II. Полный Консенсус

Когда началась Перекраска, разговорчики о зловонных миазмах, просачивающихся из Западного крыла, прекратились, как по команде свыше, вслед за чем ССанКордон разобрали по кирпичику. То есть, сперва его вроде не планировали сносить, а хотели выкрасить в веселенькие тона, во что-нибудь жизнеутверждающее, размалевав цветочками, незабудками и лютиками, чтобы не отпугивал туристов непрезентабельным видом, а, наоборот, зазывал. ССанКордон, кто бы спорил, и вправду, не блистал. Грязно-бурая, вся в зловещего вида потеках кладка, выщербленная и перекосившаяся за долгую и непростую историю Красноблока, производила отталкивающее, гнетущее впечатление, напоминая известную мрачную стену, к которой лягушатники поставили своих коммунаров. Собственно, он так и задумывался чрезвычайниками, чтобы внушать страх уже на дальних подступах к Красноблоку. Чтобы враждебно настроенные жильцы, разнообразные критиканы и просто провокаторы, не совались к нам со своими дурацкими советами, а, сунувшись, проглатывали язык. Вдобавок, внешняя часть стены использовалась идеологами как агитплощадка. Нанесенные здесь лозунги в человеческий рост, призывали стройбанов Западного крыла воссоединиться со своими красноблочными собратьями, чтобы, дружно взявшись за лопаты, достроить-таки распрекрасный Светлый чердак. Тут же, буквами чутка пожиже, сообщалось о суровой ответственности, которая неизбежно постигнет диверсантов и вредителей, надумавших сыпануть нам в подшипники песок. Внутренняя поверхность ССанКордона пестрела предупредительными табличками, адресованными стройбанам. Для начала, им категорически возбранялось прислоняться к стене. Разумеется, это все абсолютно никуда не годилось, если уж мы сделали упор на межэтажный туризм. Экзотика, спору нет, манит экстрима, но наши красноблочные граффити выглядели чересчур реалистично даже для них. Ведь с чего, собственно, началась Перекраска? Догадались? С политики Открытых Дверей, провозглашенной последним управдомом Красноблока. Он, видите ли, ничего не мог поделать со своей гостеприимной натурой.

— Заходите, гости дорогие, и берите, что криво лежит, тем более, что у нас практически все криво лежит, и ничего этого нам не жаль, уж такие мы хлебосольные жильцы! — заявил, сверкая глазами, этот придурок на собрании ассоциированных членов Организации Объединенных Отсеков, стоило ему только вскарабкаться на трибуну. Уму непостижимо, как такого болтуна вообще допустили в управдомы, куда только соглядатаи смотрели? Он же на дух не переносил символический для всего нашего Блока красный цвет. Видите ли, в детстве его бросила мать, якобы, втрескавшаяся по уши в пожарного и укатившая с ним на штатном противопожарном самокате. Мало того, этот пожарный, чтобы он сгорел, еще и ухитрился снабдить будущего управдома похожим на след от ожога родимым пятном радикального красного цвета. И, сколько бедолага не тер впоследствии отметину пемзой, а, бывало, и обломком кирпича, она лишь прибавляла в цвете. Из-за этого проклятущего пятна его нещадно дразнили все, кому только не лень, обзывая Меченым. Бедняга так привык к обидному прозвищу, что почти позабыл настоящее имя, а оно у него было красивым и современным. Будущего управдома звали Консенсусом…

Подвергаясь непрестанным издевкам, Консенсус возненавидел красный цвет, который, вместо законной гордости за героические свершения стройбанов, вызывал у него аллергию, не поддающуюся лечению диазолином, даже если глотать таблетки пачками. Копившиеся годами обиды взывали к отмщению. Шанс представился, когда его избрали генеральным секретарем Геронтобюро — высшего руководящего органа Красноблока, куда принимали лишь впавших в старческий маразм жильцов. Консенсус мастерски симулировал симптомы, одновременно подделав дату рождения в учетной карточке стройбана. А когда соглядатаи хватились подвоха, стало уже поздно.

— Хватит с нас этого давленного буряка на стенах! Сколько можно пичкать стройбанов борщом?! Может, мы марципанов хотим?! Или пиццу с лазаньей! Что скажете, товарищи, как вам бефстроганов на обед?! — каждое утро надрывался Меченый, едва заделавшись управдомом. Против мегафона, при помощи которого он компостировал нам мозги, были бессильны самые плотные ватные тампоны в ушах. Еще бы, ведь аппарат был импортным, его изготовили в Пентхаусе по спецзаказу для легендарной Маргарет Тучи.

Неужто не слыхали о такой? Тогда я в двух словах расскажу. Были времена, ее в Доме каждый таракан знал в лицо. И, кстати, боялся, куда сильнее дихлофоса. И не зря. Туча была хмурой, сварливой и не в меру заносчивой мужеподобной женщиной с вечно недовольной длинноносой физиономией. И такую вот ведьму наглосаксы умудрились выбрать себе в управдомы… Трагическая оплошность с их стороны. Но они же не знали, с кем имеют дело. От них ведь утаили тот факт, что Туча, уважительно прозванная впоследствии Железной Домомучительницей, страдала серьезнейшим расстройством психики. Она мучилась неизлечимой формой мизандрии, иначе говоря, на дух не переносила мужчин. Даже на педиков смотрела с прищуром, все же, физиологически они оставались самцами с соответствующими гендерными признаками.

Отвращение и брезгливый ужас, испытываемые Тучей к представителям сильного пола, отягчались тем обстоятельством, что она сама принадлежала к нему, будучи трансвеститом, поднявшим мятеж против брюк. Чем всю жизнь штаны на подтяжках таскать, лучше этими подтяжками удавиться, вот какими были ее мотивы еще на заре полового созревания.

Дальше — хуже. Мучительные поиски гендерной идентичности и неутолимая страсть рядиться в чулки, привели будущую Домомучительницу в один из замызганных пабов на окраине Пентхауса, где проводили свой незамысловатый досуг суровые наглосаксонские шахтеры. Это были грубые мужланы, неотесанные здоровяки на подпитке, с сизыми небритыми скулами и мозолистыми ладонями, черные от угольной пыли, провонявшиеся табаком и дешевым виски. А чего еще от них было ждать, ведь бытие определяет сознание, не так ли?

