Глава 12

– Вот пакостная баба! – вскипел Володя. – Чем она тебя опоила?

Я развела руками.

– Хороший вопрос. Добрая хозяюшка поинтересовалась, какой вид напитка я предпочитаю. Я хотела ей понравиться, поэтому ответила: «Любой». Бабуля захлопотала над чайником, пообещала свой фирменный чаек. Начала колдовать с банками. Из одной щепотку, из другой ложечку. На вид ничего опасного, трава сушеная.

Захар потер глаза.

– Эхе-хе. Недооценивает наш народ силу листочков-лепесточков, а зря. Большая химия сравнительно недавно появилась. В прежние времена народ лечился тем, что росло в лесу, в поле, на огороде. Весьма успешно, кстати. Русские крестьяне, если кто-то падал в кровать и горел в жару, брали кусок хлеба, на котором выросла зеленая пушистая плесень, и кормили им недужного. До открытия в тысяча девятьсот двадцать восьмом году пенициллина оставались столетия. Прапрапрадед и бабка Александра Флеминга, который догадался, что из плесени можно получить лекарство, еще и на свет не появились, а русские селяне уже знали о действии «зеленого» хлебушка.

– Остановись, Рамкин, – скомандовал Костин. – Лампуша, она на твоих глазах зелье заварила, а ты и не поняла.

– Вообще не сообразила, – призналась я, – решила, что она чаек хочет повкусней намешать. Хорошо хоть не успела всю чашку выпить. Хозяйка добавила в заварку анис, а я его терпеть не могу. Сделала глоток, второй. Фуу!!! Татьяна спрашивает:

– Ну? Как? Нравится?

Я соврала, что прямо восторг. Она обрадовалась, потом спохватилась.

– Лимон! Совсем забыла. Сейчас принесу.

И убежала. Я же быстро выплеснула остатки пойла в окошко. Оно у Татьяны, несмотря на плохую погоду, приоткрыто было. Я сделала всего два глотка, но их хватило, чтобы заснуть.

– Не стоит пить чай везде, где предлагают, – подвел итог Костин.

Я повернулась к Захару.

– Надо было предупредить меня, что Питирима травница.

Компьютерщик смутился.

– Увидел, сколько ей лет, и не стал о бабке подробности читать.

– Почему? – удивилась я.

Рамкин пригладил ладонью волосы на макушке.

– Ну… старая она. В таком возрасте люди уже… того… голова у них не соображает.

– У некоторых голова уже в тридцать не варит, – насупился Костин, – есть тьма активных людей, которые перешагнули за пенсионный возраст и работают, пишут книги, ведут домашнее хозяйство. Что за дурь тебе в голову влетела?

– Виноват, исправлюсь, – прогудел Захар.

– Значит, неизвестно кто остался недоволен тем, что Питирима рассказала тебе про ключника? – спросил Костин.

– Да, – подтвердила я, – но этот Ваня, у которого на шее что-то висело, давным-давно умер. Муж Анастасии ничего ему на хранение отдать не мог.

– Странная какая-то история, – пробормотал Володя.

– Прямо сейчас могу сообщить про бабку, – перебил его Рамкин. – Питирима Владимировна Молоканова родилась и живет в Муркине. Никогда не меняла адрес. Ее отец и мать пошли весной по льду через реку, провалились в воду и утонули. Но это случилось, когда дочь была уже взрослой. У нее осталась бабушка, Матрена Васильевна. Ее в начале тридцатых арестовали. Жена председателя колхоза накатала на Матрену «телегу». Она пришла к бабке и попросила у нее капельки, чтобы отвадить мужа от молодой соседки. Знахарка дала ей пузырек, так после этого мужик не только с любовницей, но и с женой спать отказывался. Знахарка просидела пару месяцев, потом ее отпустили. Странно, что так в тридцатые поступили, все-таки председатель колхоза, могли бы обвинить Матрену в покушении на него. Повезло ей просто.

– Лучше называй нашу пенсионерку Татьяной, а то мы запутаемся, – велел Костин.

– Татьяна окончила восемь классов, в те годы это было шикарное образование, поступила в медицинское училище, работала потом в местной больнице. В загс не ходила, детей не родила. Но это официальная биография, она любовников не учитывает. Начиная с конца восьмидесятых Молоканова постоянно публикует объявления в бесплатных газетах. Я прогуглил ее и нашел текст, он везде одинаковый. «Помогу в решении любых проблем. Много денег не беру. Неимущих обслуживаю бесплатно. Потомственная целительница с медицинским образованием. Гомеопат. Татьяна».

