Глава 8. Случайные завоеватели. Африканские рабы и аннексия Америк комарами

В 1514 году, всего через двадцать два года после первого исторического шага Колумба по земле Эспаньолы, испанские колониальные власти провели перепись населения, чтобы разделить выживших индейцев таино между колонистами в качестве рабской силы. Представляю их разочарование, когда оказалось, что из 5–8 миллионов индейцев выжило лишь 26 тысяч. К 1535 году малярия, инфлюэнца и оспа, которая появилась в Новом Свете в 1518 году, а также жестокость испанцев поставили народ таино на грань вымирания. Чтобы вы лучше представили себе масштабы катастрофы, скажу, что это равносильно тому, как если бы в Европе вымерло все население Британских островов. Не хочу преуменьшать жестокость испанцев, которая вошла в историю под названием черной легенды, но не они сыграли основную роль в катастрофическом вымирании местного населения. На испанских территориях главными убийцами были малярия, оспа, туберкулез, а потом и желтая лихорадка.

От малярии и других болезней страдали и европейцы, и коренное население, а для возделывания табака, сахарного тростника, кофе и какао требовалась рабочая сила. И тогда в результате Колумбова обмена в Америку стали завозить африканских рабов.

Первые африканские невольники появились на Эспаньоле в 1502 году вместе с нашим знакомым, испанским священником Бартоломе де Лас Касасом. Это было четвертое и последнее путешествие Колумба. Первые африканцы вместе с выжившими рабами-индейцами сопровождали европейцев в поисках фантастических золотых городов и трудились на новых табачных и сахарных плантациях Эспаньолы. Но, по мнению Лас Касаса, не все рабы были созданы равными. Вскоре после прибытия в Америку в 1502 году Лас Касас писал, что индейцы, включая таино, были «истинными людьми», и с ними нельзя «обращаться как с тупыми тварями». Он подавал петиции испанской короне с требованием более гуманного обращения с индейцами. «Человеческая раса едина, – провозглашал он и требовал, чтобы индейцы получили «все гарантии свободы и справедливости. Для человека нет ничего более ценного и ценимого, чем свобода».

Задолго до 1776 года Лас Касас провозгласил ценности американской и французской революций и философские идеалы Джона Локка, Жан-Жака Руссо, Вольтера, Томаса Джефферсона и Бенджамина Франклина: «Все люди созданы равными и наделены Творцом неотчуждаемыми правами, правом на жизнь, свободу и стремление к счастью», а также, в варианте Локка, «правом на защиту собственности». Как отцы-основатели Америки, Лас Касас сделал к определению человека небольшую сноску мелким шрифтом. В соответствии с принципами и моральным духом трудов Лас Касаса и Декларации независимости оказывалось, что не все люди созданы равными. Африканские рабы считались движимым имуществом и собственностью, а не личностями. Так считал даже испанский священник, который со всем пылом и страстью писал о человеческих правах порабощенных коренных народов Америки.

Лас Касас требовал соблюдения прав таино, одновременно выступая за завоз африканских рабов. Он писал, что африканцы самой природой более приспособлены к труду в условиях тропиков – «у них толстая кожа и отвратительный запах тела». Он писал, что в испанских колониях на Карибах «чернокожий может умереть единственным способом – только если его повесят». Лас Касас заявлял, что судьба испанских колоний в Америке зависит от импорта африканских рабов.

Знаменитый экономист и философ Адам Смит в 1776 году издал свой труд «Исследование о природе и причинах богатства народов». В нем он писал: «Открытие Америки и пути в Ост-Индию мимо мыса Доброй Надежды представляют собою два величайших и важнейших события во всей истории человечества… Но для туземцев Ост- и Вест-Индии все коммерческие выгоды, которые могли получиться от этих событий, были совершенно парализованы порожденными ими ужасными бедствиями… одним из главных последствий этих открытий было то, что меркантилистическая система приобрела блеск и славу, которых она при других условиях никогда бы не достигла. Цель этой системы состоит в обогащении каждой большой нации». Европейский империализм жаждал богатейших ресурсов новых колоний. Основой создания этого капитала и экономической системы меркантилизма, о которой писал Смит, стала африканская работорговля. А с рабами в Америку прибыли африканские комары Aedes и Anopheles вместе с переносимыми ими болезнями.

Доставка африканских рабов стала прибыльным делом, только когда эксплуатация местного населения стала невозможной. Современник писал: «Индейцы умирают так легко, что им достаточно увидеть испанца или почувствовать его запах, чтобы отправиться к праотцам». Малярия, а позже желтая лихорадка сделали использование коренного населения в кишащих комарами тропических колониях Испании и других европейских империй невыгодным. И тогда началась и расцвела пышным цветом трансатлантическая торговля африканскими невольниками. Антиген Даффи, талассемия и серповидноклеточная анемия являлись наследственной защитой африканцев от малярии. Многие уже переболели желтой лихорадкой в Африке, благодаря чему приобрели иммунитет от повторного заражения. Хотя в то время об этом не знали, но европейские хозяева шахт и плантаций быстро поняли, что африканские рабы почти не болеют малярией и желтой лихорадкой – и умирают в гораздо меньших количествах, чем неафриканцы. Генетический иммунитет и привычка к болезням сделали африканцев важным компонентом Колумбова обмена и незаменимым фактором развития меркантилистских экономических рынков Нового Света.