Оттрубив в забое в поте лица, вместо того, чтобы спекулировать воздушными депозитами на Forex, как это делали остальные, приличные наглосаксы, шахтеры заваливали шумной компанией в паб. Сваливали заступы с отбойными молотками в углу, и дудлили слегка разбавленный элем виски, горланя свои дурацкие пошлые песенки под аккомпанемент непристойно визгливых волынок. Словом, вели себя, как последняя дрянь.

Что же привело Тучу в этот кошмарный паб? Что взволновало ее сверх всякой меры, лишив сна и отдаваясь нервной дрожью в кривых ногах, ежевечерне подвергаемых ею болезненной эпиляции? Драматическая ошибка, иначе не скажешь. Насосавшись эля, шахтеры пускались в пляс, натянув цветастые шотландские юбки прямо поверх перепачканных сажей комбинезонов. Юбки!!! Это было невероятно! Это опьянило и оглушило ее.

Я обязательно должна попасть туда, — зареклась она и сдержала слово. Как и следовало ожидать, результаты оказались совсем не те, на которые она рассчитывала перед туалетным столиком, когда клеила накладные ресницы, а затем пудрила длинный нос. Сначала шахтеры сильно смутились, но, когда до них, наконец, дошло…

Не будет преувеличением сказать: именно ошеломляющий финал столь чудесного начинания, превратил Тучу в Домомучительницу, толкнув в по-рыбьи холодные объятия лезбофеминисток. Это случилось сразу после того, как с нее сняли последние гипсы.

— Грязные вонючие животные!!! — то бледнея, то заливаясь пунцом, шипела Туча с ненавистью, до крови кусая тонкие, будто лезвия бритвы, губы, зубными имплантатами превосходной работы. На них ей тоже довелось раскошелиться из-за шахтеров. Отныне, она была у негодяев в долгу, а свои долги Туча выплачивала с педантичностью киношных Ланистеров.

— Мерзопакостные потные самцы!!! — хором повторяли за нею феминистки. Они были от Тучи без ума, с лету избрали председателем своего дурацкого клуба, а потом, и управдомом наглосаксов. Никто из обывателей ни полслова поперек не посмел сказать из страха, что немедленно оскопят. Феминистки играючи бы провели такое решение через суд, операция приравнивалась ими к косметической…

Возглавив наглосаксонскую часть Пентхауса, Маргарет Туча взялась за своих обидчиков засучив рукава. Расправа была ужасной. Сначала у шахтеров отобрали волынки, чтобы не нарушали общественного спокойствия по ночам. Затем им запретили ношение юбок под предлогом завуалированного оскорбления лезбофеминисток. Следующим был опечатан их любимый паб, вскоре там открыли музей геноцида против сексуальных меньшинств. Распитие обожаемого работягами солодового виски приравняли к уголовному преступлению. Наконец, шахту, последнее прибежище шахтеров, заполнили водой. Мстительная Домомучительница подсчитала, что Пентхаусу вполне хватает угля, добываемого в Подвале чайниками. Бузить не имело смысла. Оставшимся безработными шахтерам предложили переучиться на визажистов. А кому не нравится — согласиться на процедуру эфтаназии, не забыв предварительно записаться в программу донорства органов.

— У нас здесь реальный либеральный рынок, а не какой-то вшивый социализм! — как с цепи сорвалась Туча, напутствуя чудом уцелевших шахтеров. — В Красноблок валите, если кому-то что-то не нравится. Пошли вон!!!

Тот печальный факт, что Туча, чисто мимоходом, вспомнила о существовании Красноблока, стал для него роковым. Покончив с обидчиками, Домомучительница томилась от безделья, решительно не представляя, чем себя занять. Короткая карательная экспедиция с поголовным истреблением крошечного отсека фолклендцев, имевших неосторожность провозгласить себя мальвинцами, особо не порадовала. Все кончилось слишком быстро. А вот неоглядный Красноблок, где, как вскоре выяснилось, пряталось множество шахтеров, был прямо-таки непочатым краем работы.

— Ну, держитесь, мужланы, я иду к вам, — думала Домомучительница, до крови раня ладони длинными искусственными ногтями.

Правда, чтобы хорошенько прищучить красноблочных шахтеров, ей, для начала, предстояло придумать, как снести непрошибаемый ССанКордон, построенный соглядатаями в незапамятную эпоху Большого Брата В.В., Отца и Учителя стройбанов. К счастью для Тучи, Большой Брат давно превратился в нежильца. Геронтобюро возглавлял молодой и наивный Консенсус.

Тряпка и лошара, — сразу же догадалась Туча, решив, что ей не составит ровно никакого труда убедить свою жертву, что Красноблок остро нуждается в проветривании.

Так и вышло. Консенсуса пригласили принять участие в турнире, организованном влиятельным Биллиардным клубом, и он был весьма польщен. Тут-то Туча и взяла недотепу в оборот, искушая потрясающими перспективами межэтажного туризма, если его в Красноблоке развить с умом.

— Места у вас на-редкость живописные, аж дух захватывает, — ворковала Туча, отведя очарованного ею Консенсуса в сторонку, а он — то, краснел, то, бледнел, шел ненавистными ему бурыми пятнами и млел до трепета. — Только надо все двери нараспашку открыть, чтобы ваши казармы, как следует, проветрились. А то — портянками воняют. Ну и в подобающий вид привести. Навести марафет, как говорится…

— Перестроить?! — вытаращился на нее Консенсус в сильнейшем смятении, при всей своей наивности сообразив: попробуй, отремонтируй сотни, если не тысячи казарм, бункеров, замаскированных наблюдательных постов и командных пунктов, отлитых предыдущими поколениями стройбанов из сверхпрочного бетона марки М-1000, усиленного стальными шпалами, скрещенными в виде ежей рельсами и витой арматурой толщиной в палец.

