«Черт с тобой, что ты Левин»
Одна буква! Всего одна буква «в» вместо буквы «н». Но если бы Ильич произнес ее более четко, а бандит не был туговат на ухо, судьба революции, страны да и всей истории как таковой могла быть совсем иной. Если бы Ленин был убит, то Сталин, Троцкий и Зиновьев наверняка бы перессорились и перестреляли друг друга. Деникин и Колчак вошли бы в Москву, Юденич – в Петроград, и Россия пошла бы другим путем.
Вот он, истинный парадокс истории: судьба России находилась в руках отпетого бандита. Но – недолго. Он свой шанс упустил и заплатил за это своей жизнью.
А все началось с того, что у Надежды Константиновны Крупской обострилась тяжелая форма базедовой болезни. Ильич заметно помрачнел, стал грустным и понурым. Первым на это обратил внимание Бонч-Бруевич. Он заметил, что Ленин часами сидит над одной и той же бумагой, как будто ее изучая, а на самом деле не видя ни одной буквы. Он не пил свой любимый чай, почти ничего не ел, перестал следить за своей внешностью, запустил бороду и не подравнивал усы.
Ленин любил и умел красиво завязывать галстуки, следил за тем, чтобы воротничок был чистым и свежим, а тут вдруг стал появляться с какой-то селедкой вместо галстука, не говоря уже о воротничке, при взгляде на который хотелось отвести глаза.
– Что с вами? – преодолевая чувство неловкости, на правах не столько ближайшего сотрудника, сколько старого товарища спросил Владимир Дмитриевич. – Вы не больны? Не дает ли себя знать пуля, которую отказались извлекать врачи?
– Да ну ее к черту, эту пулю, – отмахнулся Ленин. – Если бы дело было в ней, а значит, во мне, я бы терпел. А тут! – едва не всхлипнул он. – Самое ужасное, что я ничем не могу помочь! – стукнул он кулаком по столу. – Нет ничего хуже, чем видеть, как страдает близкий человек, а ты – дурак дураком, только вздыхаешь да просишь, поелику возможно, держать себя в руках. Надя плоха, – пряча повлажневшие глаза, вздохнул он. – Ей все хуже и хуже, – печально сказал он и отвернулся к стене.
– А что говорят врачи?
– Что они могут сказать?! Необходим длительный отдых и квалифицированное лечение, желательно за границей. Надо же, за границей! – возмущенно вскинул он руки. – За какой границей? Они хоть на карту смотрели? С юга – Деникин, с востока – Колчак, с севера – Юденич, с запада – Петлюра… М-да-а, прижали нас основательно, – подбежал он к карте и начал переставлять флажки.
– И все же Надежде Константиновне необходим отдых, – решился поддержать врачей Бонч-Бруевич. – Лекарства – лекарствами, что сможем – достанем. А вот отдых не заменить ничем. К морю бы ее или в горы, – сочувственно вздохнул он, – но туда не пробиться. А что если организовать что-то вроде санатория где-нибудь в Подмосковье?
– О чем вы говорите? Какой санаторий? – досадливо отмахнулся Ленин. – Ни о каком отдыхе она и слышать не хочет. Я пытался уговорить ее просто прогуляться в каком-нибудь парке, вроде Нескучного сада или Сокольников, так она обозвала меня моционистом – слово-то какое придумала, – дескать, делать тебе нечего, не знаешь, чем себя занять, кроме как моционом на свежем воздухе.
– А что! – встрепенулся Бонч-Бруевич. – Хорошая идея!
– Какая идея? О чем вы?
– О Сокольниках. И близко, и место хорошее, и администрация там надежная. Я вот о чем, – торопливо продолжал он. – В Сокольниках есть так называемая лесная школа: детишки там и учатся, и живут. Столовая есть, спальни теплые, охрану организуем. Там даже есть телефон! – в качестве последнего довода воскликнул он. – Всегда можно позвонить и справиться о самочувствии Надежды Константиновны.
– Да? – начал сдаваться Ильич. – Это действительно близко?
– Полчаса на машине. Навещать можно хоть каждый день.
– А что, – азартно потер руки Ленин. – И близко, и телефон, и свежий воздух. Он там взаправду свежий? – придирчиво уточнил он. – Ни заводов, ни фабрик поблизости нет?
– Какие заводы? Помилуйте, Владимир Ильич, там же лесопарковая зона. Трамвай, правда, поблизости ходит, но от него никакого вреда.
– Да? Ко всем прочим удобствам еще и трамвай? Считайте, что трамваем вы меня доконали, – заметно повеселел Ильич. – Теперь дело за малым: идите и уговорите Надежду Константиновну.
– Я? – чуть не уронил очки Бонч-Бруевич. – Почему я? Я не смогу.
– Но меня же вы уговорили, – плутовато улыбнулся Ленин.
– Нет, Владимир Ильич. Нет, нет и нет, – замахал руками Бонч-Бруевич. – Женщин я уговаривать не умею.
– Так уж и не умеете? – лукаво прищурился Ильич. – А как же?
– Прошу вас не продолжать, – густо покраснел многолетний товарищ Ленина.
– Хорошо, Владимир Дмитриевич. Хорошо, – резко изменил тему Ленин. – Давайте сделаем так: я попробую поговорить с Надеждой Константиновной, а вы поезжайте на разведку. Загляните по какому-нибудь поводу в эту школу, хорошенько все посмотрите, разузнайте, что и как, поинтересуйтесь, как там организовано питание, есть ли врач или хотя бы медсестра, каковы условия проживания, достаточно ли дров и все такое прочее. Но никому ни слова, почему вы этим интересуетесь! Вы поняли? Никому! Директор там человек надежный?
– Вполне. Фанни Лазаревну я знаю много лет.
– Так вот ни одна живая душа, кроме нее, не должна знать о нашем плане. И еще! – хлопнул он себя по лбу. – Дороги. Тщательно разведайте дороги, которые ведут к этой школе. Это на тот случай, чтобы в случае необходимости мы могли по одной дороге приехать, а по другой уехать.
– Понял, Владимир Ильич. Все понял. Сейчас же и поеду, – поднялся Бонч-Бруевич.
– Очень хорошо. Когда вернетесь, тотчас же ко мне, – поднялся и Ленин. – А я тем временем попробую поговорить с Надеждой Константиновной.