Да, европейцы вторглись в Новый Свет, но они не сами покорили коренные народы Америки. Вместе с ними пришли комары Anopheles и Aedes – и стали истинными завоевателями. Комары оказались невольными участниками Колумбова обмена и, по словам Джареда Даймонда, «случайными завоевателями». Сразу после Колумба европейцы стали главными бенефициарами такого глобального трафика и его последствий. «События, произошедшие четыре века назад, задали формат событий, которые мы переживаем сегодня, – пишет Чарльз Манн. – Создание такой экологической системы помогло Европе на несколько важнейших веков захватить политическую инициативу, что сформировало контуры современной мировой экономической системы во всем ее переплетенном, вездесущем и непревзойденном великолепии». Манн указывает также на «завезенные виды, которые в большей, чем любые другие, степени повлияли на общества от Балтимора до Буэнос-Айреса: это микроскопические существа, вызывающие малярию и желтую лихорадку». Инфицированные европейцы, их африканские рабы и комары, селившиеся на кораблях, завезли эти опаснейшие болезни в Америку – и тем самым изменили ход истории. «Если бы работорговля не привела к появлению в Америке желтой лихорадки и малярии, – пишет Дж. Р. Макнил, – ничего из того, что произошло там, не случилось бы».

Смертельный вирус желтой лихорадки пришел в Америку с африканскими рабами и комарами Aedes, которые с легкостью переносили путешествие на кораблях работорговцев, где они могли размножаться в бочках и других емкостях с водой. Европейские работорговцы и их живой товар обеспечивали непрерывный цикл вирусной инфекции во время путешествия, а по прибытии в порт комары получали приток свежей крови. Комары Aedes быстро нашли подходящую нишу и удобный дом в жарком климате нового мира. Они превзошли местные виды по численности и стали нести страдания и смерть.

Судно голландских работорговцев из Западной Африки прибыло на Барбадос в 1647 году – и привезло желтую лихорадку. Не прошло и двух лет, как первая эпидемия этой болезни убила более 6000 человек на одном лишь Барбадосе. В следующем году эпидемия за полгода уничтожила 35 процентов населения Кубы, Сент-Китса и Гваделупы, а потом проникла в испанскую Флориду. Несчастный обитатель испанского гарнизона Кампече на мексиканском полуострове Юкатан зафиксировал ужасающие последствия желтой лихорадки. Он писал, что весь регион «полностью разорен». Выжившие майя считали, что заражение привело «к великой смерти людей на земле за наши грехи». За пятьдесят лет с момента появления ужасная черная рвота, Желтый Джек или шафрановая кара распространилась по всему региону, охватила Карибские острова и прибрежные районы Америки до самого Галифакса и канадского Квебека.

Впервые смертельный вирус попал в британскую Северную Америку благодаря королевскому флоту. Вирус пришел из Карибского моря и атаковал Квебек. В 1693 году желтая лихорадка распространилась из порта Бостона и унесла жизни 10 процентов семитысячного населения города. Естественно, что следом болезнь охватила Филадельфию и Чарльстон, а Нью-Йорк пал жертвой желтой лихорадки в 1702 году. До Американской революции в североамериканских колониях Британии было отмечено не менее тридцати эпидемий желтой лихорадки. Они поразили все крупные города и порты на 1000-мильной полосе от Новой Шотландии до Джорджии.

В Америке желтая лихорадка вызывала страх и проклятия. Болезнь была окутана легендами. В наибольшей степени она поражала портовые города, куда направлялись торговые суда и корабли работорговцев со всего мира. Корабли смерти переносили болезни, распространяемые комарами, по всему Западному полушарию и за его пределы. Новый Орлеан, Чарльстон, Филадельфия, Бостон, Нью-Йорк и Мемфис – вот неполный список американских городов, ставших жертвами эпидемий желтой лихорадки. Это были самые смертельные эпидемии в американской истории. Желтая лихорадка в сочетании с хронической малярией определила современную конфигурацию Соединенных Штатов. Эта болезнь, оказавшись за три тысячи миль от места своего зарождения в Западной Африке, в значительной степени повлияла на плотность населения в Америке. Но без африканской работорговли шествие этого смертельного вируса происходило бы по совершенно иному историческому сценарию.