— Хотя бы перекрасить, уже будет толк, — недолго думая, отвечала Туча. — Слышали такое понятие: косметический ремонт? Кое-где отштукатурим, чтобы потеки в глаза не бросали, стены оживим плакатами с попсой…

— Нету у нас никакой попсы, — озадаченно протянул Консенсус. — У нас вместо нее — строевые песни. Ну вот, например: И от Подвала до Нигрольских этажей, наши дружинники — всех сильней…

— Хватит, хватит! — аж передернуло Тучу. — Фи, какое гнусное мужланство. Но, позвольте, милейший Консенсус, как же вы танцуете?

— Нету у нас никаких танцев, — отвечал Консенсус, зардевшись.

— Запрещены?! — Домомучительница вскинула бровь домиком.

— Не поощряются, — уклонился от прямого ответа Консенсус. — У нас вместо них — марш-броски по лестницам. То вверх, то вниз, то вверх, то вниз, то вверх…

— Прекратите паясничать! — одернула его Туча, морща длинный, похожий на флюгер нос.

— Да и штукатуры в Красноблоке отродясь не водились, — развел руками Консенсус. — У нас камнетесы одни. Жестянщики, в самом крайнем случае…

— Плакаты с попсой мы вам пришлем в рамках гуманитарной помощи, — заверила Туча. — Она вам скоро понадобится, уверяю вас. А у нас старых плакатов с попсой все равно, завалом, девать некуда, валяются по подсобкам, плесневеют. А о штукатурах — тем более не беспокойся, Mon Cher Ami…

— Как же мне не беспокоиться? — спросил Консенсус, с благодарностью глядя на Домомучительницу, ибо никто никогда не называл его другом. Тем паче, дорогим.

— Я в Красноблок своих вольных штукатуров командирую, — обещала Туча. — У меня на примете есть толковая бригада шабашников, они по своему усмотрению, что надо, подправят и недорого возьмут…

— И процесс пойдет? — умиленно хлопнув ресницами, осведомился последний управдом Красноблока.

— Еще как пойдет, мой милый Консенсус, — заверила Туча, поглаживая его по щеке. — Я тебе слово Домомучительницы даю…

— Тогда ладно, — буквально расцвел Консенсус. Ну и пошло, поехало, с ее «легкой» руки…

— Поддержим Перекраску, товарищи жильцы! — надрывался Консенсус в дареный мегафон. — Довольно нам страдать и мучаться, глаза, понимаешь, свербит от этого противного красного цвета, хоть к окулисту беги! Сколько ж можно над жильцами изгаляться?! Толком ведь не вспомним уже, как радуга выглядит…

Это диковинное атмосферное явление, упоминавшееся им довольно часто для пиара, завораживало. Чудовищно хотелось посмотреть на радугу хоть одним глазком, какая она? Поговаривали, после влажной уборки в хорошо проветренных помещениях Пентхауса ее наблюдают частенько, и там ею никого не удивишь. Привычное, короче, дело, обыденность. Ради этой радуги многие из нас были готовы выйти на субботник, чтобы прибраться в отсеках. С влажностью же у нас никогда не было особых проблем, постоянно потолки протекали. Но Консенсус разочаровал нас, сказав, что и речи ни о какой радуге не идет, не разглядишь, мол, ее, пока стены кирпичные, вдобавок, густо измазаны суриком. Освещение, опять же, не то, что толку от ламп, чей свет с трудом пробивается через толстое армированное стекло колпаков, специально предназначенных, чтобы о них рикошетили метательные снаряды.

— Ничего, ничего, товарищи, — подбадривал нас Консенсус, когда мы повесили носы. — Скоро прибудут вольные штукатуры, наведут марафет. Вы пока, чтобы времени не терять, красный сурик соскребайте…

Конечно, не все радовались затеянному Консенсусом ремонту. Многие стройбаны, особенно, ветераны с ортодоксами, встретили его новации в штыки, принявшись лихорадочно искать возражения в фундаментальных трудах Основоположников, откуда они, по привычке, дергали цитаты на все случаи жизни. И, к своему ужасу, не нашли ни одного подходящего изречения. Оказалось, Основоположники не предусмотрели, что кому-то взбредет на ум перекрашивать стены. Красный сурик был единственной краской, производившейся в Красноблоке. Кто ж знал, что доброхоты из Западного крыла подкинут возомнившим себя малярами реформаторам целый контейнер импортной краски «POKKURILLA»? Ортодоксам не оставалось ничего другого, как напомнить новоиспеченному управдому и его дружкам, если он, вдруг, забыл, что красный цвет у наших стен не для понту, а несет в себе глубокий сакральный смысл. Дескать, означает, в полном соответствии с задумкой Основоположников, нашу непоколебимую решимость, не считаясь с потерями и последствиями, гнать этажи вплоть до Светлого Чердака, даже если все подступы к нему будут забрызганы кровью и мозгами.

— С собственными чердаками сначала разберитесь, маразматики старые, у вас с ними конкретные нелады! — не стал церемониться с заартачившимися ортодоксами Консенсус. — Мало мы, по-вашему, наворотили этажей?! И что, где ваш Светлый Чердак?! Показался?! Да его в упор не видать!!

Идея, запущенная Консенсусом с трибуны, как раз и состояла в том, что строительство, в общем и целом, завершено и, таким образом, Светлый Чердак, обещанный Основоположниками, где-то все же построен. Только его теперь сложно отыскать, слишком много строительного мусора оставили после себя стройбаны. Следовательно, надо обратить свои пламенные взоры внутрь казарм, хорошенько прибраться в отсеках, и он покажется. Еще предлагалось проветриться, для этого Консенсус провозгласил Политику Открытых Дверей.

