Орден лебедя на Эльбе

Ни одному поэту после Опица пылкие современники не воздавали такой восторженной хвалы, как «Аполлону Севера» Иоганну Ристу (1607–1667) из Оттенцена. Человек разносторонних познаний, не чуждый чрезмерной вычурности, благочестивый проповедник на кафедре, известный под именем Гигант в Плодоносном обществе, под именем Дафниса из Кимврии в Ордене цветов, – он был священником в Веделе близ Альтоны. Этот плодотворный поэт достиг громкого успеха даже в католических кругах, чем он был обязан главным образом своим духовным песням. За немногими исключениями, все это религиозное рифмоплетство, тривиальное по стилю, лишенное подъема и задушевности, вращается среди обычных христианских образов и представлений. Если сравнивать эту бессильную, поверхностную стряпню с торжественной величавостью и вдохновением лютеровских песен, с непосредственной свежестью и нежной задушевностью, которые захватывают нас в религиозных стихотворениях какого-нибудь Флеминга, Симона Даха, Георга Неймарка, Пауля Герхарда, то положительно становится непонятным славословие, которое выпало на долю их автора. Но дело в том, что всякое время имеет таких писателей, каких оно требует и стоит. А духовный уровень той эпохи оказался очень невысок. И все-таки это было счастьем для немецкого народа, что пред грубым поколением, прошедшим чрез ужасные бедствия Тридцатилетней войны, опускавшимся уже под гнетом нужды и материальных забот, раздались благочестивые речи некоего Риста, и оно затихло и с глубоким участием внимало голосу, который заговорил с ним с высоты немецкого Парнаса в такой прозаической, удобопонятной форме. Рист сделался пфальцграфом, венчанным поэтом и был возведен императором Фердинандом III в дворянское сословие.

В 1660 г. на нижней Эльбе появляется общество Ордена лебедя, основателем которого называют Иоганна Риста. Это был братский союз, главной задачей которого считались невинные занятия музыкой и поэзией. Напротив того, выдвигавшаяся в других академиях задача очищения языка, по-видимому, не входила в число его целей. Кое-какие не лишенные интереса сведения об уставе и истинных стремлениях этого малоизвестного общества можно почерпнуть в защитительной записке, появившейся в Любеке в 1667 г. и принадлежавшей перу Кондорина (Яна фон Гевеля).

Согласно этой записке, мудрый цех славного Ордена лебедя, в угождение Богу и на благо человечества», был посвящен служению «семи искусствам, семи наукам и семи основным добродетелям» и был организован наподобие Плодоносного общества.

Орденским знаком на собраниях была голубая шелковая лента, украшенная висевшим на ней золотым лебедем. Лента гласила: «Добрые дела, единство, твердость». То, что лента была шелковая, указывало на честность, бессмертие и воскресение. «Наш голубой цвет служит символом глубокой преданности Богу, вере, справедливости, славе, верности». Лебедь символизирует «верность, любовь, поэзию, мудрость, науку».

Английские общества

Известно, что, кроме Италии и Германии, академии натурфилософов существовали еще в Голландии, Испании, Франции и Англии. Но сведения о большинстве этих ненемецких учреждений весьма недостаточны.

Несколько более обильные сведения дошли об английских обществах в Лондоне. После 1620 г. здесь собралось множество гонимых реформаторов, «Чешских братьев», розенкрейцеров и т. п., и единомышленники собирались здесь в своих «невидимых» философских обществах и коллегиях.

Главнейшим союзом являлась академия Лондона. К ее ученикам принадлежал и Самуэль Гартлиб (ум. 1662) из Эльбинга, друг Коменского. К сожалению, о его детстве и школьных годах ничего не известно. В 1628 г. он отправился в Лондон, где у его матери, англичанки, было много близких родных, занимавших высокое общественное положение. Его переселение совпало с той порой, когда военные успехи Валленштейна, казалось, завершили падение немецкого протестантства. Само собой напрашивается предположение, что висевшая над головой гроза заставила мягкосердечного, воодушевленного идеалом высшей человечности юношу покинуть родину. Если бы здесь играли роль какие-нибудь соображения делового, например, характера, как это предполагал кое-кто, то следы их, несомненно, можно было бы найти в обширной переписке Гартлиба, которая распространялась на всю Европу и даже на Вест-Индию и американские колонии. А между тем она наполнена исключительно вопросами политики, религии и науки, рассуждениями о школах и университетах, полезных открытиях и социальных улучшениях.