– И ведь не соврала, – подытожил Костин, – она медсестра, а бабка ее народ лечила.

Я потянулась к бутылке с водой.

– Судя по интерьеру дома и по конфетам, которые Молоканова мне предложила, она не нуждается.

Рамкин, который смотрел в ноутбук, захихикал.

Костин нахмурился.

– Не знаю, что тебя развеселило, но лучше сиди тихо. Ты не проверил Татьяну как положено. Представь, что могло бы произойти, не вылей Лампа чай в окно.

– Вот вы тут на меня наехали, заклевали ястребами за то, что я старуху сумасшедшей считал, – заявил Захар, – Костин до сих пор злится. А я, между прочим, обратил внимание на одну странность! Сказать какую?

– Говори уж, наконец! – поторопил Володя.

– Молоканова начала работать в двадцать один год! – объявил компьютерщик.

– И что? – спросила я. – Окончила школу в семнадцать, плюс пять лет института. На последнем курсе устроилась куда-то.

– Да нет, – пробормотал Костин, – ты невнимательно слушала Захара. У нее всего-то медучилище. И в те годы дети в основном получали семилетнее образование.

– В городах, – подчеркнул Рамкин, – а на селе обязательной семилетку собирались сделать к началу сороковых. Но из-за войны не успели. Сельские дети сидели за партой кто пять, а кто и четыре года. Только в пятидесятых деревенские ребята стали учиться столько же лет, сколько и городские. Татьяна жила в Московской области. Но получила аттестат за восьмилетку. Как ей это удалось? Вам не странно?

– Что в этом необычного? – спросила я.

Костин направился к кофемашине.

– Сделай мне капучино, – попросила я.

– Ты его никогда в офисе не пьешь, говоришь, что он тут плохой, – удивился Вовка.

– У нас дома кофеварка сломалась, – объяснила я, – мастер только сегодня придет.

– Почему мне кажется удивительным, что деревенская девочка окончила восьмилетку? – продолжил прерванный разговор Захар. – Война недавно окончилась. Многие мужчины на фронте погибли, да и женщины тоже. Кто остался в селе? Совсем маленькие ребятишки, глубокие старики, инвалиды, очень больные люди. Потом вернулись фронтовики, многие были ранены. Мы уже знаем, что Татьяна отучилась восемь классов. Но Молоканова не москвичка, она колхозница. По идее, сельские дети в те годы должны были сидеть за партой семь лет. Но кто тогда станет страну кормить? Кому заниматься хозяйством? Старикам, инвалидам? Крепких здоровых мужиков было мало. Поэтому двенадцати-тринадцатилетние дети с тяпкой на поле работали, в коровниках пахали. Четыре-пять лет за партой просидели, и хватит им. Да, это нарушение закона об обязательном всеобщем образовании, но в деревнях до середины шестидесятых на обучение детей смотрели сквозь пальцы. А Молоканова? У нее на руках аттестат об окончании восьмилетки, она поступила в медучилище. Сколько тогда длилось обучение на фельдшера? Я не знаю. Но сейчас, если у тебя восьмилетка за плечами, на это необходимо три года и шесть месяцев. Ну навряд ли в пятидесятых дольше готовили средний медперсонал. Пусть для ровного счета четыре года. Путем простого сложения получаем цифру восемнадцать. В этом возрасте Татьяна должна была пойти работать. Сидеть дома, ничего не делая, она не могла. В то время не работать разрешали только беременным, да и то на короткий срок, и инвалидам в колясках. Но Молоканова появляется в больнице только в двадцать один год. Почему? Есть ответ?

– Нет, – хором ответили мы с Костиным.

– А у меня есть предположение, – прищурился Захар. – Она родила ребенка! Поэтому и сидела дома!

– И где ребенок? – задала я резонный вопрос. – Сам недавно говорил: она в загс не ходила, детей не имеет.

– Это по документам, – кинулся в бой Захар, – а что на самом деле было, никто не знает!

– Младенца должны были зарегистрировать, – напомнила я.

– Она могла его кому-то отдать, – стоял на своем Рамкин.

– Но тогда юная мать никак не могла просидеть дома три года, – подключился к беседе Костин, – нет ребенка – нет декрета.

– Мама моя говорила, что в пятидесятые годы давали два месяца и еще три за свой счет, – протянула я.

– Я уверен, что прав! – отрезал Рамкин. – У нее есть ребенок! Она его родила лет в восемнадцать.