— А то закисли без воздуха, окоростились, бурым мхом, можно сказать, поросли! Прямо какой-то Застой Воздуха в отсеках образовался, товарищи… — напирал на оппонентов Консенсус, давая понять, что, бродя по сильнозагазованным казармам в расчете нашарить Светлый Чердак наощупь, мы только даром теряем время. Звучало весьма убедительно. В принципе, в его словах имелась толика истины…

Я неплохо помню этот самый Застой Воздуха. Никто из стройбанов не напрягался, как, к примеру, при Большом Брате В.В. Строили себе — ни шатко, ни валко, вполуха слушая вялые призывы соглядатаев. Отлынивали от стройки, как только могли. Об обязательных некогда физзарядках, совмещавшиеся с политинформациями, промолчу. Торжественные мероприятия беззастенчиво сачковали. Даже самые важные, проводившиеся в Центральном Актовом Зале, его также гордо звали Колонным. Кстати, знаете, почему? Не из-за мраморных колонн, как вы подумали, их там не было отродясь. Просто стройбаны маршировали там колоннами, пока дисциплина не упала до полного наплевательства. Это когда соглядатаи окончательно плюнули на стройбанов, поскольку задолбались их понукать. Мол, стен не ковыряют, и ладно.

Воздух, централизованно подававшийся в отсеки, отдавал затхлостью и мазутом, системы вентиляции работали в пол силы. Тем не менее, его хватало всем, кто не сильно напрягался. Не спорю, атмосфера была спертой, чего уж там. Ее периодически разряжали. С этой целью у старших по этажам имелись выдававшиеся под роспись трофейные калийные патроны, доставшиеся нашим военрукам от швабров, когда коричневорубашечники Шпиля Грубого получили от них по мозгам. Шпиль надеялся с помощью калийных патронов перехитрить Пентхаус, снабжавший дыхсмесью Западное крыло. Вообразил, будто калийные патроны помогут, когда ему перекроют кислород. Затея оказалась такой же бредовой, как все прочие начинания Шпиля. Пока Спасатели Пентхауса отсиживались за своим бассейном, наши ополченцы вломились к швабрам и навешали им грандиозных люлей. А ящики с калийными патронами конфисковали, надо же было у швабров хоть что-то забрать. Подумали, вдруг пригодятся. Так и вышло в Застой Воздуха, хоть, положа руку на сердце, скажу: толку от патронов было негусто, атмосферу они освежали так себе.

Когда Перекраска набрала темп, Консенсус провозгласил себя ее Прорабом. Не удивлюсь, что это засланные наглосаксонской Тучей Вольные штукатуры подбили его на этот неоднозначный шаг. Заполучив новую должность, Консенсус стал балагурить втрое больше прежнего, расписывая, как же вольно задышится и в Красноблоке, и в Западном крыле, и даже на Неприсоединившихся этажах, если только устроить такой себе сквознячок. Мы слушали этого трепача, развесив уши, зачарованные великолепием открывшихся перспектив. О, это было чудо, магия слова. Но не подумайте, будто Консенсус был волшебником или хотя бы иллюзионистом, как Анатолий Кошмаровский или Алан Чувак. Мы сами хотели обмануться, вот в чем тонкость. Наверное, слишком долго просидели взаперти, и одна мысль об открытых дверях пьянила, как выдержанное вино…

— Только ССанКордон, как атавизм, снесем, и все, считайте: дело в шляпе, товарищи. А если кто из вас за красный цвет опасается, то зря. Не исчезнет он никогда, как светлые идеи Основоположников, товарищей Мракса, Эндшпиля и Вабанка. Они давно по всему Дому распространились, разом с кумачом. Взять хотя бы товарищей с этажа бенилюксусов, перед которыми я на днях выступал, очень, знаете ли, душевно меня приняли. Так вот они, чтобы вы знали, наш красный цвет уважают не меньше крэга, у них целый коридор красных фонарей. Жильцов оттуда калачом не выманишь. Зона отдыха, я б сказал, причем, красиво отдыхают, нам бы так. Меня туда тоже приглашали, достойно все, и девушки опрятные, а не засранки какие-то. Эй, Рая, ну-ка, стой, ты куда?!!

— А то ведь как получается, — вел дальше Консенсус, безнадежно махнув рукой. — Я с визитами дружбы с этажа на этаж мотаюсь, в мыле, можно сказать, за плюрализм агитирую, а мне обыватели, даже из сочувствующих нашему святому делу квартир, вопросы неудобные задают. Что это, говорят, за пристрастие у вас такое нездоровое к кумачу? Чем перед вами розовый с голубым провинились? Мало того, что рожи хмурые, так еще бурое все, прям какой-то этюд в багровых тонах из рассказа одного наглосаксонского товарища. А из каких соображений у нас все стены свеклой перепачканы, язык не поворачивается сказать в приличном обществе…

Агитируя нас дружно взяться за малярные кисти, Консенсус твердил, что его позицию разделяют самые авторитетные жильцы, включая управдомов Западного крыла и прочих важных птиц из Биллиардного клуба. Куда его, дескать, недавно кооптировали по рекомендации Домомучительницы Тучи и ее верного друга Рональда Альцгеймера из попечительного совета Пентхауса, с которым Консенсус, кстати, тоже на короткой ноге. И, что ему скоро подарят именной кий, чтобы он, наравне с другими членами клуба, гонял шары. И еще, что он уволится с поста Прораба и укатит в Пентхаус первым же лифтом, если мы ему во всем не доверимся.

— У меня в Западном крыле такой рейтинг сейчас, ого-ого какой здоровенный, товарищи. Управляющим — куда хошь, возьмут, с руками оторвут, и резюме отправлять не надо…

Не знаю, был ли Консенсус искренен, когда вешал нам лапшу. Сомневаюсь. Мы доверились ему, как он просил. Более того, взялись за малярные кисти с огоньком. Кумач у стройбанов давно в печенках сидел. Да и не помнили многие, откуда он взялся вообще. Зато стройбанам до рвоты осточертели грубые брезентовые робы, которые им приходилось таскать каждый день по уставу вместе с касками, кирзой и заступами. Воздух, которым мы дышали на трудовых постах, вечно отдавал какой-то гадостью, от нее мы кашляли и терли глаза. Как тут было не аплодировать капитальному проветриванию? Радовало так же решение Консенсуса отменить торжественные марши, в Застой их круглосуточно крутили по радио, и они нам порядком осточертели.