С момента появления рабство было неразрывно связано с экономическим империализмом и территориальной демонстрацией власти. Эта связь характерна для всей истории, что подтверждают греки, римляне, монголы и другие. Но в древности рабство не знало дискриминации – раса, вера и цвет кожи не имели значения. Так, например, в Римской империи рабы могли быть совершенно разными людьми из разных уголков империи и составляли около 35 процентов населения. Рабами часто становились преступники, должники и военнопленные. Во всем мире – от коренных народов Америки до новозеландских маори и африканских банту – рабовладение часто становилось основной причиной вражды, а рабы считались главным военным трофеем. Такая форма рабства, хотя и порождала хроническое состояние мелких набегов, была локализованной и подчинялась строгим правилам конфликтов и социальных нравов. После определенного времени рабов либо убивали, либо, что случалось чаще, полностью принимали и интегрировали в новую племенную семью. В Западной Азии обедневшие родители нередко продавали детей в услужение. Когда в конце XIV века османы захватили Балканы и перекрыли Великий шелковый путь, многие местные жители стали рабами на земле, которая некогда была их собственной. В османской же армии из рабов создавали элитные подразделения и наделяли их статусом, привилегиями и властью.

К большинству рабов чаще всего относились как к части большой семьи. Они пользовались определенными правами, их нельзя было подвергать телесным наказаниям, их детей нельзя было обращать в рабство или продавать. Они не были так социально и физически ограничены, как на американских плантациях. Многие законы о рабстве, а также социальные условности и обычаи древнего мира были вполне гуманными и разумными. Забота о благополучии рабов и достойном к ним отношении способна вызвать удивление у современного человека. Нигде не встречалось такой жестокости и мучений, каким подвергались африканские рабы в Америке.

К XII веку рабство на большей части Северной Европы исчезло, уступив место более сложной и современной системе крепостничества. В условиях холодного климата и короткого сельскохозяйственного сезона крепостной сам заботился о себе, тем самым сберегая средства землевладельца. Проще говоря, до Колумба рабство не напоминало ту чудовищную систему, какая сложилась после колонизации Америки. Трансатлантический коридор работорговли из Африки в Америку развивался и расширялся. Рынок африканских рабов вырос безмерно. Так возникла чисто американская, почти промышленная система транспортировки живого товара.

В VIII веке Северную Африку завоевали мусульмане. Они же впервые открыли Западную Африку для заморской работорговли. Мусульманские караваны пересекали пустыню Сахару, доставляя западноафриканских рабов в Южную Европу, на Ближний Восток и за его пределы. Африканские евнухи были ценнейшим имуществом при дворе китайского императора. К 1300 году каждый год на север уводили до 20 тысяч африканцев. Работорговлей занимались и мусульмане, и христиане, причем часто они работали совместно. С зарождением при португальском принце Генрихе Мореплавателе истинного европейского колониализма (1418–1452) этот регион стал центром трансатлантической работорговли. Принц Генрих положил начало эпохе Великих географических открытий. Он совершил путешествия к Азорским островам, на Мадейру и Канарские острова, а также прошел вдоль Атлантического побережья Северо-Западной Африки. Португальцы продолжали продвигаться на юг, пока в 1488 году Бартоломеу Диаш, обогнув мыс Доброй Надежды, не вышел в Индийский океан.

К 1498 году, когда Васко да Гама достиг Индии, португальская работорговля была в полном разгаре – и активно распространяла комаров и малярию. Комары и переносимые ими болезни сопровождали корабли работорговцев. Болезнь жила в крови африканских рабов, и те несли ее с собой. Когда Колумб раздвинул западные границы известного мира, 100 тысяч африканцев были перемещены с мест исконного проживания и составляли 3 процента населения Португалии.

Первый португальский работорговый порт в Западной Африке появился в 1442 году. Сахар и невольников из Африки доставляли на плантации Мадейры, где сложилась первая модель колониальной экономики. По этому образцу впоследствии стали работать плантации Нового Света. В то время Колумб сам жил на Мадейре. Он женился на дочери губернатора и оказался бенефициаром новообретенного плантаторского богатства. Колумб поставлял сахар итальянской судовой компании и часто бывал в крепостях работорговцев в Западной Африке. Он высоко ценил европейскую модель использования труда африканских рабов на шахтах и плантациях. Эту же систему он внедрил в Америке – таков был его личный вклад в Колумбов обмен. Первые его путешествия заставили Испанию в 1501 году официально открыть собственные форты работорговцев в Западной Африке. Англичане включились в эту мрачную игру в 1593 году. Как пишет в книге, посвященной истории кофе, Энтони Уайлд, Колумб «оседлал волну черной работорговли, которая разбилась о берега Нового Света и принесла с собой сначала сахар, а потом кофе». Ту же волну оседлал и Мрачный Жнец, замаскировавшись под африканских комаров, малярию, денге и желтую лихорадку.