Гартлиб не был творческим гением. Но это был человек глубокого религиозного чувства, гуманистического образа мыслей и сангвинического, деятельного темперамента. Поэтому он оказывал повсюду большое влияние и сумел побудить своих многочисленных друзей к общеполезной деятельности. Что вдохновляло его в течение всей его жизни и вместе с тем утешало в самые тяжелые минуты? Его воодушевляла высокая идея о великой социальной и научной реформе, которая, думал он, должна явиться «краеугольным камнем счастья мира».

Свой план он развил в целом ряде сочинений. Для осуществления его он искал единомыслящих друзей. Для сотрудничества в таком грандиозном предприятии не было человека более подходящего, чем Амос Коменский. Гартлиб разделял его идеи об объединении всех протестантов и завоевании свободы совести; он знал, что его друг с 1626 г. состоит в самых тесных отношениях с духовными вождями академии. Опубликовав некоторые сочинения Коменского, Гартлиб склонил на его сторону общественное мнение. И уже в 1641 г. парламент призвал прославленного педагога к содействию в намеченной реформе дела воспитания в Англии.

Коменский без колебаний отозвался на этот призыв. Еще в том же году он написал в Лондоне свой «Путь к свету», появившийся в печати только 26 лет спустя. Здесь он предлагал для распространения «света» между народами объединить в одной общей организации под руководством Англии все те академии, коллегии и общества, которые были разбросаны по всем странам. Задача этой Коллегии света, члены которой должны были называться служителями света, состояла в том, чтобы построить пансофическое учение на Богом данных источниках познания, неотступно трудиться над усовершенствованием этого учения, работать над языками отдельных народов и над одним мировым языком, взять на себя заботу об учреждении школ во всех странах и, как только «всеобщая реформация» начнет осуществляться в христианском мире, распространить свет и между евреями, магометанами и язычниками.

Но за разнообразными заботами и тревогами, наполнившими эти годы его жизни, Коменский не имел возможности приступить к осуществлению своего плана, который, впрочем, он сообщил лишь своим близким друзьям, но зато неутомимый Гартлиб с воодушевлением предался этой задаче. В короткое время он привлек к предприятию нескольких единомышленников из членов академии. Начавшаяся эпоха Реставрации ускорила выполнение его намерения – создать пансофическую коллегию и открыто приступить к началу задуманной деятельности. Академия Лондона была преобразована (1662) в Королевское общество, которое предназначалось для занятий определенными науками.

Помимо философских коллегий, существовали еще тайные союзы, как это видно из не всегда ясной переписки Гартлиба с гениальным естествоиспытателем Робертом Бойлем. Они возникли около 1618 г. и назывались Macaria, Nova Atlantis, Antilia и Utopia. Эти общества пробивали дорогу гениальным идеям Томаса Мора (ум. 1535), Хартлиба и Бэкона. Они занимались изучением натурфилософов, механикой и сельским хозяйством, ибо, согласно их основным принципам, ценны только те познания, которые находят в жизни свое практическое применение. Но главная их цель – «реформация всего света».

Коллегии эти состояли в оживленнейших отношениях с немецкими обществами и, между прочим, сообщали друг другу свои статуты. У них были в ходу также алхимические термины и знаки, обычно употреблявшиеся в кругах натурфилософов. Но заря новой общественной жизни, появления которой ждали все эти союзы, была еще очень далеко. В 1660 г. английские общества принуждены были сознаться, что все их усилия напрасны, что еще не назрело время для таких грандиозных задач. Вероятно, тогда-то они и распались. По крайней мере, Хартлиб писал от 26 июня 1661 г.: «Рассеялся дым от Антильского общества, но огонь еще не совсем погас. В свое время он, вероятно, вновь запылает, хотя, быть может, уже не в Европе».

