Глава 10

Село Муркино находилось недалеко от Москвы, но когда я вышла из машины, мне показалось, что я нахожусь на краю света.

Автомобиль стоял у руин церкви, асфальт закончился. Далее шла колея в размокшей глине. Я увидела табличку на первом доме: «Пионерская, дом 2». Именно в этой избе прописана Питирима.

Надо было надеть резиновые сапоги, но я отправилась на прогулку по сельской местности в тонких кожаных сапожках. Ну и как дойти до избы Питиримы? Почему я не натянула в промозглом марте угги? Так я за рулем сижу, в меховой обуви мне трудно управлять автомобилем. Я хотела взять с собой обувь из овчины, а потом решила, что деревня невелика, я не замерзну, пройдя небольшое расстояние.

– Краса ненаглядная, – сказал за моей спиной тихий голос, – что, соображаешь, как вперед пройти и не утонуть?

Я обернулась и увидела симпатичную пожилую тетушку с доброй улыбкой.

– Ты неправильно нарядилась, – продолжала она, – постой-ка тут смирно, я тебя выручу.

Шлепая по грязи резиновыми сапогами, которые явно были велики ей, старушка, несмотря на возраст, резво дошла до первого дома, исчезла за калиткой и скоро вернулась. В руках она держала боты странного вида, более всего они походили на высокие, до щиколотки, калоши.

– Во, вездеходы всепогодные, – весело сказала незнакомка, – засовывайся в них прямо в своих фу-ты ну-ты сапожках.

– Испачкаю подкладку, – предостерегла я.

Бабуля поставила передо мной непромокаемые башмаки.

– А она там есть? Нету. Зато подошва – микропорка. Знаешь такое слово?

– Слышала его от мамы, – сказала я, – ботинки на микропорке.

– Отличная вещь микропорка, – цокнула языком бабуля, – вечная. Я их купила… дай бог памяти, в шестьдесят восьмом, сносу им нет. Ты к нам зачем? Уж не дачу ли снять?

– Да, – обрадовалась я подсказке.

– Рано озаботилась, – удивилась старуха, – март на дворе.

– Сейчас, наверное, можно договориться дешевле, – предположила я.

Старушка окинула меня взглядом.

– Наоборот. Я сама не сдаю. Не люблю чужих под боком, и не надо мне денег. Наша инвалидская команда, которая дачников пускает, состоит из двух человек. Зотова сейчас такую сумму заломит, что у тебя глаза на лоб полезут. Она до тридцатого мая ни рубля не уступит. Потом до сквалыги дойдет, что она, как всегда, пережадничала, без жильцов осталась, тут-то враз цену снизит. Вторая любительница деньги за свой сарай состричь – Ларка Фролова. Она с дачницей хоть сейчас за смешную плату сторгуется, аванс возьмет. Но приедешь первого июня с хабаром-табаром-детьми-кошкой… Опаньки! А в халабуде уже живут, Ларка руками разведет.

– Вас не помню.

Ты на нее налетишь.

– Я аванс тебе вручила!

Она в ответ:

– Расписку покажите!

И нечем крыть. Вообще не советую с нашими связываться. Зотова, если к себе пустит, до кондратия доведет, на половину, которую жильцам предоставит, ходить будет, замечаниями сыпать: «не наступай на половики, затопчешь», «не лежи на диване, он новый». А если Ларка не обманет, то ты в ее сарае окочуришься. Там крыша течет, печка дымит, плита-развалина, включить страшно. Сортир впритык к твоей, прости господи, даче стоит. Вонища! Езжай в Захаровку, но не раньше апреля. К весне все нервные вроде тебя уже договорятся с хозяевами. Наши колхознички-огороднички, те, кто без жильцов остался, задергаются, испугаются, что нет у них дачников. И цены скинут.

– Спасибо, – поблагодарила я. – Холодно-то как! Прямо мороз.

– Ноль на дворе, – пояснила бабуля, – сыро. А когда сыро, всегда зябко.

– Как к вам обращаться? – спросила я.

– А зачем тебе со мной обращаться? – рассмеялась пенсионерка. – Хочешь спросить, как звать бабу-ягу? Так и скажи. Татьяна Владимировна.

– Вы, наверное, родственница Питиримы? – предположила я.

– Ишь ты! – хмыкнула собеседница. – Откуда знаешь про Питириму?