Вплоть до начала широкого экспорта хинина из Индонезии (то есть до 50-х годов XIX века) комары не позволяли европейцам проникать в глубины Африки. Хинное дерево растет лишь на определенных высотах, при определенной температуре и на определенных почвах, то есть в весьма ограниченных регионах. Ограниченность поставок и высокая цена открывали возможности для многочисленных мошенников, которые наводнили рынок, пользуясь тем, что спрос на чудодейственное лекарство был очень высок. Уильям Макнил пишет, что «проникновение во внутренние районы Африки, которое во второй половине XIX века стало основным проявлением европейской экспансии, было невозможно без хинина с голландских плантаций». Запасшись импортным хинином, европейцы начали окончательно порабощать Африку в 1880 году и продолжили в десятилетия Первой мировой войны. Но хинин не был панацеей, и желтая лихорадка продолжала косить европейцев, осмелившихся проникнуть в африканские джунгли.

Такая судьба постигла безумное предприятие бельгийского короля Леопольда II, который безжалостно эксплуатировал Конго в период с 1885 по 1908 год. Убедив международное сообщество в том, что им движут исключительно гуманитарные и филантропические соображения, Леопольд подчинил Конго своей абсолютной власти.

«Сбор коры хинных деревьев в голландской Ост-Индии, ок. 1900»: хинные деревья очень требовательны к высоте, температуре и типу почвы. Растут они только в определенных местах, что делало хинную кору очень редким и дорогим средством. В 50-е годы XIX века голландцы впервые успешно создали плантацию хинных деревьев за пределами изолированных регионов южноамериканских Анд. Основными импортерами ценнейшего хинина из голландской Ост-Индии стали Британия и Америка. (Diomedia/Wellcome Library)

Леопольд сделал колоссальное состояние на слоновой кости, каучуке и золоте, но относился к местному населению с поразительной жестокостью. Английский писатель Джозеф Конрад служил капитаном на бельгийском пароходе, перевозившем ценные грузы по реке Конго. Новеллу «Сердце тьмы» 1899 года он написал, опираясь на собственный опыт. В ней он рассказал и о том, как чуть не умер от малярии и желтой лихорадки. Книга Конрада поднимала вопросы имперского расизма. Мировая общественность была возмущена жестокостью бельгийцев в Африке.

В результате политики и правления Леопольда умерло около 10 миллионов африканцев.

Европейским торговцам и наемникам приходилось не лучше. В сообщениях из Конго говорилось, что «лишь семь процентов из них способны продержаться в Африке три года».

До появления в 80-х годах XIX века плантаций хинного дерева в голландских колониях в Индонезии, болезни, переносимые комарами, не позволяли европейцам вторгаться в глубинные районы Африки. Любые попытки европейцев проникнуть во внутренние районы континента, чтобы захватить рабов, построить золотые рудники, эксплуатировать экономические ресурсы или нести слово своего бога, наталкивались на непробиваемый периметр смертельно опасных комаров-защитников. Все экспедиции заканчивались неудачей. Смертность европейцев колебалась от 80 до 90 процентов. Для европейцев Африка была равносильна смертному приговору. В XVI веке, к примеру, Ватикан обвинил португальских монархов в нарушении запрета на казнь аморальных католических священников. Их попросту ссылали в Африку, «зная, что через короткое время они будут мертвы». Сэр Патрик Мэнсон, пионер маляриологии и отец тропической медицины, признал роль комаров в 1906 году и подтвердил, что «цербер, охраняющий африканский континент, его тайны, загадки и сокровища, – это болезнь, которую я связал бы с насекомым!». Для коренных народов Америки болезни, переносимые комарами, стали европейским биологическим оружием. Для африканцев же они служили средством защиты от европейского вторжения.

Три первых века глобальной европейской экспансии Африка оставалась «темным континентом». Британцы прозвали Африку «могилой белого человека» – такой ужас наводили местные комары. Европейцы с трудом могли жить в рабовладельческих фортах. Но даже эти форты превращались в кладбища. По некоторым оценкам, ежегодная смертность европейцев в центрах работорговли в прибрежных районах Западной Африки приближалась к 50 процентам. «Когда цивилизованные народы вступают в контакт с варварами, – писал в 1871 году Чарлз Дарвин, – борьба длится недолго, за исключением тех случаев, когда туземной расе помогает смертоносный климат». Замените «климат» на «болезни, переносимые комарами». Комары защищали Африку и были одновременно и убийцами, и спасителями. Король Мадагаскара справедливо похвалялся, что ни одному чужеземцу не пробраться сквозь густые джунгли и малярийную лихорадку его страны. Он говорил, что комар спас не только его родину, но и всю Африку. И эти слова были бы справедливы, если бы не тайный сговор африканцев с европейцами ради достижения европейских целей.