В этих словах звучит затаенная и неутолимая тоска состарившегося больного человека о неосуществившемся идеале его жизни. Нельзя без волнения внимать его словам. Эти мечты об общественном строе, когда люди будут по-человечески жить, эти фантазии, которые так часто наполняли его блаженной радостью, когда он отдыхал в уединении своей тихой комнатки, – все это он хранил в течение своей долгой жизни вопреки всем, даже самым горьким разочарованиям; он унес их с собой в могилу.

Европейский мир изнемог наконец от религиозной борьбы. В миросозерцании человечества произошла глубочайшая перемена. В умы человеческие начал проникать уже более светлый взгляд на жизнь, который притупил остроту религиозного фанатизма. Народившиеся новые формы жизни стали бесцеремонно оттеснять в сторону старые учреждения: такова судьба всех исторических явлений. Наука отодвинула на задний план космополитические стремления свободных обществ и академий, направленные на усовершенствование рода человеческого: развитие науки и стало задачей вновь возникших ученых союзов. Тогда и старые названия и формы, в особенности общества и академии, потеряли свое старое значение – главным образом с тех пор, как ими завладели новые союзы и высшие школы, – а при новых условиях уже не было места для сложной, глубокомысленной символики, которая до того служила единомышленникам-друзьям в качестве отличительных знаков и средств взаимного понимания.

Впрочем, из исторической жизни народа не исчезают бесследно те явления духовной жизни, которые однажды оказали воздействие на свою эпоху, господствовали над убеждениями, как живой показатель образа мыслей и чувств людей, вызывали или оказывали свое влияние на людские поступки. Когда-нибудь и где-нибудь, быть может в другой, новой форме, но так или иначе они должны возродиться. Это и случилось, например, с Обществом для развития немецкого языка. Мы застаем его к концу XVII в. в Лейпциге и Кенигсберге, но есть оно и в Галле, Йене, Геттингене, Гамбурге и Бремене. Основанное лейпцигскими студентами (1697), оно напоминает по своему уставу и задачам, по некоторым формам и названиям старые общества. Да и само это новое общество открыто заявляет желание быть их преемником, и члены его называют себя поэтами.

Их пример вызывает возникновение таких же обществ и в других местах. Предметом своих стремлений они ставили занятие немецкой литературой и языком, но в то же время и добродетель и дружбу. Их президент, называвшийся Старшим, был наделен титулом Достопочтенного. Однако историческое воздействие старых братств не ограничивается этим. Подобно тому как Королевское общество в Лондоне (с 1662) образовалось из академии Лондона, так и в возникновении Берлинского общества наук старые коллегии, несомненно, сыграли известную роль. Его первые члены – Лейбниц, Яблонский, Крозигк, Гофман, Штурм, Вюльфер, Дона и др. – все это были или участники свободных обществ, или же люди, соприкасавшиеся с умственным брожением, возбужденным Коменским и поддержанным академиями.

Старое, хорошо знакомое деление членов по степеням здесь встречается в новых формах: в виде деления их на действительных членов и членов‑корреспондентов, постоянных и временных членов. В этих современных учреждениях возродился и тот гуманный принцип старых социэтетов, по которому ни национальность, ни сословие, ни вероисповедание не составляют препятствия к принятию в число членов.

Не исчезла также и идея Коменского о том, чтобы во главе нового типа свободных академий поставить авторитет товарищей англичан. В начале XVIII в. Англия отважилась предпринять такую реформу, тогда стало ясно, что должны обозначать пророческие слова Гартлиба.

На счет наук и языка можно было оставаться спокойным. Это было уже делом новых академий. Был проложен путь к разрешению той задачи, которая носилась перед старыми обществами: к достижению гуманных и нравственных целей, прекращению религиозных и социальных раздоров, воспитанию человечества в духе царствия Божия, которого так страстно ждет церковь.