– Тут недавно проходила женщина, я поинтересовалась у нее, где лучше дачу снять, – соврала я, – она сказала, что в доме, куда вы за калошами ходили…

– Ботиками, – поправила старуха.

– Ну да, простите, ботиками, – исправилась я, – там живет Питирима Владимировна, она одинокая. Я подумала, что спрошу у хозяйки насчет съема дачи. Изба красивая, похоже, ее недавно отремонтировали, значит, владелица аккуратная. А потом вы во двор вышли, ботики вынесли. Но вы не Питирима, имя-то другое.

– А-а-а, – протянула собеседница, – ясно. Тетка, та, что про владелицу дома болтала, толстая, в зеленой куртке? Шапка синяя? Пошла в конец дороги?

– Да, да, да, – закивала я, – она самая.

– Ох, здорова ты врать, – улыбнулась Татьяна, – нет у нас такой, в зеленой куртке. Выдумала я ее, чтобы проверить, солжешь ты или нет.

Я смутилась.

– И чего тебе от Питиримы надо? – спросила бабушка.

– Хотела поговорить с ней и другими жителями села, – на сей раз честно ответила я.

Старушка поправила платок.

– Звать тебя как?

– Евлампия, – вздохнула я, – отзываюсь на Лампу.

Бабка засмеялась.

– Кто ж тебя так наградил? Дед?

– Долгая история, сначала я была Ефросиньей, потом взяла другое имя , – объяснила я.

– Махнуться Ефросиньей на Евлампию все равно что колбасу на сосиску выменять, – развеселилась собеседница, – ладно, бедолага, шагай за мной. Я Питирима. Только кто ж это имечко выговорит? Да и объяснять каждому, что меня крестили по Святцам, при коммунистах было опасно. Вот и говорю всем: Таня я. Со школьных лет так себя именую. В паспорт редко кто смотрит. Чего ты от меня хочешь? Только не лги. Не люблю врунов.

– Не буду, – пообещала я.

– Двигай за мной, – скомандовала Молоканова, – чаем угощу с конфетами.

Усадив меня за круглый стол, накрытый кружевной скатертью, хозяйка достала из буфета дорогой шоколадный набор, печенье, домашнее варенье, сыр, колбасу, масло. Потом из шкафчика на свет явилась коробка с настоящим английским чаем. Судя по тому, как Молоканова принимала меня, она жила не только на пенсию, которую ей платит государство. Да и убранство дома свидетельствовало об отсутствии материальных проблем.

– Ну, говори, – велела хозяйка, которую я решила, как и все, называть Татьяной. – Зачем прирулила?

– Сама не знаю, – призналась я, – работаю в детективном агентстве.

– Сыщица! – восхитилась хозяйка. – Ну, я прямо как в кино попала.

– К нам обратился один мужчина, – продолжала я. – Его отец, узнав, что смертельно болен, решил рассказать сыну, где хранятся деньги, которые он скопил за всю жизнь. Похоже, папаша не доверял банкам.

– И правильно, – одобрила хозяйка, – вот я в советские годы все хранила на сберкнижке. Большая сумма образовалась. И что? Когда к нам капитализм нагрянул, в один миг все пропало! А в сороковые-пятидесятые прошлого века мою маму с государственным займом обманули. Приказали всем облигации покупать, обещали потом деньги с процентами вернуть. Ага! Отдали должок спустя лет тридцать, а то и поболее. Но, понимаешь, сто рублей в сороковые – это ну очень серьезные денежки были, сто рублей в начале восьмидесятых тоже приятно получить, но это сумма средней зарплаты. Были оклады ниже, но и выше были.

– Отец отдал сыну коробку, – продолжала я, – в ней была картина, сделанная по фото. Теперь так практикуют: берут снимок и с помощью…

– Компьютера, – перебила Татьяна, – превращают его в красивый пейзаж или натюрморт. Вон на стене вроде акварель, а на самом деле снимочек.

Молоканова все больше и больше удивляла меня. Лично я только вчера услышала о такой технике, а моя собеседница со знанием дела говорит о новых технологиях.

– Чего затормозила? Дальше излагай, – поторопила меня Татьяна.