Не зря, ох, не зря Владимир Ильич просил обратить особое внимание на дороги: дело в том, что их просто не было. Зима тогда выдалась снежная, и снег ни с дорог, ни с тротуаров не счищали. С крыш свисали огромные сосульки, и время от времени они с грохотом обрушивались на тротуары. Люди шарахались на проезжую часть и увязали в высоченных сугробах.
Еще хуже приходилось автомобилям – пробиться через эти сугробы не было никакой возможности, поэтому водители старались попасть на трамвайные пути, которые тщательно расчищались. По этим же путям шествовали и пешеходы. Если же учесть, что улицы совсем не освещались, трамваи носились, как грохочущие метеоры, а редкие автомобили, не имея возможности затормозить на рельсах, с визгом и ревом мчались до ближайшего сугроба, то нетрудно представить, что творилось на тогдашних московских улицах.
Худо-бедно, но до Сокольников Бонч-Бруевич добрался, разыскал лесную школу, провел приватную беседу с директрисой, осмотрел маленькую комнатку на втором этаже, которую выделили Крупской, и, еще раз наказав Фанни Лазаревне никому не говорить ни слова, пустился в обратный путь.
– Ну что? – нетерпеливо привстал Ленин, когда запаренный Бонч-Бруевич вошел в его кабинет. – Как там школа, как дороги, как дрова?
– Школа на месте, дров достаточно, комнатку я подобрал, с питанием проблем не будет – так что можно ехать, – устало улыбнулся Бонч-Бруевич.
– А дороги? Судя по тому, что вы сделали вид, будто не расслышали вопроса о дорогах, с ними есть проблемы? – прищурился Ильич.
– От вас ничего не скроешь, – обреченно вздохнул Бонч-Бруевич. – Дороги, действительно, ни к черту! – рубанул он. – Вся Москва завалена снегом. По тротуарам не пройти, по улицам не проехать – вся надежда на трамвайные пути, по ним и ходят, и ездят.
– Вот так-так! – удивленно воскликнул Ленин. – Значит, по городу ни проехать, ни пройти, а люди толпами бродят по трамвайным путям?! И нет никакого выхода? Эх, вы, горемыки несчастные, не можете решить простейшей задачи. А что если этим людям дать лопаты, мобилизовать подводы и вывезти снег за город? Такой вариант возможен?
– Так ведь как их заставишь? Народ-то все рабочий, едва бредет после смены.
– А буржуазия на что! Надо послать по домам людей из Моссовета, пусть пройдутся по квартирам и выгонят на улицы бывших фабрикантов, купцов, офицеров и прочих лиц непролетарского происхождения. Пусть помашут лопатами, физический труд им не повредит.
– Отличная идея, – оживился Бонч-Бруевич. – Тем более, что улицы они будут чистить не для какого-то дяди, а для самих себя: в их ботиночках и штиблетиках гулять по расчищенному тротуару куда сподручнее. А что Надежда Константиновна, – поменял он тему, – вы с ней говорили?
– Говорил. Пока что Надя не говорит ни «да», ни «нет». Но, судя по тому, что подробно расспрашивала и о парке, и о школе, думаю, она склонна согласиться. Договорились так: окончательный ответ я получу завтра утром.
На том и расстались. Ленин занялся текущими делами, а Бонч-Бруевич побежал звонить в Моссовет, чтобы мобилизовать на уборку снега нетрудовое население города.
Чуть свет Бонч-Бруевич явился в кабинет Ленина с очередным докладом о положении на фронтах. Выслушав доклад и передвинув флажки на карте, Ильич улыбнулся, характерным жестом заложил большие пальцы рук за прорези жилетки, что свидетельствовало о хорошем настроении, заговорщически подмигнул и нарочито громко прошептал:
– Наше дело правое. Мы победили. – И, выдержав паузу, добавил: – Надя согласна. Она уже укладывается.
– Ура! – так же шепотом воскликнул Владимир Дмитриевич. – Пойду заказывать машину.
– Успеется… На дворе еще темновато. При дневном-то свете ехать лучше, да? И все же я беспокоюсь, – вздохнул он. – Пойдет ли ей этот отдых на пользу? Уж очень она плоха. По ночам еле дышит, да и говорит с большим трудом. Поправится ли? И вот ведь характер: чуть жива, а бумаг с собой берет полный чемодан, буду, говорит, работать без отрыва от отдыха.
В тот же день Бонч-Бруевич отвез Надежду Константиновну в Сокольники. По дороге он с удовлетворением поглядывал на бывших господ, которые, неумело тюкая ломами и с трудом поднимая лопаты, разгребали огромные сугробы.
– Так они будут работать до самого лета, пока снег не растает сам собой, – подумал он. – Нет, буржуи нас не спасут, надо придумать что-то другое: скажем, какой-то выходной объявить днем чистой Москвы и попросить выйти с лопатами все население города. В конце-то концов, ходить по этим улицам не заморскому дяде, а им самим. Надо будет посоветоваться с Ильичом, – подвел он итог своим размышлениям и попросил шофера прибавить газу.
Прошел день, другой, минула неделя… Надежда Константиновна пошла на поправку, и Владимир Ильич заметно повеселел. Он чуть ли не каждый день ездил в Сокольники, при этом соблюдая вошедшие в привычку правила конспирации. Если он отправлялся в лесную школу, то знал об этом только Бонч-Бруевич. А если кому-то из членов правительства позарез нужно было посоветоваться с Ильичом, Бонч-Бруевич говорил, что он уехал не в Сокольники, а в Хамовники или в район Рогожской заставы и часа через два вернется.
Так продолжалось довольно долго… И вот однажды, в конце декабря, Ленин вызвал Бонч-Бруевича, попросил поплотнее закрыть дверь и, пристально глядя в глаза, спросил заговорщическим шепотом:
– Вы сможете выполнить сверхсекретное и архиважное задание?
– Я постараюсь, – понизив голос, ответил Бонч-Бруевич.
– Если вы за него возьметесь, то напрячься придется очень серьезно.
– Раз надо, значит, напрягусь.
– Вы сможете достать то, чего нигде нет?
– Как это? – не понял Бонч-Бруевич. – Как можно достать то, чего нигде нет?
– То-то и оно! – лукаво прищурясь, но строгим голосом продолжал Ленин. – И это еще не все. О том, что вы будете это нечто искать, не должна знать ни одна живая душа.
– Сдаюсь, – умоляюще поднял руки Бонч-Бруевич. – У нас сейчас много чего нет, но если то, что вы имеете в виду, искать под большим секретом, то как же его найдешь?!