Появилось телевидение. Настоящее! Целых две развлекательных передачи. Первая называлась «До и после получки», она имела явный культурологический уклон, неудивительно, раз ее вел выдающийся культуролог. Он не давил на зрителей, как это делали выступавшие перед нами идеологи и сексоты, вообще, по большей части, молчал. Молча демонстрировал слайды, на которых в высшей степени культурные жильцы культурно проводили культурный досуг, танцуя в свое удовольствие и ужиная при романтических свечах. Под диковинную деликатесную закусь, имевшую малого общего с плавлеными сырками «Дружба», эти люди потягивали изысканные вина, смакуя их по глотку, это было неслыханно, нет бы, залпом, раз. А Молчаливый не спешил комментировать, предоставляя нам возможность сделать собственные выводы. Нам было ясно одно: фотографировали точно не в казармах, а в апартаментах Западного крыла, где, как оказалось, проживает изнеженная, но вполне приличная публика, а не зубастые империалистические маньяки, как вдалбливали на политзанятиях военруки. Что еще сказать? Молчание Молчаливого было весьма многозначительно. Полковник позднее утверждал, будто то была новейшая технология манипуляции сознанием, известная в узких кругах как «Молчание ягнятам».

Программа «Вздох» была принципиально иной. Ее ведущие, смешливые, симпатичные молодые жильцы, вчерашние активисты Ячейки Дружбы между этажами, беспечно балагурили в прямом эфире, всем своим видом давая понять: им дышится легко и свободно, чего они и нам, рядовым стройбанам, желают. Парни буквально упивались свежайшим кондиционированным воздухом. Их беззаботная радость лучилась с экрана, и мне, сгорбившемуся по противоположную сторону его, казалось, а ведь поистине так. Веет озоном, я чувствую…

Обе передачи, работая по-разному, имели тождественный лейтмотив, сводившийся к тому, что за ССанКордоном все просто изумительно. Там полным-полно всяческих благ, а обитатели столь щедры, что с радостью поделятся ими с нами. Это была кучерявая ложь. Их вымышленное изобилием напрямую зависело от нас. Чтобы оно у них на самом деле настало, нам надлежало принять позу «на низкий старт», густо смазав цензурируемые в хентай места вазелином. А еще, понаделать пробоин в ССанКордоне, разделявшем их и нас. Иначе, как им было нас облагодетельствовать?

Воодушевленные щедрыми посулами стройбаны схватились за заступы, это было не впервой, и барьер пал под их неистовыми ударами. Стальные турникеты противотанковые ежи из рельса отправились на лом вместе с километрами ржавой колючки. Энтузиазм, охвативший стройбанов, зашкаливал, и Консенсусу пришлось осаживать самых ретивых в любимый мегафон:

— Полегче, товарищи, сбросьте темп! Следите, вашу мать, за дыханием! А то, с непривычки, опьянеете! Полноценная закись азота, это вам не хухры-мухры. Тут адаптация понадобится…

— Во, дают, — шепнул на ухо Прорабу его первый заместитель Яков Лев, наблюдавший за развитием событий в бинокль. — Вчера пернуть боялись, без оглядки на Комитет, а сегодня — поди, как раздухарились. Того и гляди, в приступе декомпрессионной асфиксии попадают. Если б они так строили, как ломают, нам бы Перекраску не пришлось начинать…

— Эйфория… — задумчиво пробормотал Консенсус.

Сейчас мне ясно: нас хладнокровно провели. Но и пусть, подлая брехня прорезалась в будущем, зато настоящее было прекрасным. Какое-то время мы с западниками дышали в унисон. Стройбаны с упоением крушили ССанКордон. С умилением наблюдавшие за процессом западники ввели моду на символику, от которой мы отказались в добровольном порядке. Модели из Playboy щеголяли в телогрейках ополченцев на голое тело и ушанках военруков с рубиновыми звездочками на лбу, кирзе и чулках на подтяжках. Чудной симбиоз сулил издателям приличные барыши.

Правда, эйфория быстро пошла на спад, а, наивные надежды на то, что, объединив воздушные пространства, мы заживем по-братски, дыша на всю грудь и не озираясь на соглядатаев, рассыпались прахом. Хорошо, что это случилось не сразу.

— Перемен, требуют наши сердца!! — пел один сухощавый чернявый паренек, пока мы расшатывали кладку, а потом плясали на обломках как безумцы, смеясь, обнимаясь и срывая опостылевшие нашивки стройбанов. Перемен… Эти его слова до сих пор иногда звучат у меня в голове…

Наворотив порядком дыр, измочаленные, зато с чувством честно выполненного долга, мы поздним вечером разошлись по казармам. Все с нетерпением ждали, когда же спертая, пропахшая ружейным маслом и нестиранными портянками атмосфера выветрится из кубриков и боевых постов, уступив место чудесному кондиционированному воздуху Пентхауса, обещанному Консенсусом и Яковом Львом. На удивление, к утру стало только хуже, ни малейшего намека на сквозняк. Мы недоумевали, пока Консенсус не разъяснил: брешей, что мы пробили, недостаточно. Поутру, выстроившись в походные колонны, мы снова поспешили к стене, а худенький паренек опять запел про грядущие перемены.

Так продолжалось дня три, если не дольше. Мы валились с ног, наши сердца ухали, а вены пульсировали, точно, как в песне этого похожего на чайника гитариста, она полюбилась нам с тех пор. А затем наступили ПЕРЕМЕНЫ. Но, совсем не те, на какие мы рассчитывали…

Едва осела поднятая падением здоровущего фрагмента ССанКордона пыль, как нашим взорам представилась новехонькая, с иголочки стена, она уходила и налево, и направо, от пола и до потолка, возвышаясь параллельно ССанКордону, который мы столь энергично снесли. Мы уставились на нее в недоумении, побросав заступы и прикусив языки. Из-за стены не доносилось ни звука. Должно быть, обитатели Западного крыла, в свою очередь, затаили дыхание, наблюдая за нашей реакцией в телекамеры. Ими оказался напичкан каждый метр, больше было только датчиков движения, автоматически включавших сирены сигнализации и прожектора. Представившийся нам монолит был ни чета разрушенному нами ССанКордону, поражая воображение новизной заложенных в него технологических решений. Это была непрошибаемая цитадель, ни трещинки, ни скола, сколько хватало глаз. Идеальная поверхность, обтянутая матами на уровне голов для нашей же безопасности. Ломать подобную красоту у нас не поднялась бы кирка, тем паче, густо прикрученные повсюду яркие информационные таблички призывали нас воздержаться от этого, предупреждая о суровой ответственности за порчу частной собственности. Ближайшая из них гласила:

Чуть дальше я прочел:

И далее, с тремя восклицательными знаками:

А у самого пола виднелось обнадеживающее:

Даже у самых отчаянных из нас опустились руки. Заступившую нам путь твердыню было не снести даже тяжелым вооружением из арсенала Клики агрессивных военруков. Поговаривали, у них имелся таран на колесиках, бывший телеграфный столб с заточенным топорами острием, припрятанный в тайной кладовке Возмездия на случай, если пожарные Пентхауса прокатят нас по договору об Ограничении Стратегических Вооружений-2. Ломать ЕВРОПЕРИМЕТР нашими корявыми, сильно затупившимися кирками было бессмысленно, и мы не стали. Да у нас и сил не оставалось никаких. Неужто нам не рады? Вот вопрос, которым задавались мы. Но он был нам не по зубам…

Чумазые и убитые, мы оглянулись, в надежде, что Консенсус объяснят нам, что за фигня. Он запросто мог, учитывая его язык без костей. Но, его как ветром сдуло с капитанского мостика. Прораб Перекраски исчез.

Куда, никто толком не знал. Одни говорили, Консенсуса самого провели, и он, раскаявшись, постригся в ченцы, посвятив остаток дней зубрежке Начертания и служению Архитектору в монастырской келье, на хлебе и воде. Другие твердили: Консенсус — двойной агент, его предательство было вопросом времени.

Разрозненными группами, в подавленном молчании, понурив присыпанные строительной пылью головы, мы разбрелись по казармам. Стали ждать, что будет дальше. С неделю вообще ничего не происходило. Затем по радио передали коротенькое сообщение Временного домкома: Консенсус отстранен, пост Прораба Перекраски упразднен, Меченый управдом разжалован и выслан в Пентхаус, катать шары в Биллиардном клубе до скончания времен, такова его суровая расплата за содеянное. Опустевшая трибуна переходит под полный контроль Давидовичей…

Кто они такие — мы знали не понаслышке, поэтому, смена власти прошла безболезненно.

Иначе — и быть не могло. Ведь Давидовичи были не какими-то там залетными казачками или агентами влияния Пентхауса, внедренными к нам вездесущей обетованской разведкой FoSSad. Нет, это были наши, местные жильцы, стопроцентные стройбаны, кровь от крови, плоть от плоти Красноблока. Ранее все трое честно служили в Комитете соглядатаев по идеологической и оперативно-сексотской частям, впоследствии горячо поддержали провозглашенный Консенсусом Курс на Перекраску, за что были произведены в младшие маляры. Теперь же, по их собственным словам, они переросли и Перекраску, и ее Прораба, который, в итоге, стал пятым колесом телеги и переклинившим тормозом реформ. Более того, Давидовичи обвинили Консенсуса в измене светлым перекрасочным идеалам и малярному процессу в целом. По их словам, он деградировал прямо у них на глазах, проникшись пагубными реваншистскими помыслами под влиянием одиозных агрессивных военруков, лелеявших планы по возрождению Кошмарного Красного Голиафа. Представьте себе, каков подлец, ахали Давидовичи, позиционировавшие себя как троих чудо-богатырей, отдаленных потомков легендарного обетованского героя Давида, сокрушившего ужасного филистимлянского Голиафа, о чем в самом Начертании есть.

— Красный Голиаф не пройдет! — торжественно клялись Давидовичи разинувшим рты стройбанам, и раз за разом пожинали овации. Кстати, именно с тех пор, пережив неслыханный триумф, Давидовичи себя иначе, как Давидовичами, не звали ни разу, хотя прежде у всех троих были обычные для стройбанов имена. Еще ими делались прозрачные намеки, из которых было резонно заключить: всесильные управдомы Пентхауса и покровители свергнутого Консенсуса, а именно, Маргарет Туча и Рональд Альцгеймер, отныне на их, Давидовичей, стороне, поскольку они всегда на стороне Давидовичей, кем бы эти Давидовичи ни были. Нам, простым стройбанам, было трудно понять, о чем тут речь, но, похоже, Давидовичи знали что-то такое, о чем не догадывались все остальные. Потому что им действительно сошло с рук смещение Консенсуса, а ведь они провернули это дельце не по-рыцарски, мягко говоря. Если верить слухам, вероломно подкравшись к последнему Управдому Красноблока со спины, когда тот в замешательстве разглядывал Периметр, что лишний раз доказывает непричастность Прораба Перекраски к возведению этой дискриминационной стены, Давидовичи вывернули ему на голову последнее из оставшихся ведер с нитроэмалью. Именно это событие, кстати, послужило логичным финалом Перекраски. Консенсус, выкрикнув что-то про предательство какого-то Брутто, а может, и Нетто, из-под ведра было не разобрать, потерял ориентацию, оступился и выпал из руководящей обоймы. Подхватился на ноги далеко внизу и, прихрамывая, вслепую припустил прочь. И не в Биллиардный клуб, как нам рассказывали, а к гостеприимным швабрам, давно симпатизировавшим ему, где со временем трудоустроился лектором Малярного мастерства. Лекции, между прочим, ему довелось читать по азбуке Брайля, с него так и не сняли ведра, намертво приклеившегося к родимому пятну. Это было ужасно.

Дав Консенсусу мощного пинка, Давидовичи заперлись с радиотелефоном в ватерклозете на территории Мятежного Аппендикса, о нем я чуть позже расскажу, и сделали пару важных звонков Маргарет Туче и Рональду Альцгеймеру. Доложили: ни Консенсуса, ни краски больше нет, все, как договаривались. Соответственно, конец Перекраске. Туча с Альцгеймером дали добро на переход к очередному этапу преобразований.

