У меня для тебя радостная новость, и я хочу, чтобы ты принял ее радостно, как когда слышишь что-нибудь приятное. А приятное здесь то, что ты отправишься в рай, спасешься, всегда пребудешь с Богом. Я просто хочу сказать тебе, кто там будет рядом с тобой. А рядом с тобой будут — я потом скажу тебе, откуда узнал все эти новости и кто мне их сообщил, — рядом с тобой, с одной стороны, могут быть какие-нибудь раскаявшиеся грешники, преступники: например, Диоклетиан или еще какой-нибудь гонитель. Ну что? Ты еще хочешь туда? Или тебя это напрягает?

А тебе что, не нравятся эти люди? A-а, ты не хочешь, чтобы они были рядом с тобой! Ну тогда ладно. Давай тогда изменим это условие, потому что можно сделать и так, чтобы там были не они, если тебе этого так не хочется. Пускай тогда в этой группе, которая в раю, будет другой состав, другая компания, в которой будешь находиться и ты. Пускай рядом с тобой будет кое-кто из твоих братьев, с которыми ты не разговариваешь. Вот как когда ты пошел на свадьбу и сделал вид, будто не заметил своего приятеля, т. е. ты будешь рядом со своим братом, который тебе не нравится. Ну что, ты опять не хочешь? Ну тогда ладно.

Ах да, а ты помнишь — ты, говоривший мне, что развелся, — что в раю будешь со своей женой, той самой, с которой развелся, она ведь будет рядом с тобой. Ты и она. А-а-а! Тебе и это опять не нравится? Но я же сказал тебе, что ты будешь в раю! А ты говоришь:

— Я не хочу в рай! Если я буду в раю, а со мной будут такие люди, тогда я не хочу быть в раю! Я хочу, чтобы в раю со мной были…

— Так кого же тебе хочется видеть там?

— Тех, кто мне приятен, а не тех, кто мне неприятен и кого я не люблю. Я хочу видеть тех, кого люблю, с кем у меня хорошие отношения, с кем у меня не бывает проблем. А кое с кем я не в ладу и не хочу, чтобы все они были со мной!

То есть ты хочешь отправиться в рай, но чтобы там были не все, а только некоторые. И не спеши ругать меня, что я говорю глупости, потому что я это прочел в одной духовной книге, где было сказано: «Представь себе, что в раю рядом с тобой будет преступник. Как ты себя будешь чувствовать тогда?» Но ты, во-первых, принимаешь за данность, что это исключено, чтобы такие люди спаслись, а во-вторых, говоришь:

— Даже если они спасутся, я все равно вообще не хочу видеть их.

— Да, хорошо, что ты не Бог! Хорошо, что и я не Бог, потому что Бог рассуждает совсем иначе. Он по-другому задумал все Своим умом и любит нас.

— Ой, но как же трудно принять такого Бога, Который любит моего врага, как меня. Я могу понять, что Он любит меня, — говоришь ты, — но чтобы Он любил еще и моего врага и поместил его в раю?

Хорошо, что ты не Бог, потому что Бог рассуждает совсем иначе.

Да, если он раскаялся в последнее мгновение жизни. А откуда ты знаешь, что он тогда делал? Разве ты знаешь, что делал в последнюю минуту своей жизни каждый преступник, каждый человек, которого ты так видеть не можешь, а? Ты даже думать о нем не можешь и сворачиваешь в другую сторону, лишь бы не встретиться с ним! А кто знает, может, Господь принимает и любит его, может, Он держит его в Своих объятиях, может, Он поместил его вместе с другими Своими детьми?

Я сделал ошибку, сказав: «Кто знает». Это известно, Он сказал нам это, Он сказал: «Я люблю всех, но во Враче нуждаются больные» (ср. Мф. 9, 12), — а не ты, который, как предполагается, здоров, но в конечном счете оказывается, что ты больнее других, говорящих, что они больны.

Мы больны, потому что не имеем любви. А ты, хоть в рай тебя посади, не захочешь быть вместе с некоторыми людьми. Ты и там будешь отделяться, и там будешь взирать на лица и говорить:

— А я лучше! Я люблю избирательно, люблю с некоторыми условиями, люблю до определенных пределов.

Я люблю только некоторых, а не всех, я люблю, если меня любят, а не уязвляют, не наносят мне вреда. В таком случае — да воздаст им Бог тем же! Если мне причинят какое-нибудь зло, да сравняет их Бог с землей. Я молюсь, как пророк Давид, и рассказываю истории из Ветхого Завета, и привожу аргументы из Ветхого Завета.

Да, к сожалению, у пророка Давида мы только это и берем, у святых мы только то и заимствуем, что нам выгодно, что нам нравится. Стоит нам увидеть какого-нибудь святого, топнувшего ногой, потребовавшего своего, вознегодовавшего в какой-то момент и сказавшего слово похлестче, мы это запоминаем. Это хорошо, что ты подражаешь святому пророку Давиду, но только он сделал еще и многое другое: раскаялся, потрудился, и он, естественно, не дожил до того, чтобы увидеть Христову кровь на Голгофе. Он не испытал такого покаяния, которое у него могло бы быть в новозаветную эпоху по Божией благодати, он не видел Господа, простирающего руки Свои на Кресте, не слышал пощечины, которую получил Господь, — и простил Своих мучителей. Поэтому он и был тем, кем был. А тебе нет оправдания, если ты не любишь. Нет у тебя такого права, нет тебе оправдания.