– Ага, сдаетесь! – захохотал Ленин. – А еще управделами Совнаркома! Я-то думал, что для вас нет ничего невозможного, а вы спасовали. Ладно, батенька, не буду вас больше мучить. Речь идет о детском празднике, который я хочу устроить в лесной школе. Елка там есть, но нет ни игрушек, ни хлопушек, ни гирлянд, ни конфетти. Я уж не говорю о подарках! Так вот надо раздобыть костюмы для Снегурочки и Деда Мороза, а также хлопушки, игрушки, гирлянды, маски, и, конечно же, побольше конфет, пряников, печенья и других сладких вкусностей. Сможете?
– Да-а-а, это действительно то, чего нигде нет, – задумчиво поскреб бороду Бонч-Бруевич. – Бронепоезд или десяток пулеметов – это я достать могу, но игрушки и хлопушки… Что ж, придется напрягаться, и, как вы правильно заметили, очень серьезно.
– Судя по всему, расходы предстоят немалые, а так как это наша частная инициатива, то давайте рассматривать это как складчину. Вот вам моя доля, – протянул Ленин несколько банкнот. – А что касается секретности операции, то прошу отнестись к этому с полной серьезностью: никто не должен знать, куда вы будете отправлять все эти игрушки, пряники и хлопушки.
– Понимаю, – кивнул Бонч-Бруевич. – Взять след я никому не позволю, и никто не будет знать, где этот праздник встречаете вы.
– Вот и прекрасно. О дате и времени выезда я сообщу дополнительно.
– Я пошел, – двинулся к выходу Бонч-Бруевич, потом вдруг остановился, покрутил головой, досадливо поскреб бороду и, держась за ручку двери, обернулся к Ленину. – Вы меня извините, но самого главного я так и не понял: какой праздник мы будем отмечать. Если Новый год, то опоздали – мы же в феврале этого года перешли на григорианский календарь. Если Рождество – то в самый раз, но мы неоднократно заявляли, что являемся воинствующими атеистами, и отмечать поповский праздник большевикам вроде бы не с руки.
– Вы правы, с Новым годом мы опоздали – на дворе уже 1919-й, – успокаивающе приобнял своего давнего друга Ленин. – Если вы помните свое беззаботное детство, то вся православная Русь вначале отмечала Рождество, которое плавно переходило во встречу Нового года. И это было логично: сначала Иисус родился, а потом, много лет спустя, летоисчисление стали вести от Рождества Христова. Россия этому отчаянно сопротивлялась, и лишь при Петре I, на рубеже ХVIII века, Новый год стали встречать не 1 сентября, а 1 января. С переходом на григорианский календарь эта традиция разрушилась и сложилась противоестественная ситуация: сначала наступает Новый год, а потом рождается Христос. Из-за этой путаницы Новый год мы еще не научились встречать, а Рождество – разучились. Но дети-то тут при чем? Им-то какое дело до этой неразберихи с календарями? Вот я и подумал: раз встречу Нового года мы проворонили, надо устроить им елку неделей позже. А то, что это будет в канун Рождества, то это случайное совпадение. Вы понимаете: сов-па-де-ни-е, – произнес он по слогам. – И пусть ваша атеистическая совесть спит спокойно, – улыбнулся он и подтолкнул Бонч-Бруевича к двери.
Бурная деятельность, которую развил Владимир Дмитриевич по добыванию шариков, игрушек и хлопушек, не осталась незамеченной, но он отчаянно отбивался от объяснений, уверяя, что речь идет о создании музея народных ремесел, куда со временем должны попасть не только елочные украшения, но и ложки, матрешки, прялки, самовары и прочая избяная утварь. Как бы то ни было, но за несколько рейсов все добытое добро было отвезено в Сокольники, и там полным ходом шла подготовка к празднику.
И вот настал день, когда радостно возбужденный Ленин вызвал Бонч-Бруевича и, понизив голос, спросил:
– Как там, все готово?
– Готово, Владимир Ильич. Там все готово и вас с нетерпением ждут.
– Очень хорошо! – азартно потер он руки. – Едем двумя машинами. Сперва – вы, а через часик – мы: я решил захватить с собой Марию Ильиничну. Не возражаете?
– Я-то не возражаю. А вот как на это посмотрит Дзержинский?
– Дзержинский? При чем здесь Дзержинский? – недоуменно вскинул брови Ленин.
– Насколько мне известно, еще после августовского покушения чекисты начали разрабатывать инструкцию, в соответствии с которой, в целях безопасности, категорически возбраняется ездить в одной машине более чем одному члену правительства. Это правило распространяется и на членов семей руководителей партии и правительства.
– А мы ему ничего не скажем! – махнул рукой Ленин. – Мы вообще никому ничего не скажем. Никто не должен знать, куда, когда и зачем мы едем!
– Хорошо, – словно что-то предчувствуя, вздохнул Бонч-Бруевич. – Тогда я пошел, вернее, поехал.
– Ждите нас к вечеру… И поаккуратнее на дороге! А то я вас знаю: как только оказываетесь в автомобиле, воображаете его птицей-тройкой, а себя – тем самым русским, который никак не может без быстрой езды.
На том и порешили… В начале четвертого Бонч-Бруевич позвонил своему неизменному шоферу, бывшему матросу Рябову и велел подавать машину. От охраны он отказался, но револьвер на всякий случай взял.
До Красных ворот доехали без приключений, а вот у трех вокзалов началась какая-то чертовщина. По более или менее расчищенным тротуарам гуляла праздношатающаяся публика, среди которой легко угадывались и так называемые «бывшие», и невесть откуда взявшиеся молодые парни в матросских клешах, с фиксами в зубах и с нарочито длинными челками, выбивающимися из-под фасонистых фуражек.
– Они же должны быть в армии, – недоумевал Бонч-Бруевич. – На фронтах на учете каждый штык, каждая шашка, мы призываем пятидесятилетних рабочих, а эти бугаи фланируют по улицам, и у каждого в кармане, кроме кастета, есть кое-что посущественнее. Нет, с этой воровской братвой надо что-то делать! Одна милиция с ней не справится. Без чекистов здесь не обойтись. Ну вот, опять свистят!
И Бонч-Бруевич, и Рябов давно обратили внимание на то, что как только машина успевала поравняться с группой таких парней, раздавался пронзительный свист. Метров через сто – снова такая же группа и снова – свист. Создавалось впечатление, что эти люди следят за автомобилем и передают его от заставы к заставе или от поста к посту, выбирая наиболее удобное время для нападения.