Готовность африканцев участвовать в работорговле – вот что позволяло последней процветать. Африканцы доставляли своих собратьев и передавали их в руки алчных европейцев, которые обращали тех в рабство – из-за комаров европейцы не могли заниматься захватом рабов сами. Комары не давали европейцам похищать африканцев на их родине, в Африке. Без африканских рабов меркантилистская плантаторская экономика Нового Света рухнула бы, хинин не открыли бы, а Африка осталась бы африканцам. Весь Колумбов обмен пошел бы иным путем, а возможно, не произошел бы вовсе.

Но португальцы, а затем испанцы, англичане, французы, голландцы и другие европейцы сумели выгодно оседлать существующую в глубинах Африки культуру рабства, основой которой были пленники, захваченные во время войн. Африканцы стали продавать своих пленников португальцам – так возникла мелкая локализованная работорговля.

Европейцы использовали вражду и раздоры между африканскими народами и постепенно организовали совершенно иную форму рабства, превратив рабов в коммерческий экспортный товар. Африканские вожди и монархи начали совершать набеги не только на традиционных врагов, но и на союзников, с единственной целью: захват рабов и последующая их продажа европейским рабовладельцам, ожидавшим на побережье. Поняв потребности европейцев, африканцы охотно поставляли им африканских рабов. Насилие и набеги продолжали разрастаться и постепенно охватили внутренние районы побережий, которые носили название своих основных товаров – Берег Рабов, Золотой берег, Берег Слоновой кости.

Открытие Америки, почти полное вымирание коренных народов от европейских болезней и желание перенести и распространить португальскую систему сахарных плантаций Мадейры на другие культуры – все это стимулировало трансатлантическую африканскую работорговлю. Шлюзы открылись, и комары ринулись по течению творить историю. И в этом им помогали торговые ветры, дующие из Африки в Америку. Колумб предоставил Испании честь первой доставить в Америку африканских рабов, чужеземных комаров и малярию. Хотя поначалу поток рабов был слабым, но по мере вымирания местного населения он превратился в бурную и широкую реку торговли живым товаром.

Испанские колонии становились все более прибыльными, появление новой рабочей силы позволяло получать больше сырья, а это приносило больше денег. Африканский генетический иммунитет и способность противостоять малярии, желтой лихорадке, денге и другим болезням, переносимым москитами, делали чернокожих рабов более эффективными. Там, где другие умирали, они выживали. Африканцы жили, чтобы приносить прибыль, и сами становились прибыльным товаром.

А вот первые европейские поселенцы играли с комарами в русскую рулетку. Комары несли малярию и желтую лихорадку всем без разбора. Люди делали ставки в игре жизни. Тем не менее, несмотря на опасность и высокую смертность европейских плантаторов и надсмотрщиков от переносимых комарами болезней, прибыли были настолько велики, что плантаторско-рабовладельческая экономика Америки развивалась поразительными темпами.

Стремительное развитие африканского рабства в конце XVII – начале XVIII веков было непосредственно связано с комарами.

Африканские рабы успешно противостояли болезням и стали ценнейшим товаром благодаря своей генетической защите. Длительная наследственная эволюция африканцев формировалась Африкой и африканской средой. Мать-природа никогда не намеревалась осуществлять Колумбов обмен и перемещать в Америку африканцев, комаров и их болезни. В этом смысле африканцы и элементы их естественной среды были завезены в Америку как единое целое, неразрывно спаянное воедино. Какая жестокая ирония судьбы – те качества, которые выработались у африканцев в результате естественного отбора и которые защищали их от болезней, переносимых москитами, одновременно и способствовали их выживанию, и стали причиной их порабощения.

Во времена Колумбова обмена африканцы принесли в Новый Свет сложные отношения между человеком, комаром и болезнями, сформировавшиеся в процессе эволюции. Когда из Африки в Новый Свет пришли сахарный тростник, какао и кофе, цикл переноса африканской экосистемы в Америку окончательно завершился. «Только после того, как сложилась торговля африканскими рабами, среда болезней британского американского Нового Света стала напоминать среду тропической Западной Африки, – пишут профессора Роберт Макгуайр и Филипп Коэльо. – Изменившаяся среда сделала американский Юг рассадником болезней, а тропики Нового Света – кладбищем для европейцев». Американским комарам понравился их новый дом. Хотя он находился на другом конце света, он ничем не отличался от того, который они покинули. Местные комары быстро приспособились к новому окружению. Африку пересадили в Америку целиком и полностью, с круглогодичной малярией, лихорадкой денге и желтой лихорадкой.

Карл Маркс сурово критиковал ранний колониальный капитализм в 1848 году. Он писал: «Вы, может быть, полагаете, господа, что производство кофе и сахара является природным призванием Вест-Индии. Двести лет тому назад природа, которой нет никакого дела до торговли, совсем не выращивала там ни кофейных деревьев, ни сахарного тростника». Несмотря на упоминания об естественном мироустройстве и отвращение Маркса к буржуазии, основой насильного перемещения и капиталистической системы в целом по-прежнему оставались африканские рабы. Потребность в кофе и сахаре (а также в патоке, которая использовалась для дистилляции рома) росла, а вместе с ней рос и импорт африканских невольников. Кофе был приятным дополнением к сахару, и никакой конкуренции между плантациями не возникало.

