Глава 8. Мистерии времен упадка Римской империи

Когда Рим раскинул свое владычество с одного края мира до другого, в руках римлян очутилось разом все, что только могли захватить человеческие силы: мировая власть и величие, все блага и сокровища земли, необычайно разносторонняя духовная культура. И все-таки род человеческий томился под тяжестью разложения.

Безмерные богатства – добыча победоносных легионов – которые они сносили в столицу мира со всех концов земли, манили к разнузданным наслаждениям, а тяжелый труд и простой образ жизни прадедов стал несносен для их потомков. Богатства росли с поразительной быстротой; вместе с тем с неимоверной силой возрастала жажда наслаждения, и, наконец, она перешла всякие границы. Роскошь и ужасающий разврат шли рука об руку. Все кругом было пропитано самыми низкими пороками и преступлениями. И под гнетом тирании цезарей, в чаду разврата, которому нет имени, римляне растеряли всю свою духовную мощь и свои физические силы. Люди труда, достойные граждане, патриоты республики стали рабами империи, лицемерными, малодушными, развратными. Процесс разложения принял ужасающие размеры.

Преступления и порча нравов из Рима распространились по всей Италии и провинциям, и в бешеном водовороте всеобщей развращенности добродетель стала казаться почти преступной.

Глубоко потрясенная, старая вера в богов потеряла свою власть над умами. Поскольку фривольная, полная иронии поэзия Овидия, Горация, Лукреция, Пропорция, Марциала не успела еще вытравить жалкие остатки религиозного чувства у образованных классов, последние, предавшись учению философии и ее теоретическим и практическим выводам, прониклись презрением к исконной народной религии. Ибо в результате все эти так ревностно разрабатывавшиеся тогда философские системы (эпикурейцев и стоиков – с их плебейским двойником, школой циников – академиков, перипатетиков, пифагорейцев и неоплатоников), к чему бы они не сводились (к фанатическим ли грезам, или к теософским и теургическим измышлениям), на чем бы они ни основывались (на вере в материалистический круговорот бытия и небытия или в неизменный фатум), на чтобы они ни возлагали своих надежд (хотя бы на мировой дух с его демоническим могуществом), в чем бы они ни видели своей цели (в прекрасной ли гармонии душ или в подавлении всех страстей и желаний), в результате все эти учения все же сводились лишь к критике и отрицанию старой государственной религии; и этот процесс был тем действительнее, что нивелирующее влияние просвещенных сатириков и философов не встречало энергичного отпора со стороны какой-либо замкнутой жреческой касты.

Народ потерял былую непосредственность веры; у него уже не было прежней твердости убеждений, и он стоял перед своими богами опечаленный, отчаявшийся, потерявший всякую надежду.

В полную радостного труда эпоху отцов, когда лишь настоящее, лишь земное существование составляло главное содержание человеческих желаний, каждый просил у богов для себя и для своих близких блаженства как награды за свои жертвоприношения, молитвы и верность божественным заветам. Особенную неудачу человек приписывал гневу какого‑нибудь бога, если чувствовал себя виноватым, или же зависти со стороны одного из богов, если вины не ощущал. Гнев и зависть небожителей обыкновенно смягчались надлежащими жертвоприношениями и благочестивыми воздаяниями, обетами и молитвами.

Но в эпоху всемирной римской империи порабощенные народы познали все бессилие национальных богов: изнывая под гнетом высасывавших их кровь надменных римских наместников, они нигде не находили помощи и защиты против бесстыдного насилия. Жестоко разочарованные во всех своих упованиях, люди начали сомневаться в могуществе, справедливости и даже в самом существовании богов, которых они до сих пор почитали. И когда вслед за этим политика религиозной веротерпимости повлекла за собою смешение существующих в государстве бесчисленных, принципиально различных религий, когда римские и греческие боги проложили себе дорогу в Африку и Азию, а египетский, персидский, сирийский, малоазиатский пантеоны, в свою очередь, открыли двери своих олимпийских жилищ и послали своих небожителей на запад, тогда‑то следствием всего этого было полнейшее забвение идеального содержания древнего мира богов.

Но всеобщему презрению предан был этот мир богов, когда безумные цезари типа Калигулы, Нерона, Доминиана еще при жизни стали требовать для своих любимцев божеских почестей. Даже самому простодушному уму апофеоз таких жалких тиранов должен был казаться смешным.

Так свершилась гибель старой народной религии. Тем более сильное впечатление производило на все глубокие умы ожидание нового, лучшего времени, которое предчувствовали поэты, которое возвещали далеко распространившиеся и на Западе пророчества о грядущем Мессии. Особенно замечательна в этом отношении четвертая эклога Вергилия, в которой излилась страстная жажда коренных изменений жизненного строя. На Востоке, распространяемая иудеями, передавалась весть о предстоящем появлении какого-то могущественного иудейского царя, а в Рим проникли слухи, что мировая власть перейдет к Востоку.

Если уже эти темные пророчества и надежды исподволь прокладывали дорогу беспрерывно разрастающемуся христианству, то этому в еще большей степени содействовала мощно расцветающая в ту эпоху религиозного разложения литература – последняя вспышка быстро шедшего к могиле античного духа. Сочинения писателей той эпохи, как, например, Лукиана из Самосаты, знакомят с вопросами, которые занимали, главным образом, мысль образованных людей того времени. Повсюду замечается робкое, торопливое искание неизвестной мудрости, тревожное исследование природы Божества, вопроса о бессмертии души; повсюду мучительные попытки отчаявшихся умов создать на почве старых религий новое мировоззрение, которое наполнило бы серьезным содержанием убогую земную жизнь и успокоило бы тоску удрученного сердца, дав ему вечную цель, – любопытное и вместе с тем трогательное явление.

Излюбленным средством для достижения этой возвышенной цели были развратные оргии восточного культа с его фантастической демонологией, а также прорицания и магические формулы друидов; другим средством для достижения бессмертия и блаженства души являлись мрачные, таинственные мистерии с символическими посвящениями, которые напоминали священные обряды христианства: крещение, причащение и чудо воскресения.