– Не нравятся мне эти свисты, ох, не нравятся, – процедил сквозь зубы Бонч-Бруевич, сжимая рукоятку нагана. – Надо предупредить Гиля, чтобы вез Ильича другим путем.
Добравшись до лесной школы, Бонч-Бруевич тут же кинулся к телефону и стал названивать в кремлевский гараж. Когда ему сказали, что машина с Лениным выехала за пределы Кремля полчаса назад, он прилип к окну, вглядываясь в темноту и ожидая вспышки автомобильных фар.
Прошло еще полчаса, потом – еще, а машины все не было.
– Что же могло случиться? – не находил себе места Бонч-Бруевич. – Может, что-то с машиной? Лопнула шина или что-нибудь с мотором? Нет, это исключено, Степан Казимирович очень аккуратный и предусмотрительный шофер, на неисправной машине он не поедет. Попали в сугроб? Столкнулись с трамваем? Господи, что это я, – остановил он сам себя. – Что за дурацкие мысли! А вот свист в ушах не проходит…
И тут раздался стук в дверь.
– Владимир Дмитриевич, к вам можно? – возникла на пороге Крупская.
– Да-да, конечно, – засуетился Бонч-Бруевич. – Прошу вас, проходите, присаживайтесь, – предложил он стул.
– Ну что там? – кивнула она на телефон. – Что говорят в гараже?
– Говорят, что выехали. Ждем с минуты на минуту. Хотя дороги никуда не годятся, тащиться приходится по трамвайным рельсам, так что возможны задержки.
– Думаете, ненадолго? А то детишки водить хороводы без Владимира Ильича не хотят. Я им предложила поиграть или попеть, а они отказываются, говорят: «Подождем дядю».
– Подождем, конечно, подождем. Дядя, то есть, извините, Владимир Ильич, скоро приедет, – смутился Бонч-Бруевич. – Так им и скажите.
Между тем обстоятельства сложились так, что дядя, то есть Владимир Ильич Ленин, мог никогда и никуда не приехать – в эти минуты он стоял под дулами двух уткнувшихся в виски револьверов, а в грудь упирался маузер. Револьверы держали Заяц и Лягушка, а маузер – Яшка Кошельков. Этих бандитов знала вся Москва, а Яшка был настолько знаменит, что носил совершенно официальный титул «Короля бандитов».
Как же так случилось, что недалеко от Сокольников пересеклись дорожки вождя мирового пролетариата и «Короля бандитов»? Какие небесные или сатанинские силы устроили эту встречу? И, главное, зачем? Уж не для того ли, чтобы посмеяться над вселенскими амбициями коммунистов и показать, что все их грандиозные планы может сорвать не какая-то оппозиционная партия или происки мирового империализма, а немудрящий московский бандит? Как бы то ни было, но судьба Ленина, а стало быть, и судьба страны нежданно-негаданно оказалась в руках Яшки Кошелькова.
Этот парень не был ни сиротой, ни беспризорником, ни сыном батрака – он был сыном профессионального бандита, и очень этим гордился. И начальную школу, и высшее бандитско-воровское образование он получил под чутким руководством отца, который терпеливо и любовно обучал сына навыкам своей замечательной профессии. А когда отца поймали, и после суда повесили, Яшка поклялся, что продолжит дело отца и сколотит такую банду, которая станет истинной хозяйкой города.
Так оно и случилось. Уже в 1913-м он был зарегистрирован в полицейских справочниках как опытный вор-домушник. Но потрошить особняки и квартиры всяких там купчишек ему вскоре надоело, и Яшка принялся за крупные магазины, склады и банки. С началом войны его дерзкие налеты стали еще масштабнее, агрессивнее и безжалостнее.
Любое сопротивление, будь то дворник, охранник или полицейский, подавлялось силой, то есть человека убивали. Потом стали убивать свидетелей, в том числе и случайных.
Сохранилась любопытная справка, составленная чекистами, на основании изучения «подвигов» Кошелькова. Приведу ее без какой-либо правки.
«Этот смуглый, бритый, черноволосый человек с тяжелыми глазами отличался настоящей смелостью, исключительным присутствием духа и находчивостью. Вначале его деятельность жестокостью не отличалась и сравнительно мало выпячивала в нем: он убивал только в целях самозащиты. Но со временем развинченная психика дала о себе знать и он стал жестоким садистом, начав убивать ради убийства.
Его шайка рядом вооруженных нападений среди бела наводила панику на жителей Москвы и ее окрестностей. Свои разбойничьи налеты бандиты производили с неслыханной дерзостью и не считаясь с количеством жертв. Вот что они совершили в течение нескольких месяцев 1918 года.
1. Вооруженное ограбление Управления Виндаво-Рыбинской железной дороги. 2. Вооруженное ограбление типографии Сытина. 3. Нападение на 9-е почтовое отделение. 4. Ограбление двух заводов, кассира водокачки, кассирши Марковой и Замоскворецкого Совдепа. 5. Убийство и ограбление прохожих на Воздвиженке. 6. Убийство и ограбление артельщиков на Лосиноостровской.
За этой же бандой числится еще несколько убийств, ограблений и изнасилований, в том числе 12-летней девочки.
Чтобы навести ужас и панику, бандиты расстреляли на улицах Москвы 22 милиционера. Они же убили несколько сотрудников МЧК и Уголовного розыска. Забрав документы убитых сотрудников, бандиты использовали их в своих интересах: выдавая себя за сотрудников МЧК, произвели ряд обысков-ограблений в частных квартирах.
Наглость бандитов дошла до такой степени, что, предъявив документы сотрудников МЧК, они произвели обыски на заводах в присутствии значительного числа рабочих и представителей заводского комитета. Так было на Аффинажном заводе, где бандиты забрали около трех фунтов золота в слитках, три с половиной фунта платиновой проволоки и двадцать пять тысяч рублей деньгами.
Чувствуя, что его похождения рано или поздно закончатся, Кошельков ходил вооруженным до зубов, имея наготове два-три револьвера и несколько ручных бомб. В последнее время он стал настолько подозрителен, что, проходя по улицам и чувствуя на себе чей-нибудь пристальный взгляд, немедленно убивал случайного прохожего».