К 1820 году португальская колония в Бразилии завозила 45 тысяч рабов в год. Прибыль от кофе и сахара составляла от 400 до 500 процентов от начальных вложений. В тот период на сахар и кофе приходилось 70 процентов экономики Бразилии. Неудивительно, что эта страна стала основным местом приема африканских рабов – на нее приходилось 40 процентов (5–6 миллионов человек) всей трансатлантической работорговли. К концу XVIII века кофе выращивали во всех подходящих регионах Западного полушария – от португальской Бразилии и английской Ямайки до испанской Кубы, Коста-Рики и Венесуэлы и французских Мартиники и Гаити.

Чтобы развивать европейскую меркантилистскую экономику, то есть колониальные плантации кофе, сахарного тростника, табака и какао, в Америку живыми были доставлены более 15 миллионов африканцев. Все они работали на плантациях и горнодобывающих предприятиях Западного полушария. Еще десять миллионов погибло при транспортировке от места захвата до порта назначения в Новом Свете. Пять миллионов африканцев переправляли через Сахару на рынки рабов в Каире, Дамаске, Багдаде и Стамбуле.

В целом из Западной Центральной Африки было депортировано около 30 миллионов человек. А в американских колониях африканские рабы, рост богатства плантаторов и укрепление имперской власти были неразрывно связаны с комарами. Путешествия Колумба и его лихих конкистадоров позволили Испании заложить основу капиталистических возможностей в Америке.

Поскольку Испания была первой, болезнь быстро сформировала могущественную испанскую заморскую империю. К 1600 году испанские поселения и плантации тянулись по всей Южной и Центральной Америке, находились на Карибских островах и располагались на юге Соединенных Штатов. Испанский империализм имел два преимущества перед другими европейскими государствами. Во-первых, у некоторых испанцев, особенно с южного побережья, имелся генетический иммунитет к малярии vivax благодаря фавизму и талассемии. Во-вторых, испанцы были первыми – и они первыми приспособились к малярии и желтой лихорадке Нового Света.

Но это одновременное проклятие и благословение требует времени. Из 2100 испанцев, сопровождавших Колумба в колонии, к концу его последнего путешествия в живых осталось лишь 300. Кровожадные комары и малярийные паразиты с радостью поглощали кровь как первых испанских путешественников, так и первых поселенцев. Испанские конкистадоры бесстрашно прокладывали путь по неведомым тропическим краям, держа в одной руке меч, а другой убивая вездесущих комаров. В тропиках Нового Света и на юге Соединенных Штатов европейцы стали основной добычей комаров.

До 1600 года Испания доминировала в Новом Свете, пожинала экономические плоды плантаций сахарного тростника и табака и контролировала прибыль от торговли африканскими рабами. Со временем испанские поселенцы, торговцы, солдаты и их рабы, окончательно поселившиеся в Америке, приобрели иммунитет к малярии и желтой лихорадке. Завистливые Англия и Франция ревниво следили за успехами Испании в колониальной торговле. К началу XVII века после непростого старта и периода проб и ошибок Англия и Франция сумели создать собственные эксплуататорские экономические империи в Новом Свете. Путешествующий французский миссионер отметил подверженность европейцев малярии и желтой лихорадке. Он писал: «Из десяти человек, прибывших на острова [каждой национальности], умерли четыре англичанина, три француза, три голландца, три датчанина и один испанец». Это наблюдение объяснялось более длительным периодом колониальной оккупации, генетическим иммунитетом и более легкой приспосабливаемости к болезням Нового Света у испанцев. В этом они заметно превосходили новых европейских переселенцев. Этническую карту Америки сформировали комары – и плоды их трудов мы видим и по сей день.

Появление переносимых комарами болезней, как пишут Макгуайр и Коэльо, «привело к вытеснению значительного количества европейцев из сахаропроизводящих регионов тропиков Нового Света, в результате чего современное население бывших карибских колоний Британии, Франции и Голландии состоит преимущественно из людей африканского происхождения. Исключение составляют бывшие колонии Испании (Куба, Пуэрто-Рико и Санто-Доминго). На этих островах сохранился значительный европейский контингент».

В XVII и XVIII веках почти половина европейцев, отправившихся на Карибы, погибла от болезней, переносимых комарами. Потребность и спрос на африканских рабов стали очевидными. За первые два века промышленного рабства в Америке рабы, которых завозили прямо из Африки, приносили максимальный доход. Африканец стоил в три раза дороже наемного европейского слуги и вдвое дороже местного раба. Африканцы, которые уже обладали иммунитетом и могли противостоять болезням Нового Света, ценились выше всего. Они стоили вдвое дороже импортированных, но не испытанных в местных условиях рабов. Однако со временем местное воспроизводство и запрет работорговли привели к снижению генетического иммунитета у рабов, родившихся в Новом Свете.