Любить трудно. Любовь — это нечто такое, чего я еще не знаю, такое, о чем я даже не знаю, познаю ли я это когда-нибудь — как свое чувство к другим, но и как чувство Бога ко мне тоже. То есть я не знаю, вкусил ли я Божией любви, которую Бог обильно подает мне, не знаю, почувствовал ли то, о чем говорит святой Антоний Великий: «Я не боюсь Бога, а люблю Его». Бог первым возлюбил нас, мы осознали Его любовь и почувствовали ее в себе. А поскольку мы почувствовали Его любовь, — а именно, что Он любит нас чрезвычайно много, Бог любит тебя, — то поэтому и ты насыщен любовью и не испытываешь нужды в том, чтобы противопоставлять себя никому.

А почему ты это делаешь?

— Потому что я любим Богом, я возлюбленная душа, Он окружает меня нежностью, любовью. Почему же я должен чувствовать себя незащищенным, зачем мне испытывать враждебность? Как я могу ощущать ревность, зачем мне ревновать, почему, когда Божия любовь всегда окружает меня! И как мне завидовать, когда у меня нет недостатка ни в чем, из-за чего можно было бы завидовать!

А я всего этого не пережил, и это и является причиной, по которой мы не любим. Мы не любим, потому что сами еще не были возлюблены. Не любим, потому что не почувствовали Божией любви, которая есть, которая изливается в наши сердца. Она излилась и заполнила наши сердца, но они этого не чувствуют. Мы еще не ощутили себя чрезвычайно возлюбленными Богом, и поэтому испытываем безумную незащищенность и страх. Ты видишь другого — и воспринимаешь его как угрозу собственному существованию, видишь другого — и боишься, что он причинит тебе какое-нибудь зло. Ты смотришь на другого как на своего соперника по жизни, не ощущаешь единства с ним, не испытываешь той радости, когда его радость — это моя радость, когда моя радость отражается на нем и возвращается ко мне, и получается как между зеркалами, когда свет из одного зеркала отражается в другом и становится все сильнее и сильнее.

Я должен любить других, потому что так становлюсь богаче и не теряю своей ценности, придавая ценность другому, а обретаю еще большую ценность. Но только слова я говорю сейчас, одни слова… А любовь — она в делах, а не словах. И есть такие люди, которые делают дела, много дел, осязаемых дел, а не разводят теории, в которых вера низводится до уровня идеологии: красивые слова, споры, дискуссии, абстрактные мысли, идеи, философия, но только все это без опыта, переживания, жертвы, без того, чтобы ты сунул руку в карман и помог кому-нибудь, без посещения того, кто нуждается в том, чтобы ты поговорил с ним, преклонил колени на молитве и проронил о нем слезу, — ничего из всего этого.

А ты это делаешь, и я тебя поздравляю, завидую тебе и восхищаюсь тобой, потому что это воистину любовь. А то, другое, — это культура, христианская культура и дискуссия, но и таких я тоже не обвиняю, потому что, если сделаю это, у меня не станет любви, и тогда я буду как не понимающий разницы между характерами. Один любит практические дела, а другой — теоретические, но и это тоже дело. А что тут поделаешь? Некоторые люди относятся к теоретическому типу, они дискутируют, помогают другим на интеллектуальном уровне понять что-то. И это тоже любовь. Ты можешь говорить от избытка любви, может, ты философ и твоя философия излучает любовь, лишь бы одно было твоей целью — помочь человеку, любому человеку, который тебя слушает.

Потому что действительно есть такие умы, такие люди, которые обладают превосходными теоретическими познаниями, а другим по душе практические дела, и они спрашивают:

— Ты не знаешь какое-нибудь социальное учреждение, куда я мог бы пойти и помочь? Потому что выступать — это не мое.

Или как некоторые старенькие священники в храмах — святые люди, у них нет дара слова, и они особо не проповедуют. Но они проповедуют своей жизнью, они знают, как человеку помочь, умеют выслушать боль другого, сунуть руку в карман и протянуть 50, 100, 200, 300 евро нуждающемуся, пойти в такой дом, где уже вот-вот готовы развестись, и проронить слезу, беседуя с супругами, и сказать:

— Ну, дети, я не могу привести вам аргументов, но это нехорошо!

И супруги опять соединяются от одного его доброго слова.

А кто-то — монах на Святой Горе Афон и молится. Это тоже любовь. Если он любит, то есть не ропщет, не ссорится. Потому что если он с кем-нибудь ссорится в монастыре, ты говоришь себе: «Но, дитя мое, ты же отрекался от всего, чтобы быть свободным и духовно возвышенным человеком, чтобы превратить свое сердце в сад и обнять всех людей, а сейчас ругаешься? Неужели и сюда вошла зависть, в монастырь? Неужели и здесь есть люди, с которыми ты не разговариваешь?»