Вот с таким монстром, вурдалаком, чудовищем и нравственным уродом судьба свела Ленина. Но перед этим та же судьба вырвала Кошелькова из рук чекистов, а стало быть, из рук правосудия и, в этом нет никаких сомнений, из лап смерти.
Дело было так. Один бандитский авторитет, который ходил под Кошельковым, надумал жениться. Так как Сенька крышевал Вязьму и ее окрестности, свадьбу решили справлять в Вязьме. Самым почетным гостем был, конечно же, Яшка. Шампанское, водка, коньяк и самогон лились рекой! Икру ели из тазов и ведер. Всяких там поросят, балыков и прочей снеди на столах стояло немерено. Наяривали оркестры, пели цыгане, отплясывали чечеточники.
И вдруг стрельба, пальба, крики: «Руки вверх! Дом окружен! Выходить по одному!» Это местные чекисты, прослышав о бандитской свадьбе, решили накрыть всех громил сразу. Надо же так случиться, что среди задержанных оказался и Яшка. Такая удача оперативникам и не снилась! Вяземских бандитов рассовали по местным тюрьмам, а Кошелькова, в сопровождении трех чекистов, решили доставить в Москву. Дождались ближайшего поезда, очистили от пассажиров целый вагон, втолкнули туда связанного Яшку и помчались в Москву.
Яшка вел себя смирно, не грозился, не ругался, к тому же был под хмельком, поэтому руки ему развязали, но из купе не выпускали. А он и не рвался, так как знал, что в соседнем вагоне едут Конек и Лягушка – самые надежные его кореша, которые в беде его не оставят и что-нибудь да придумают.
И ведь придумали! На одной из станций Конек купил несколько караваев хлеба, выбрал из одного мякоть, вложил туда револьвер и искусно заделал отверстие. Когда приехали в Москву, Конек переоделся продавцом и пошел по перрону, продавая вяземские караваи. Поравнявшись с чекистами, которые вели Яшку, Конек жалостливо спросил, нельзя ли продать хлебца арестанту. Те разрешили, и даже развязали Яшке руки, чтобы он мог достать из кармана деньги и расплатиться.
Полагая, что в столице Яшка от них никуда не денется, руки ему связывать не стали, а так как транспорта у них не было, на Лубянку его повели пешком. И вдруг на одном из самых людных перекрестков Мясницкой улицы Яшка разломил каравай, выхватил револьвер и начал стрелять. Двоих конвойных он убил на месте, третьего тяжело ранил – и был таков. Откуда-то подлетел автомобиль, Яшка прыгнул на подножку и, стреляя в воздух и распугивая прохожих, умчался в неведомую даль.
В тот день, когда Владимир Ильич собирался в Сокольники, там же, в Сокольниках, в доме сапожника Демидова пьянствовала банда Кошелькова. Собрались почти все, но пятерым Яшка пить запретил. Они поняли, что предстоит серьезное дело, и на вожака не обижались. Эти пятеро были по уши в крови, они понимали, что в руки милиции, а тем более ЧК, им попадать нельзя, и потому безропотно шли за Яшкой, убивая направо и налево.
Встав из-за стола, Яшка поманил их в другую комнату. За ним пошли: Иван Волков (по кличке Конек), Василий Зайцев (он же Васька Заяц), Алексей Кириллов (Ленька-сапожник) Федор Алексеев (Лягушка) и Василий Михайлов (Васька Черный).
– По рюмашке я вам все же налью, – ухмыльнулся Яшка. – Давайте-ка за мое освобождение! С хлебом – это ты здорово придумал, – похлопал он по плечу Конька. – Молоток! А теперь о деле. Есть наводка на фартовый особнячок на Новинском бульваре. Придем туда с обыском, как сотрудники угрозыска. Вещички, картины и антиквариат возьмем в качестве вещественных доказательств: у нас, мол, есть подозрение, что они ворованные. Будут возникать – мочить всех до одного. Свидетели нам не нужны.
– Клевая наколка, – потер руки Лягушка. – Я знаю одного барыгу, который за картины даст хорошие деньги.
– Но это не всё, – перебил его Яшка. – В том же районе, на Плющихе, есть кооператив. Хороший кооператив, богатый. Оборот у них знатный. Сегодня утром получили деньги за какую-то сделку. Эти деньги должны попасть не в банк, а к нам.
– Сделаем, – ухмыльнулся Заяц. – Привычное дело.
– Значит, после особняка – прямиком в кооператив, – подвел итог Яшка. – Но есть одно «но», – досадливо крякнул он. – Трамваи туда не ходят, да нам с мешками и чемоданами садиться в них нельзя, а концы, как видите, неблизкие. Топать пешком – сапоги жалко. Короче говоря, нужна машина. Своей у нас нет, значит…
– Значит, остановим первую попавшуюся, – подскочил Заяц. – Водителя и пассажиров вытряхнем к чертовой матери, я – за руль, и айда на Новинку.
– Кто «за», – осклабился Яшка. – Все? Надо же, какой дружный у нас коллектив. Васька! – совсем другим, командирским тоном обратился он к Кириллову. – Проверь оружие. У каждого. Чтобы не было осечек. Захвати бомбы. По две на каждого. Что еще? – потер он лоб. – Да, йод, бинты. Но лучше, чтобы они не понадобились. Все, по коням! – резко встал он.
Машин тогда было мало, так что пока увидели свет фар, бандиты успели изрядно продрогнуть. Но вот на трамвайных путях показались огни автомобиля. Бандиты выхватили револьверы и бросились наперерез! Первым их заметил шофер Ленина – Степан Гиль. Вот что он рассказывал об этом несколько дней спустя.
«Мы ехали со скоростью 40–45 верст в час. Как только пересекли Садовую, я заметил троих, шедших по одному направлению с нами. Едва мы с ними поравнялись, как один подбежал сбоку и закричал: „Стойте!“ В руке у него был револьвер. Я сразу сообразил, что это не патруль: человек хоть и в шинели, а винтовки нет. Патрульные всегда с винтовками, и револьверов не вынимают. Ясно, что это были бандиты, – и я прибавил ходу.
Владимир Ильич тут же постучал в окно и спросил:
– Что случилось? Нам что-то кричали.
– Пьяные, – ответил я.