Британия запретила работорговлю в 1807 году, Соединенные Штаты капитулировали в следующем году, Испания сдалась в 1811-м. Завоз новых рабов из Африки в эти страны или их колонии оказался вне закона. Но количество рабов продолжало увеличиваться. Одной из отвратительных черт рабства было откровенное сексуальное насилие со стороны хозяев. По закону дети, родившиеся у рабыни, автоматически и юридически становились рабами. Учитывая невероятно высокую стоимость рабов, сексуальное насилие было одновременно и средством удовлетворения животной похоти, и возможностью бесплатно получить новых рабов. Сексуальное насилие, мучительное для жертв и эмоционально, и физически, имело также тяжелые биологические последствия. Межрасовый секс и генетический обмен привел к постепенной утрате антигена Даффи и серповидноклеточной анемии, особенно на юге Соединенных Штатов. В результате стало появляться все больше рабов, родившихся в Америке и не обладавших иммунитетом. Малярия поражала местных рабов, тем самым меняя место африканцев в фальшивых расовых конструкциях социального дарвинизма. Американцы, не знавшие о влиянии малярии на поведение человека, считали африканцев вялыми и ленивыми от природы.

Утрата наследственного иммунитета имела непредвиденные и далеко идущие последствия. Растущая уязвимость перед болезнями, переносимыми комарами, приводила к увеличению смертности, то есть стимулировала спрос на все более дорогих рабов. Мы еще столкнемся с этим, когда будем говорить о гражданской войне в Америке. Поскольку работорговля считалась незаконной и британский королевский флот бдительно патрулировал западноафриканское побережье, насильственное «скрещивание» и изнасилования на плантациях стали делом не просто выгодным, но и весьма распространенным. Стандарты рабства, значительное количество людей, принуждаемых к труду, и жестокие средства увеличения этого количества – все это вело к бунтам и восстаниям.

Пытаясь предотвратить бунты рабов и внутренний расовый конфликт, зародившийся в середине XIX века, Соединенные Штаты и Британия стали отправлять освобожденных африканцев в колонии Сьерра-Леоне и Либерия в Западной Африке. Но эти люди были рождены вне Африки и не обладали генетическим иммунитетом. За первый год жизни в Африке от болезней, переносимых комарами, умерло четверо из каждых десяти переселенных бывших рабов и половина их надсмотрщиков-неафриканцев. Благодаря комарам история складывалась загадочным и мрачным образом. Влияние комаров на историю через африканскую работорговлю – одна из самых зловещих исторических страниц и пример жестокой манипуляции во время Колумбова обмена.

Африканский иммунитет к многим болезням, переносимым комарами, сформировал расовую иерархию, имевшую долгие и далеко идущие последствия – рабство и расизм.

Этот иммунитет использовался для «научного» и юридического оправдания африканского рабства в южных штатах Америки. Это послужило одной из множества причин Гражданской войны в Америке, в ходе которой комары получили легкую поживу. «Когда люди со всех концов страны сошлись на поле боя, чтобы решить проблемы федерализма и рабства, комары Юга оценили неожиданно появившуюся легкую поживу, – пишет Эндрю Макилвейн Белл в увлекательной книге «Комары-солдаты». – И прежде чем умолкли пушки, эти крохотные насекомые сыграли важную и до сего дня недооцененную роль в событиях Гражданской войны». Белл указывает, что до Гражданской войны аболиционисты считали, что эпидемии желтой лихорадки на Юге – это Божья кара за грех рабства, и утверждали (как оказалось, правильно), что болезнь – это следствие работорговли. Несомненно, работорговля была основной причиной желтой лихорадки, оказавшей колоссальное влияние на Америку.

Исторически, несмотря на наличие аналогичных видов комаров, Азия и Тихоокеанское кольцо оказались совершенно свободны от желтой лихорадки. Поскольку Дальний Восток никогда не имел дела с африканскими рабами, жестокий убийца так и не появился в этой части света, хотя затронул все вовлеченные в Колумбов обмен регионы. Другие болезни, переносимые комарами, такие как малярия, лихорадка денге и филяриоз, были эндемичными. Отсутствие же желтой лихорадки свело историческое влияние комаров на Азиатско-Тихоокеанский регион к минимуму.

В Америке же болезни стали ведущими историческими силами. Малярия и желтая лихорадка выкосили коренные народы, освободив значительные территории. Европейские поселенцы поспешили занять эти свободные, но зараженные комарами регионы. Чарльз Манн пишет, что «после появления малярии и желтой лихорадки эти некогда плодородные регионы стали почти непригодными для проживания. Их прежние обитатели бежали в безопасные места. Европейцы, которые заняли освободившиеся территории, часто умирали, не проведя здесь и года… Даже сегодня те регионы, где не смогли выжить европейские колонисты, гораздо беднее мест, которые европейцы сочли более здоровыми».