Нет конечно же, в твоем монастыре такого нет, но в некоторых есть, и поэтому нужна молитва, и мы говорим: люди ждут от тебя любви — твоей молитвы, жертвы твоих четок, когда ты возьмешь их в руки и станешь поминать всех. Так ты душу свою не губишь, а приобретаешь любовь.

Нам надо почувствовать между собой единство, понять, что нам с тобой нечего делить, что у нас много общего, такого, что мы с тобой можем обсуждать и чувствовать, что мы с тобой — одно. А когда мы одно, как все святые частицы Святого Агнца, Тела и Крови Христовых, которые мы вкладываем в Святой Потир, составляют одно целое: живые, мертвые, все категории людей, все святые, — то все мы «смешиваемся» и становимся одним целым, одним телом, вместе с Господом.

Если ты в сердце не почувствуешь этого, то будешь смотреть на меня и считать своим врагом, а я буду смотреть на тебя и завидовать. Твое процветание станет угрозой для меня, твой успех будет поводом к тому, чтобы я стал тебе завидовать. Но если я почувствую то, что сказал Господь в Своей Первосвященнической молитве: «Да будут все едино, очень прошу Тебя, Небесный Отче. Я о том молю, да будут все одно (ср. Ин. 17, 21), тогда те, которые возьмут Мое пылающее сердце, устроят эстафету, этот огонь будет передаваться от сердца сердцу, и они воспламенят огонь во всем мире. Я молюсь, чтобы именно это их и отличало — любовь и единство»…

Если я пойму, что мне с тобой нечего делить, если пойму, что у тебя, как и у меня, есть душа, которая в глубине своей прекрасна… И твоя прекрасна, и моя. Мои страсти так ужасны, моя злоба, эгоизм, немощи, слабости — да, они отвратительны, но только они — не мое «я». Они вокруг меня, но проникли в мой характер, душу, сердце. Внутри же нас с тобой существует некое ядро, существует некая печать, которая светла, она светлее всех солнц, всех светов мира сего и неба. И если я пойму это, то почувствую, что у меня так много общего с тобой и всеми людьми. И это приведет к тому, что мы начнем пылать от любви, от такой большой любви, где один не завидует другому, не смотрит на него как на угрозу, а радуется его радостью.

Как же это трудно, даже среди священников! Я священник, но могу ли я полюбить другого священника, который добрее, способнее, обаятельнее, у которого лучше голос? И чтобы я этому радовался, и чтобы его радость была моей радостью, чтобы я радовался его успеху, а он радовался моему и считал, что тем, что он собой представляет, он обязан всем нам, а я бы считал, что тем, чем являюсь я, я обязан и ему в том числе, и чтобы мы так укрепляли один другого. Чтобы не было конкуренции, не было соперничества, не было противопоставления, заставляющего смотреть на другого искоса, краем глаза.

По тому узнают все, что вы Мои ученики, если будете иметь любовь между собою (Ин. 13, 35), — любовь как жертва, как единство, преуспеяние во всех сферах и радость о том, что у другого что-то получается. Все может стать любовью, из всего может проистекать любовь, но из всего могут проистекать и злоба, холодность, безразличие, смятение.

Великое дело — оказывать любовь! Когда у тебя есть любовь, ты не боишься. Потому что враг приходит, а ты смотришь ему в глаза и говоришь:

— Я люблю тебя! Нет ничего, из-за чего я мог бы тебя бояться. И зачем мне бояться, если я люблю тебя, что ты мне сделаешь?

Вы видели, что сказал Христос? И не бойтесь убивающих тело, души же не могущих убить; а бойтесь более Того, Кто может и душу и тело погубить в геенне (Мф. 10, 28). Например, когда кто-нибудь вывалит свой мусор под твое окно, или поднимут шум в многоэтажке, или отнимут у тебя что-нибудь, то все это внешнее. Христос говорит:

— Не бойся, больше ничего они тебе сделать не могут. Только и всего.

А ты можешь сделать нечто гораздо более ценное — возлюбить их. Возлюби же их. Они этого разрушить не могут, потому что любовь побеждает все страхи, делает нас свободными людьми, и ты уже не боишься ни жизни, ни смерти.

Ты боишься, когда в тебе есть вина. А почему она в тебе есть? Потому что ты не достиг любви, а смотришь на Бога как на страшилище, которое ругает, наказывает, держит бич, бьет и гнетет тебя чувством вины. А когда ты грешник, но смиренный грешник, чувствующий в то же время и Божию любовь, — тогда твой грех делает тебя смиренным. Он тебя смиряет, приземляет, и ты говоришь: «Ой, Христе мой, я такой плохой, но Ты ведь меня любишь, правда? Я исполняюсь дерзновения и смотрю на Тебя сквозь слезы. Душа моя не чиста, но я знаю, что Ты меня любишь!»

(Перевод с болг. Станки Косовой)