Тем временем мы миновали Николаевский вокзал. Едем по улице, которая ведет в Сокольники. Тьма – хоть глаз коли, но по рельсам я ехал довольно быстро. Вдруг, немного не доезжая пивного завода, бывшего Калинкина, на рельсы выскочили трое вооруженных маузерами людей и закричали: „Стой!“
На этот раз я немного замедлил ход. Посмотрел по сторонам – народу порядочно. Многие стали останавливаться, заинтересовавшись нашей встречей. Я решил не тормозить и проскочить между бандитами: в том, что это не патрульные, а бандиты, я не сомневался. Когда до них оставалось несколько шагов, я мгновенно увеличил скорость и бросил машину на них. Бандиты успели отскочить и стали кричать вслед: „Стой! Стрелять будем!“
Дорога в это месте идет под уклон, и я успел взять разгон. Но Владимир Ильич постучал в окно и сказал:
– Товарищ Гиль, надо остановиться и узнать, что им надо. Может быть, это патруль?
А сзади бегут и кричат: „Стой! Стрелять будем!“
– Ну, вот видите, – сказал Ильич. – Надо остановиться.
Я нехотя стал тормозить. К машине тут же подбежало несколько человек. Резко открывают дверцы и кричат.
– Выходи!
– В чем дело, товарищи? – спросил Ильич.
– Не разговаривать. Выходи, тебе говорят!
Один из них, громадный, вывшее всех ростом, схватил Ильича за рукав и выдернул его из кабины. Мария Ильинична вышла из кабины сама.
– Что вы делаете? – гневно воскликнула она. – Как вы смеете так обращаться?
Но бандиты не обратили на нее никакого внимания. Моего помощника Ивана Чубарова тоже выдернули из машины и заставили стоять смирно.
Я смотрю на Владимира Ильича. Он стоит, держа в руках пропуск, а по бокам два бандита, и оба, целясь в его голову, говорят:
– Не шевелись!
А напротив Ильича стоит тот громадный, как я понял, их главарь, с маузером в руке, направленным в грудь Ильича.
– Что вы делаете? – произнес Владимир Ильич. – Я – Ленин. Вот мой документ.
Как сказал он это, так у меня сердце и замерло. Все, думаю, погиб Владимир Ильич. Но то ли из-за шума работающего мотора, то ли из-за тугоухости бандит фамилию не расслышал – и это нас спасло.
– Черт с тобой, что ты Левин, – рявкнул он. – А я Кошельков – хозяин города ночью.
С этими словами он выхватил из рук Ильича пропуск, а потом, рванув за лацканы пальто, залез в боковой карман и вынул оттуда браунинг, бумажник, что-то еще – и все это засунул в свой карман.
Мария Ильинична продолжает протестовать, но на нее так цыкнули, что она замолчала. Чубаров, не шевелясь, стоит под дулом. А про меня как будто забыли. Сижу за рулем, держу наган и из-под левой руки целюсь в главаря – он от меня буквально в двух шагах, так что промаха не будет. Но… Владимир Ильич стоит под дулами двух револьверов. И мне делается страшно: ведь после моего выстрела его уложат первым.
Через мгновенье я получил удар в висок и мне приказали выметаться из машины.
– Выходи! Чего сидишь?
Не успел я стать на подножку, как на мое место ловко вскочил бандит, остальные навели на нас револьверы и приказали не шевелиться. Потом они сели в машину и с большой скоростью понеслись к Сокольникам. Мы стояли, как вкопанные. Прошла минута, две, а может быть, и пять… Первым пришел в себя Ильич.
– Да, ловко, – прошептал он. – Вооруженные люди, и отдали машину. Стыдно!
Конечно же, стыдно, о чем тут говорить! Но я думал о другом. Черт с ней, с машиной, решил я, надо спасать Ленина. Вокруг шастают какие-то темные личности, и одному Богу ведомо, что у них на уме.
– Об этом поговорим после, – сказал я Ильичу. – А сейчас надо поскорей идти в Совет. Он тут неподалеку.
– Оружие у вас отобрали? – поинтересовался Ленин.
– У меня – нет, – ответил Чубаров.
– И мой браунинг на месте, – похлопал я себя по карману.
– Тогда остановите любую встречную машину и отправляйтесь догонять бандитов, – приказал Ленин. – А мы с Марией Ильиничной пойдем в Совет.
Я так и сделал. Но „санитарка“, которую мы остановили, была такая ветхая, к тому же работала на газолине, что ни о какой погоне не могло быть и речи. Я так и сказал Ленину.
– Моя машина в три раза сильнее. И горючее там хорошее. Резина здесь вообще ни к черту. Мы их никогда не догоним.
– Так что же делать? Подарим машину бандитам? – с ехидцей спросил Ленин.
– Ни за что! – скрежетнул я зубами. – Через день-другой мы ее найдем.
– Почему вы так уверенно говорите?
– Потому что дороги совершенно непроезжие. За город им не уехать, а в Москве можно ездить только по трамвайным путям. Выставим патрули и этих голубчиков схватим. К тому же моя машина слишком заметная, таких в Москве больше нет. Ни есть, ни пить, ни спать не буду, пока не найду машину! – поклялся я. – Я же там каждый винтик, каждую гаечку своими руками… А-а, да что там говорить!
– Ну-ну, – усмехнулся Ильич. – Дай-то Бог… Тогда пошли в Совет».
Но на этом злоключения Ленина и его спутников не закончились. Время было позднее, сотрудники разошлись по домам, а стоящий дверей часовой оказался простым деревенским парнем, который не то что живого Ленина не видел, но не видел даже его портрета. Он взял винтовку наизготовку, передернул затвор, закричал, что народу здесь шляется много, а раз у этого старика нет мандата, на порог Совета он его не пустит.
– Да Ленин я, Ленин, – устало убеждал Ильич. – Хотя доказать этого не могу, – обреченно добавлял он. – С нами случилась беда: какие-то люди остановили машину, выбросили нас вон и забрали все документы.
– Что ты мне поешь, дедуля? – расхохотался часовой. – Чтобы Ленина выбросили из машины?! А где же охрана? Где Дзержинский? Да наш вождь, поди, и спит-то рядом с чекистом, особенно после того, как его ранили.
– Да нет, – несколько опешил Ленин, – спит он, то есть я сплю, не рядом с чекистом. А вот насчет охраны вы правы, – покосился он на Гиля и Чубарова, – она оказалась не на высоте.
– А я что говорю, – продолжал гнуть свою линию часовой. – Куда смотрели эти два бугая? – кивнул он на Гиля и Чубарова. – Карманы-то оттопырены, и там, скорее всего, не картошка.