— Начинаем Перестановку, господа и панове, — сообщили нам Давидовичи с трибуны, откуда совсем недавно распинался Консенсус. Им было тесновато, и ее пришлось распилить на троих.

— Что еще за Перестановка?! — недоумевали дезориентированные стройбаны. — Нам и Перекраски за глаза!

На что Давидовичи, не моргнув глазом, отвечали, что Перестановка является органичным продолжением Перекраски, которая, в общем и целом завершена. Унизительный свекольный цвет изничтожен примерно на шестидесяти процентах несущих стен и сорока процентах внутриотсечных переборок, около восьми десятых оконных проемов очищены от кумачовых плакатов, включая портреты Основоположников, отправленные в утиль после процедуры всенародного оплевывания, введенной специально для нас Комитетом по люстрациям Пентхауса. Надо, дескать, люстрировать, и крепко люстрировать хотя бы парочку самых одиозных домостроевцев. Основоположники сгодятся, тотчас нашлись Давидовичи. В Пентхаусе отвечали, что вполне.

Следом за трибуной Давидовичи распилили лицевой счет Красноблока, ранее считавшийся Единым и Неделимым. Так в злую годину всеобщего распила родилось Содружество Непродыхаемых Газенвагенов, иначе говоря: Собор, Мятежный Аппендикс и Кур1нь — по-прежнему братские, но, отныне, независимые коммунальные квартиры. Давидовичи назначили себя их первыми управдомами. С ними никто не спорил, стройбаны были слишком деморализованы, чтобы качать права. Да и не было у стройбанов отродясь никаких прав, кроме священного права пасть смертью храбрых за Красноблок, но оно — не в счет.

— Мы в самом начале долгого и многотрудного пути, — распинались перед нами Давидовичи. — Причем, избранного всенародно, так как предыдущий путь мы вместе признали долбанным красным тупиком. — Амбициозные стройки века заморожены до состояния вечной мерзлоты, и это хорошо. Это знак того, что мы, отказавшись от опрометчивого проекта альтернативной башни, снабженной собственным Светлым чердаком, готовы добровольно прилепиться к Западному крылу, пускай даже на правах голимой пристройки…

— Так ведь западники сами от нас отгородилось своим Периметром! — подал голос кто-то самый смелый и сообразительный.

— Они не отгораживались, не надо гнать, — замахали руками Давидовичи. — ЕвроПериметр нельзя воспринимать как недружественный шаг. Напротив, это шаг навстречу.

— Как так? — удивились мы. Тут они пустились в сбивчивые и путаные пояснения, из которых следовало: постройка ЕвроПериметра — вынужденная мера, к тому же, влетевшая западникам в глоточек. А виноваты в том, что они здорово потратились, мы — стройбаны…

— Опять стройбаны?! — аж задохнулись наши.

— Не надо было ССанКордон без оглядки разбирать, — пояснили Давидовичи. — Тогда надобность в ЕвроПериметре отпала бы. Ибо, как бы не был отвратителен ваш Кордон в глазах либерально мыслящих обитателей Западного крыла, сколько бы диссидентов к нему не поставили бы без суда и следствия палачи-чрезвычайники за долгую и страшную историю Красноблока, но, простояв без малого полвека, ССанКордон постепенно превратился в один из ключевых элементов несущей конструкции Дома в целом. Его, короче, нельзя было взять и сломать, даже если вам очень хотелось. Вот западникам и пришлось в авральном порядке строить новую стену на замену старой, что вы разрушили. Чтобы избежать перегрузок и, не дай, Архитектор, обрушений.

— Радуйтесь еще, что с вас, дураков, полную стоимость ЕвроПериметра решили пока не взыскивать, — добавили Давидовичи с самым серьезным видом. Мы, понятно, вздохнули с облегчением, подумав: хотя бы с этим-то повезло.

Далее выяснилось: ЕвроПериметр спроектировал выдающийся инженер месье Шенген, достойный наследник великого месье Эйфеля. Он же в Еврозоне отвечает за ТБ. И, таким образом, именно месье Шенгену решать, кого из стройбанов пускать в Западное крыло, а кто — пока обойдется. Ибо, разжевывал свою позицию Шенген, если бывшие стройбаны, разумеется, из самых благих побуждений, ринутся массово брататься со швабрами, лягушатниками, лапшистами и прочими жителями Западного крыла, появится риск смещения центра тяжести Дома, что чревато самыми катастрофическими последствиями. Именно чтобы не допустить перекосов, перегрузов и других косяков, Европериметр оборудован надежными турникетами, а также декомпрессионными камерами шлюзового типа, разработанными, чтобы избежать разрушительного воздействия перепада давлений. Или гидравлического удара, как выражался сам Шенген. По тем же соображениям, им были введены жестко лимитированные квоты для мечтающих попасть в Западное крыло стройбанов.

— Пускать, разумеется, будем, но маленькими порциями, — обещал Шенген с рекламных буклетов, распространявшихся по специальной программе Европериметризации. — Для начала, мы могли бы принять партию выдержавших face-control девиц. Пожалуй, мы даже возьмемся обеспечить этих отважных первопроходчиц комфортабельными рабочими местами в коридорах красных фонарей на этаже бенилюксусов. Привычный девушкам свет не выключается там круглыми сутками. Это позволит им быстрее адаптироваться к условиям свободного рынка…

Понятия не имею, о чем шла речь, не интересовался этим вопросом, но от желающих участвовать в объявленной Шенгеном гуманитарной программе не было отбоя. В итоге, вдобавок к Коридору красных фонарей у бенилюксусов, были построены аналогичные коридоры в других отсеках Западного крыла. Когда и они были переполнены, квоты стали жестче даже для девушек, благополучно прошедших фейс-контроль. Что же до всех прочих, кто не вышел ни полом, ни фейсом, Шенген требовал показать заправленный кислородом тысячелитровый индивидуальный баллон, вмурованный в стену по месту постоянной прописки. Он служил месье Шенгену чем-то вроде гарантии солидности намерений. Шенген подсчитал: ни один стройбан, обладающий таким баснословным состоянием на правах частной собственности, ни за какие коврижки не пустится в бега, как только очутится внутри Европериметра.

