Ярко-зеленый эмобиль мчался по автостраде, ведущей в Москву. Прозрачные летние сумерки уже начали густеть, добавили таинственных полутеней кустам и деревьям на обочинах. Красное солнце лениво сползало за горизонт. Рихард Шрайнер смотрел в окно. Таня сидела за рулем. Оба молчали.

Нельзя сказать, что между ними установились доверительные отношения. Точнее сказать, никаких отношений у них так пока и не возникло. Рихард рассчитывал на большее — исходя из сочувствия, проявленного к нему Таней на ступенях Московского университета. Может быть, прав был куратор Шишкин? Ведь собирался же Шрайнер первоначально взять себе гида-парня. Надо было выбрать этого самого Диму, и все бы было прекрасно. Они бы уже вмазали по стаканчику, подружились и отправлялись бы сейчас куда-нибудь в злачное заведение…

Насчет «вмазать» дело обстояло хуже некуда. Последняя капля алкоголя упала в желудок Шрайнера еще в эссенском аэропорту. В России он не выпил ни капли. Возможно, это было совсем неплохо для его физического состояния — не пить хоть несколько дней в году. Но душа Шрайнера была измотана воздержанием. В настоящий момент она окончательно пришла в состояние раздраженного невроза, брыкалась где-то в животе, вызывая спазмы, и орала: «Скотина! Сколько это будет продолжаться?! Найдешь ты где-нибудь эту чертову алкогольную зону или нет?!»

Шрайнер специально ездил в Суздаль, чтобы попытаться найти эту таинственную алкогольную зону. В Москве он отчаялся сделать это — складывалось впечатление, что все москвичи пришли к повальной трезвости. Хорошо, хоть сигаретами торговали, однако цены на них были раз в десять больше, чем в Германии. На настойчивые вопросы Шрайнера Таня реагировала холодно. Сказала, что ни разу в жизни не брала в рот спиртных напитков, что это сейчас не распространено, что большинство людей не интересуется алкогольными зонами и даже не знает, где они расположены. Что и подтвердилось в ходе расспроса местных аборигенов — сплошь трезвых, деловитых, вежливых и улыбчивых.

Шрайнер очень рассчитывал на Суздаль. В это место иностранцев возили толпами, уж для них-то можно было сделать хоть маленькую алкогольную зоночку. Нет. Черт возьми, нет! На вопрос Шрайнера первый же экскурсовод гордо заявил, что Суздаль уже пять лет как стал полностью безалкогольным. Что особая божественная аура этого древнего места не должна искажаться оскверняющим влиянием винных паров.

В результате Шрайнер уныло бродил по Суздалю четыре часа в составе экскурсионной группы, осматривал православные храмы, которые до этого имел счастье лицезреть не раз, и ругался про себя самыми грязными словами. Вероятно, божественная светлая аура Суздаля приобрела в это время несколько черных мазков, расплывчатых, как кляксы. Шрайнер был вне себя. Интересно, где проводила это время его провожатая Танечка? Шрайнер готов был поклясться, что она торчит в каком-нибудь из многочисленных отвратительно безалкогольных заведений, потягивает холодный сбитень, жует пирожок и безмозгло таращится в телевизор. Они читают хоть что-нибудь сейчас, эти русские? Пока он наблюдал только то, что они смотрят свой любимый «Телерос» каждую свободную секунду. Что это — деградация на фоне кажущегося благополучия? Русские были спокойными, неагрессивными, доброжелательными. Женщины на улицах ослепительно красивы. Представители мужского пола от подростков до пенсионеров сплошь спортивны, энергичны, подтянуты. Если бы Шрайнер не жил в России всего восемь лет назад, он поклялся бы, что русские были такими неестественно совершенными всегда — со времен Ивана Калиты. Но он еще не потерял память. Он помнил, каким рассадником болезни была эта страна. Он помнил бездомных, роющихся в мусорных баках, пьяное отребье, шляющееся по улицам, парней с квадратными головами, контролирующих продажу наркотиков в подворотнях… За восемь лет нельзя было населить страну другими людьми. Значит, переделали тех, что были.

Как это удалось сделать?