– Не картошка, – согласно кивнул Ленин. – Но случилось то, что случилось. Так что же нам все-таки делать? В здание Совета вы нас решительно не пустите?
– Не пущу!
– Слушай, парень, – решил вмешаться Гиль. – Телефон тут у вас есть?
– А как же, – важно ответил он. – И телефон есть, и дежурный телефонист.
– Позови его, а? Скажи, что его требуют из Совнаркома. Или пусти меня. Я сделаю всего два звонка: в гараж и на Лубянку.
– Пустить не могу, а телефониста, так и быть, вызову.
Пока часовой ходил за телефонистом, Гиль нервно поглядывал на часы. Он прикидывал, как далеко за эти минуты могли угнать его машину, между тем как машина не удалялась, а с ужасающей скоростью приближалась. В эти минуты в самом прямом смысле слова решалась судьба Ленина: чем дольше он стоял у двери Совета, тем ближе он был к той роковой черте, за которой уже ничего нет.
Еще и еще раз говорю, что счет шел на минуты. Как только появился телефонист, Гиль тряхнул его за воротник и потребовал, чтобы, во-первых, всю группу немедленно пропустили внутрь, во-вторых, проводили его к телефону, и в-третьих, немедленно нашли председателя Совета.
– Дайте ВЧК, – потребовал Гиль у телефонной барышни.
– ВЧК слушает.
– Говорит Гиль. Соедините с Петерсом.
– Петерс у телефона.
– Товарищ Петерс, говорит Гиль – шофер Владимира Ильича. На нас совершено нападение. Нет-нет, он жив. Все в порядке. Но машину у нас забрали. Кто? Какие-то бандиты. Мы в Сокольниках, в помещении Совета. Здесь всего один часовой, так что необходима помощь. Вы ходите убедиться, что с Лениным ничего не произошло? Хорошо, передаю ему трубку.
Пока Ленин говорил с Петерсом, Гиль связался с гаражом и попросил выслать три машины с латышскими стрелками. И на Лубянке, и в Кремле поднялась невообразимая суматоха: по тревоге поднимали целые батальоны, которые перекрывали все выезды из Москвы и патрулировали улицы и переулки.
А тем временем к зданию Совета на бешеной скорости неслась машина Гиля. Дело в том, что после захвата автомобиля и ограбления пассажиров Заяц притормозил и Конек начал рассматривать трофеи.
– В бумажнике одна мелочь, – хмыкнул он. – А вот документы… Мать твою так! – заорал он. – Да это никакой не Левин. Это Ле-нин, – произнес он по слогам.
– Как так, Ленин? – не поверил Кошельков. – Однофамилец, что ли?
– Какой там однофамилец?! Написано же: Председатель Совета Народных Комиссаров.
– Не может быть! Неужели я держал за фалды самого Ленина?! Ну и балда же я! Ну и дубина! – сокрушался Кошельков, – Если бы мы его взяли, нам бы столько деньжищ отвалили! За такого-то заложника, а? И всю Бутырку – на волю! Такими будут наши условия. Поворачивай! – ткнул он в плечо Зайца. – Ленина надо найти. Такой фарт упускать нельзя. Он где-то тут, близко. Далеко уйти они не могли.
Прыгая по сугробам и визжа на рельсах, машина понеслась назад. У пивного завода – ни души.
– Они в Совете, – догадался Кошельков. – Больше им деваться некуда. Гони к Совету! – приказал он Зайцу.
– А не опасно? – усомнился Лягушка. – Там есть охрана.
– Перебьем! – многообещающе осклабился Кошельков. – Не впервой. Приготовить бомбы!
Тем временем, будто предчувствуя что-то недоброе, Гиль попросил наглухо закрыть дверь Совета. Часовой наконец понял, с кем имеет дело, пошел было извиняться, но прибежавший председатель Совета приказал ему стоять на посту и не спускать глаз с дороги. А Гиль, которого не покидало чувство вины, решился объясниться с Лениным.
– Владимир Ильич, – начал он издалека, – полчаса назад вы сказали, что мы, вооруженные люди, ни за что, ни про что отдали машину. Так?
– Так. И это стыдно!
– Но ведь у нас не было другого выхода! – в отчаянии воскликнул Гиль. – Вы стояли под дулами двух револьверов и одного маузера. Я мог стрелять, и их главаря уложил бы наповал. Но после моего выстрела начали бы палить те двое, что держали револьверы у вашей головы. И чего бы мы добились? Прикончив вас, чтобы не оставлять свидетелей, они убили бы и Марию Ильиничну, и, конечно же, нас с Иваном. Вот почему я не стрелял. К тому же я понял, что им нужны не мы, а наша машина. Черт с ней, с машиной, рано или поздно мы ее найдем. Главное, что никто не пострадал и все живы-здоровы.
Ленин подошел вплотную к Гилю, пытливо посмотрел ему в глаза, постоял минуту-другую, покачиваясь с носков на пятки, и решительно заявил:
– А вы молодец, товарищ Гиль. Умеете мыслить стратегически. Это хорошо. Это очень хорошо! Вы правы: силой мы бы ничего не добились, она была не на нашей стороне. Мы уцелели только потому, что не сопротивлялись. Дайте-ка, я пожму вашу руку.
Смущенный Гиль протянул руку, но тут раздался такой заполошный стук в дверь, что он выхватил револьвер и побежал к замершему от страха часовому. Увидев знакомые лица, Гиль облегченно вздохнул и распахнул примерзшую к косяку дверь.
А тем временем с противоположной стороны подлетел автомобиль с бандитами.
– Он наш! – обрадовался Кошельков, – Даже дверь открыта.
Но Заяц, вместо того, чтобы тормозить, прибавил газу.
– Ты что, очумел? – заорал Кошельков.
– Опоздали, – односложно бросил Заяц и вильнул рулем.
Кошельков инстинктивно вжался в кресло: в свете фар мелькнули три автомобиля, из которых выпрыгивали чекисты и вооруженные карабинами латыши.
– Да, карта пошла не та, – как-то сразу успокоился Кошельков. – Ну ничего, пусть не сам Ленин, так хоть его браунинг у меня есть. Постреляем от имени вождя мировой революции. Гони на Плющиху! Будем брать кооператив.
Удивительное дело, но, побывав на волосок от смерти, Ленин не вернулся в Кремль, не вызвал Дзержинского и Петерса, не приказал им любой ценой найти и наказать бандитов, а поехал в лесную школу, где его ждали взволнованные предстоящим праздником дети.