Мне не светило скопить столько воздуха до самой старости, даже, если б совсем перестал дышать. Кстати, что скоро перестану, были шансы. Я ведь, как назло, потерял работу. Стыдно, конечно, жаловаться. Ведь в ту пору несладко приходилось всем, за исключением, разве что, самих Давидовичей, да многочисленных членов их семей, организовавших нечто вроде убогой пародии на Биллиардный клуб местного разлива, плавно переходящий в воровской общак. Конечно, если верить Давидовичам на слово, чего скоро не позволяли себе даже самые доверчивые стройбаны, у нас в Кур1не все было тип-топ. Пожалуй, в частном случае Давидовичей, это действительно соответствовало истине, чего никак нельзя сказать об остальных. Причем, чем радужнее становились перспективы, рисуемые перед нами управдомами, тем туже мы затягивали пояса.

Заливая про чудесные апартаменты с бассейнами и сплит-системами, куда нас в самом скором времени отселят из провонявшихся портянками казарм, Давидовичи буквально пританцовывали на месте, сгорая от нетерпения приступить к распилу ранее числившихся на балансе Красноблока площадей. Прежде, до раздела Единого и Неделимого Лицевого Счета, они формально принадлежали всем стройбанам в равных долях, и, таким образом, были ничейными. Положение следовало немедленно исправить, это Давидовичи понимали хорошо, но, сперва, им надлежало чем-то занять стройбанов. Пока те не начали задавать неудобных вопросов. Короче, жильцов новоиспеченных Национальных квартир надо было срочно чем-то отвлечь. Смотавшись для консультаций в Пентхаус, где Давидовичей инструктировал сам Джеффри Скунс, ведущий спец Межэтажного Воздушного Фонда по безнадежным долгам, они, по возвращении, предложили жильцам заняться поисками национальных лиц, утраченных в результате длительной красноблочной оккупации. Жильцы купились, и давай искать. Тут-то и выяснилось, что пресловутые лица стерты. Лица стерты, краски тусклы, то ли люди, то ли куклы, пел еще в домостроевские времена известный рокер Макар Андреевич. И, допелся. Оказалось, так и есть: нацлица фактически напрочь отсутствуют у большинства стройбанов. Затесаны под интернациональный стандарт. Это ужасное открытие на первых порах так потрясло Давидовичей, что они, сгоряча, чуть не начали дорисовывать недостающие фрагменты лиц с помощью утилиты Adobe Photoshop. Это оказалось слишком хлопотно и, к тому же, дорого, за лицензионное ПО правообладатели драли не по-детски. В результате, похерив идею широкого использования графических редакторов, Давидовичи отдали предпочтение бюджетному варианту, предложив жильцам собственноручно искать виновников отсутствия у них национальных лиц. Вот тут-то и попали под раздачу учителя соборного наречия, использовавшегося в Красноблоке для нужд межнационального общения. Случалось, разъяренные стройбаны чинили над ними самосуд, отлавливали, лупили по лицам и требовали вернуть им нацлица. Как будто учителя были хоть в чем-то виноваты…

К счастью, в Кур1не обошлось без эксцессов. Правда, выпущенные из зубных кабинетов КЖС патриотически-настроенные историки, превратившиеся в истериков стараниями изуверов-дантистов в штанах с синими лампасами, доказывали общественности, будто бытующее в Соборе наречие является набором животных звуков, исторгавшихся на заре Домоздания сексуально фрустрированными пещерными медведями с целью завоевания симпатий фригидных медведиц, но бывшие стройбаны прислушивались к ним в пол уха. Не до изысков им стало. Даже когда наречие вывели из обихода, а бывших учителей переименовали в зоологов, снабдив так называемыми медвежьими билетами, это не вызвало общественного резонанса. Главным образом потому, что у нас не было общества, и резонансу негде было разгуляться. Тем не менее, я поздравил себя с тем, что по совету Отца не подался в лингвисты, была у меня такая идея. Еще я мечтал стать историком Дома, но эту затею Отец тоже отверг. Ему, видите ли, хотелось, чтобы я последовал по его стопам и сделался технарем. Даром, что меня с детства мутило от техники.

— Ну и пускай тошнит, — бывало, вздыхал Отец. — У нас в Красноблоке быть технарем — единственный способ сохранить лицо и, соответственно, совесть — относительно чистой…

В конце концов, я уступил. Вскоре после этого Красноблок развалился, а Отец погиб при взрыве ПОЛЫНЕЙ. Я очутился на улице, как, впрочем, и большинство других стройбанов, так что — нечего мне жаловаться. Все хлебали по полной…

Мне надлежало срочно искать работу. От этого теперь напрямую зависела жизнь. Шутки кончились разом с Перекраской. Почему? Да потому, что домкомы Западного крыла свернули «рекламную акцию» по поставке к нам в казармы гуманитарной дыхсмеси, мотивировав свое решение тем, что, раз уж Красноблок исчез, то и качать, по большому счету, некуда.

К тому времени отечественные установки, мешавшие нашу паршивенькую местную дыхсмесь, которая централизованно подавалась в казармы, распределяясь в равных долях посредством кранов, торчавших из потолков, приказали долго жить. Давидовичи упразднили их в рамках борьбы с постыдной красноблочной уравниловкой. Отныне каждому стройбану предстояло самому заботиться о том, чем дышать, и что жевать. В остававшиеся от Красноблока репродукторы, по ним раньше транслировали торжественные марши, было объявлено: забудьте о халяве, товарищи, возьмитесь за голову и засучите рукава.

Первые два пожелания были исполнены нами без проволочек. Халява канула в прошлое вместе с изречениями Основоположников о равенстве и братстве, это мы уже поняли к тому времени. Ну а за головы взялись, когда появились первые шоковые терапевты. Засучить рукавов почти никто не успел. Зато у терапевтов они были заранее засучены.