Южные британские колонии в Америке, например, «были неподходящим местом для стариков или, скорее, для тех, кто хотел дожить до старости, – пишет Питер Маккандлесс в исследовании болезней Юга Америки. – Исследователи часто отмечали, как быстро здесь стареют и умирают люди… Вместе с людьми-мигрантами приходили и их микробы. Через небольшой полуостров Чарльстон они проникали на континент, словно жидкость через иглу шприца». Колонистов Юга преследовали, как писал один из них, «многочисленные лихорадки, которые возникали каждое лето и осень». К раздражению инвесторов, южные колонии и со временем южные регионы Соединенных Штатов стали пользоваться дурной репутацией рассадников болезней, переносимых комарами. Бесчисленные дневники и письма вторят германскому миссионеру, который отметил, что эти регионы – «весной сущий рай, летом – ад, а осенью – больница». Хотя американские колонии сулили первым европейским поселенцам новую жизнь и финансовые возможности – свободные земли, вместе с этим люди получали шанс быстро сойти в могилу стараниями местных комаров.

В британской колонии Южная Каролина, к примеру, свирепствовали желтая лихорадка и малярия. До 1750 года в этом регионе, где выращивали рис и индиго, 86 процентов родившихся здесь людей не доживали до двадцати лет, а 35 процентов детей умирали, не дожив до пяти лет.

Вот судьба типичной молодой пары из Южной Каролины, заключившей брак в 1750 году. Из шестнадцати их детей лишь шесть дожили до взрослого возраста. В южных колониях деньги тратили быстро и старались жить на широкую ногу. В могиле деньги не нужны. Здесь жили под девизом «живи быстро, умри молодым». Те, кто мог себе это позволить, на лето и осень старались уезжать на север. Капитан корабля рассказал своим пассажирам, направлявшимся в Чарльстон, Южная Каролина, поразительную историю. В 1684 году он доставил сюда тридцать двух полных жизни пуритан из колонии Плимут, но за год в живых остались лишь двое. Напуганные пассажиры велели ему немедленно развернуть корабль. Такова была судьба франко-испанского флота, участвовавшего в войне королевы Анны: флот погубила эпидемия желтой лихорадки, разразившаяся в конце лета 1706 года. То, что Чарльстон считается рассадником малярии и желтой лихорадки, неудивительно. По некоторым оценкам, 40 процентов современного афроамериканского населения является потомками рабов, попавших в Америку вместе со своими переносимыми комарами болезнями через порт Чарльстона.

Английский пират Эдвард Тич, более известный как Черная Борода, в 1718 году блокировал порт Чарльстона, предусмотрительно расположил свой флот поодаль от города из страха перед Желтым Джеком. Он останавливал все суда, покидающие или направляющиеся в порт, и удерживал пассажиров, в том числе и состоятельных жителей, на собственных кораблях, дожидаясь выкупа. Но ужасному пирату Черной Бороде были нужны не ценности и сокровища. У него были другие требования – он был готов освободить заложников и покинуть Чарльстон, если все лекарства города будут доставлены на его корабль «Месть королевы Анны». Его головорезы страдали от болезней, переносимых москитами. Напуганные жители Чарльстона исполнили его требование в течение нескольких дней. Когда сундуки с лекарствами были доставлены, Черная Борода сдержал слово. Он освободил все корабли и пленников, не причинив им вреда – разве что позаимствовав их ценности и красивые наряды.

Чарльстон, настоящий рассадник переносимых комарами болезней, занесенных сюда в процессе работорговли, в колониальной британской Америке был не одинок. Первой успешной британской колонией стал Джеймстаун, от которого вдоль Атлантического побережья потянулись британские поселения и плантации. Именно это и сделало Чарльстон портом работорговцев, гнездилищем малярии и желтой лихорадки и источником смерти. В 1607 году британское поселение Джеймстаун, Вирджиния, был царством комаров, болезней, несчастий и смерти. Другую колонию, созданную пуританами в Плимуте в 1620 году, постигла та же судьба.

Эти первые британские поселения создали прецедент и инициировали череду исторических событий (комары сыграли в них важную роль), которые привели к появлению Тринадцати колоний и Соединенных Штатов. В Америке британские поселенцы были не одиноки. Вместе с ними Америку колонизировали комары – а также малярия и желтая лихорадка. Отважные поселенцы, беспомощные рабы и ведомые инстинктами комары оказались главными действующими лицами трагедии. Комары, ставшие случайными завоевателями и участниками Колумбова обмена, и рабство изменили все стороны жизни Соединенных Штатов – от Покахонтас и Джеймстауна до современной политики и предубеждений.