Тем временем не находящий себе места Бонч-Бруевич решил ехать навстречу Ленину.
– Дорога тут одна, – думал он, – если что-то с машиной, пересажу Ильича в нашу, а Гиль пусть занимается ремонтом. Но чует мое сердце, ох, чует, что дело тут не в машине. И дернула же меня нелегкая сказать Ильичу об этой школе! – казнился Бонч-Бруевич. – Сидел бы он сейчас в Кремле, я – в соседнем кабинете, и не было бы никаких забот. Всё, – поднялся он, – больше я ждать не могу!
И надо же так случиться, что у двери он, можно сказать, нос к носу столкнулся с Лениным и его сестрой.
– Слава тебе, господи, – машинально перекрестился Бонч-Бруевич. – Что случилось? Где вы пропадали?
– Потом, – отмахнулся от него Ленин. – Я понимаю, вы тут переволновались… Где Надя? Как она?
– Наверху. В своей комнате. Волнуется, как и все.
– Ты иди к ней, – попросил он Марию Ильиничну. – Успокой. Но ничего не рассказывай. Я поднимусь позже и все расскажу сам.
– Так, значит, что-то все-таки случилось? – полуутвердительно спросил Бонч-Бруевич.
– Случилось, Владимир Дмитриевич, еще как случилось! – подозрительно бесшабашно ответил Ленин. – Нас остановили вооруженные бандиты, наставили на нас револьверы, отняли машину, отобрали документы и бросили нас на дороге.
– Где, где это случилось? – похолодел Бонч-Бруевич.
– Недалеко отсюда, где-то возле Совета. Но мы-то хороши, – сардонически улыбаясь, продолжал он. – Трое взрослых мужчин, у всех есть оружие – и отдали машину без всякого сопротивления. А у меня и браунинг забрали, – развел он руками. – Так-то вот. А вы говорите…
– Н-н-ничего я не говорю, – почему-то заикаясь, вымолвил Бонч-Бруевич, представив эту картину. – Там было очень темно? Они вас не узнали? – радуясь тому, что это были бандиты, а не эсеры или белогвардейцы, которые, конечно же, в живых Ленина ни за что бы не оставили.
– Мало того, что не узнали, – смеясь, продолжал Ленин. – Когда я им представился, их главарь почему-то назвал меня Левиным, а себя хозяином Москвы ночью.
– Кем-кем? – проснулся в Бонч-Бруевиче руководитель 75-го кабинета.
– Ни много, ни мало – хозяином Москвы ночью.
– Ну мы этого хозяина прищучим! – стукнул по столу Бонч-Бруевич. – Ну он у нас попляшет!
– Думаете, что сможете его поймать? – недоверчиво уточнил Ленин.
– Уверен! Они крутятся где-то в Москве. С рельсов им не съехать. Сейчас же пошлем патрули, выставим заставы, организуем засады. Мы их поймаем! А не поймаем, так расстреляем, – добавил он после паузы.
– Что ж, действуйте, Владимир Дмитриевич, а я пойду к Наде. Да и детишки заждались: пора открывать праздник.
И тут на пороге вырос заиндевевший Гиль.
– Владимир Ильич, – виновато обратился он, – разрешите мне присоединиться к отряду, который будет заниматься поиском машины? А то как-то неловко получается: сотни людей ищут мою машину, а я сижу без дела.
– Да-да, товарищ Гиль, немедленно отправляйтесь на розыски автомобиля. И без машины домой не являйтесь! – полушутя, полусерьезно добавил Ленин и отправился в зал, где сверкала огнями красиво убранная новогодняя елка.
Потом были хороводы, песни, шутки, вручение подарков, веселое чаепитие – и только в десять вечера, когда дети начали клевать носами, решили закругляться и ехать в Кремль. На этот раз Ленин сел в машину Бонч-Бруевича, а прибывшая охрана ехала сзади. И надо же так случиться, что когда кортеж не проехал и километра, сзади раздался сухой выстрел! Шофер ударил по газам. Бонч-Бруевич схватился за револьвер. А Ленин иронически рассмеялся:
– Да не выстрел это. Даже я понял, что у машины охраны лопнула шина. Эх, вы, защитнички! Вот и положись на вас: когда нужно, тут-то и сели на мель.
Через полчаса Ленин был в Кремле. А Гиль мотался по городу в поисках своей машины. Он мотался по трамвайным путям, колесил по центру города, заглядывал в глухие переулки, но машина как в воду канула. И она действительно чуть было не канула в воду Москвы-реки. Вот как он докладывал об этой операции, когда все было позади:
– Проводив Владимира Ильича, я дождался нашего автобоевого отряда, который на двух машинах прибыл мне на помощь. Мы нашли след моего автомобиля и бросились вперед. Но на Сокольническом кругу след потеряли. Куда ехать дальше? Решили разделиться: две машины должны были прочесать парк, а мы двинулись в сторону Бахрушинской больницы. Там встретили патрульную машину с красноармейцами, которые сказали, что обследовали весь этот район и ни автомобиля, ничего другого подозрительного не обнаружили, так что ехать дальше не имеет смысла.
Тогда мы решили ехать в центр, причем по разным дорогам. Нас часто останавливали патрули, мы видели, что повсюду выставлены конные и пешие заставы, – и это радовало, это сводило шансы бандитов к нулю.
И вдруг около Крымского моста послышалась стрельба! Мы тут же бросились туда. Подъезжаем и видим: накренившись на левый бок, стоит моя машина. Колеса зарылись в снег. А сзади, у бензинового бака, лежит убитый милиционер. Спереди, в свете фар, лежал убитый курсант-артиллерист. Шинель расстегнута. Ремни амуниции разорваны, и револьвера нет. Ясно, что это дело рук бандитов. Были и раненые, которые пострадали от отстреливавшихся бандитов.
Мы стали выручать машину. Наши ребята из боевого отряда принялись ее откапывать и с помощью красноармейцев выкатили на твердую дорогу. Машина оказалась в порядке. Мы тщательно ее осмотрели и нашли корзину с вещами: оказывается, пока мы искали бандитов, они успели сделать несколько ограблений.
Вещи мы передали подоспевшим представителям ВЧК. А я сел в машину и поехал в гараж. Оттуда позвонил Владимиру Ильичу и сообщил, что машина дома. Он еще пошутил и сказал, что раз машина дома, то и я могу возвращаться домой.
