мутилась, потом стала чище и светлее. Он увидел под собою в воде человеческое лицо. Оно было страшное, с дикими глазами, в кровавых пятнах. Он не узнал этого лица, и так же, как Ронте, ему показалось, что это лицо недавно убитого Бродяги. И как недавно, перед поединком, он смотрел на Бродягу, так теперь Бродяга смотрел на него.

– Чего ты смотришь? – спросил он наконец, не будучи в силах выдержать этот горящий взгляд.

Лицо Бродяги в воде тоже зашевелило губами, и ему послышалось из воды тихое: «Встань!»

Он послушно встал, но продолжал смотреть вниз, в воду.

Бродяга тоже встал.

– Ну? – спросил Яррий равнодушным тоном. Он ожидал услышать новое приказание. Но ему было всё равно, что делать сейчас.

– Иди, – сказал Бродяга.

– Куда?

– Иди, иди, – настаивал призрак и кивал головой.

Рябь побежала по воде, и призрак исчез, потом опять появился. Но в это короткое мгновение он успел измениться. Лицо у него стало другое и покрылось лоснящейся шерстью коричневого цвета. Над головой стояли ветвистые рога. Это была теперь голова оленя. Яррий узнал его. Это был тот самый олень, с которым он сражался на весенней охоте за белую тёлку.

– Иди, – сказал олень, потрясая рогами. Вода запенилась. Это была кровавая пена. Тело оленя тоже как будто покрылось кровавою плёнкой. И Яррий узнал его снова. Как и тогда на реке, это был Ободранный Олень. Он был весь красный. Только сверкали белки сердитых глаз, большие, дикие.

– Иди, – сказал олень.

– Куда? – спросил Яррий с каменным равнодушием.

– Верни её, – сказал олень.

– Кого? – спросил Яррий прежним тоном.

– Белую тёлку, – сказал олень.

– Зачем?

– Они зарежут её, – сказал олень. – В замену, в замену!..

Он неожиданно рванулся и прыгнул вверх всеми четырьмя ногами, как будто хотел выпрыгнуть из воды наружу. Яррий вспомнил этот отчаянный прыжок. Он кивнул оленю головой. Ему казалось, что этот олень такой же воин и Анак, как он сам. И лицо его было похоже на лицо Яррия.

– Я пойду, – сказал Яррий.

Он встал с места, поднялся наверх, методически собрал свои вещи и приготовился в путь. Потом бросил беглый взгляд на брачное огниво. Оно стояло нетронутое и молча просило брачного огня.

Он взял головню из костра и поднёс к соломенному солнцу. Оно закурилось и вспыхнуло. Горсть сухого пепла упала вниз на голову огнива. Яррий сурово посмотрел на этот серый пепел, в котором ещё пробегали последние золотые искры. Потом нагнулся, дунул и раздул пепел по ветру.

Он повернулся к реке и лёгким шагом пошёл вдоль берега по той же дороге, по которой убежала Ронта.