Я сообщила хозяйке о том, что Алексей рассказал Федору, но скорректировала информацию, ни словом не упомянула о деньгах, документах и слегка приврала:

– Федору Петров объяснил: «Настя привыкла жить за спиной мужа. Боюсь, после моей кончины ей придется плохо. О сыне и дочке не беспокоюсь, они молодые, справятся. А супруга уже не юная. У меня был друг, жизнь нас развела, но он единственный, кому я могу доверить Настю. Тебе надо поехать в Муркино…» И беседа оборвалась, потому что Алексея вызвали на работу. Он обещал Федору дать на следующий день контакт друга, но не успел, умер. Мы подумали: вдруг с церковью связана некая история, а в деревне живет человек, который может рассказать нам нечто, назовет фамилию друга Петрова. Мы узнаем, кого Алексей имел в виду, поможем Анастасии.

– Ой, а чаек-то, – спохватилась хозяйка. – Какой ты любишь?

– Любой, – ответила я.

Татьяна подошла к буферу, вынула еще несколько банок с чаем и начала колдовать. Она насыпала в чайник по чуть-чуть из одной жестянки, потом из другой, затем из третьей. Поколдовав, хозяйка залила смесь кипятком, через несколько минут налила мне в чашку чай и велела:

– Попробуй, может, чего не так?

Я сделала глоток и чуть не выплюнула чай. В нем был анис, который я терпеть не могу.

– Ну как? Нравится? – осведомилась Татьяна.

– Восторг, – вдохновенно соврала я.

– Лимон, – спохватилась собеседница, – совсем забыла, сейчас принесу.

Хозяйка убежала. Я огляделась по сторонам, увидела, что окно приоткрыто, быстро выплеснула во двор чаек и села на место.

Татьяна вернулась с блюдечком, на котором лежали кружки лимона.

– Дай поглядеть поближе фото.

Я протянула ей картинку. Бабка стала ее рассматривать, говоря вслух:

– Ну, чего про церковь сказать? Помню, что очень она красивая была. Меня в ней крестили, родители еще до моего рождения там венчались. Эхе-хе. Потом большевики ее порушили, до сих пор не восстановят. А почему ты подумала, что с храмом какая-то связь есть?

– Он на снимке занимает центральное место, – объяснила я, – кроме него тут мало что видно. Деревья, небо, сарай какой-то.

– Если что-то спрятать хотят, по-хитрому поступают, – засмеялась Татьяна. – Дедушка мой в храме этом служил алтарником. Когда Божий дом разгромили, он унес Евангелие и семисвечник из алтаря. Священное Писание поставил в шкаф, не прятал, подсвечник на комод водрузил, типа лампа это. Мама после смерти отца ничего не убрала. В начале пятидесятых на нее сосед донос наклепал, дескать, Серафима ведет пропаганду, людям головы церковными байками туманит. К нам пришли с обыском. Книжный шкаф мельком осмотрели, на Евангелие внимания не обратили, по семисвечнику взглядом пробежали и ушли к маме в спальню. А там на одной стене картинки в рамках старые, там люди всякие. На другой портрет Ленина здоровенный. Главный, который дом обшаривал, рот разинул.

– Где иконы?

Мама спокойно ответила:

– Отец завещал его со всеми досками похоронить. Я так и сделала. Небось на меня кляузу Быков сочинил? Он давно хочет наш участок получить, вот и придумывает всякую чушь. Вы спросите в сельсовете-то обо мне. Я доярка-передовик, медалью награждена.

Ну и ушли проверяющие. Они в храм никогда не ходили, небось считали, что икона – обязательно изображение одного святого или женщины с младенцем. То, что на одной доске могут написать много святых, что образа бывают яркие, на них изображены стол, океан, лодка… Им это было неизвестно. Дед свои иконы вставил в рамы, получились картины. Главное, не прятать то, что скрыть хочешь. Имеешь драгоценность? Просто в шкаф на полку ее положи, все подумают: раз на виду блестит, ерундовая вещь, дорогую заныкают в укромном месте. И надо что-то отвлекающее неподалеку разместить. У мамоньки портрет Ленина висел. Если кто в ее спальню входил, тока на него и глазел! А на фото, которое ты показала, церковь на себя весь интерес перетягивает. Но, думаю, не храм главный. А он!

Татьяна показала пальцем на картинку.

– Сарайчик? – удивилась я. – Что в нем интересного?