Шрайнер терял время. Он ковылял по Суздалю, стараясь не отстать от группы, он натирал себе новую мозоль новыми ботинками. И это вместо того, чтобы сидеть со старыми русскими друзьями, пить водку, закусывать, естественно солеными огурцами, вспоминать прошлое, задавать вопросы о настоящем, мечтать о будущем… Эта страна уже пришла в свое будущее. Было ли оно настолько совершенным, что другого уже быть не могло? Должно ли это будущее стать обязательной судьбой для всех остальных стран? Судя по разговору в МГУ — да.

Шрайнер был уверен, что большинство людей в мире с радостью согласились бы на такое будущее. И человечество приобрело бы с таким будущим очень многое. Сказка воплотилась бы в быль. Рай на земле — что может быть лучше?

Шрайнеру не нравилось такое будущее. Не нравилась ему эта сытая самодостаточность. Не нравились телевизоры, подглядывающие в сортире. А больше всего не нравилась некоторая эмоциональная притупленность, ставшая новой чертой обитателей этой страны. Трудно было представить, что незнакомый человек хлопнет его по плечу на улице или даст ему в морду в ресторане.

Все было слишком правильно.

— Таня, — сказал он. — Скажите, а кто такие чумники?

— Чумники?

Шрайнеру показалось, что Таня очнулась от сна, когда он задал свой вопрос. Повернулась к нему вполоборота, тонкие брови приподнялись удивленно. Розовый язычок пробежал по губам. Она была красива, конечно. Мила и необычайно соблазнительна. И отделена защитным экраном от чуждого мира, представленного мрачным и убогим типом по фамилии Шрайнер.

— Да, чумники.

— Где вы слышали о чумниках, господин Шрайнер?

— Пожалуйста, не зовите меня господином Шрайнером! — произнес он в десятый раз за сегодняшний день, уже даже не раздражаясь. — Рихард. Просто Рихард! Танечка, я слышал о чумниках уже не раз от ваших людей. От таможенника, от продавщицы. Кто такие чумники?

— Хорошо… Рихард, — неожиданно согласилась Таня. — А что вам уже сказали о чумниках, Рихард?

— Они опасны. Они — преступники, они не подчиняются вашим законам, и их не удается перевоспитать. Их изолируют от вашего неагрессивного общества, но некоторым из них удается сбежать, и они превращаются в «диких чумников»…

— Господи, какая глупость! — Таня засмеялась. — Вы хотите знать, что такое «чумники»? Так вот, я скажу вам: «чумники» — это всего лишь жаргонное словечко. Оно сохранилось со времен эпидемии якутской лихорадки. Тогда погибли десятки тысяч людей.

— Я знаю. Я был в России в это время.

— Народ называл якутскую лихорадку «чумой», хотя между двумя этими заболеваниями нет ничего общего. Как вы знаете, с эпидемией быстро справились. Было вакцинировано все население страны. С тех пор случаи якутской лихорадки почти не возобновлялись.

— Почти?

— Почти. Каждый год в России умирает от этого заболевания от пятидесяти до ста человек. Это немного.

Но это говорит о том, что опасность распространения эпидемии еще существует. Есть скрытые носители инфекции. Их и называют иногда «чумниками».

— А как же вакцинация?

— Вакцинация проводится всем. Но около десяти процентов населения остаются неиммунными. Вы знаете, что это значит? У них нет признаков заболевания, но они являются носителями вируса якутской лихорадки. Вирус постоянно живет в их организме. Они могут быть источником заражения. Наше государство вынуждено было изолировать неиммунных. Они живут в нескольких городах, доступ в которые закрыт. Это неприятный факт для нас — мы предпочли бы, чтобы любой российский гражданин мог свободно передвигаться. Однако опасность слишком велика. Неиммунные живут точно так же, как все остальные люди. Они обеспечены всеми благами. Они работают. Они рожают детей. Но они живут отдельно. Вот и все! Я думаю, через несколько лет эта проблема будет окончательно решена. Будет создана новая вакцина. Якутская лихорадка исчезнет полностью. И не останется даже воспоминаний о «чумниках».

— Но я же слышал, что чумники агрессивны, что они — потенциальные преступники! Может быть, это побочный эффект их вирусоносительства?

— Дикая и невежественная глупость! — фыркнула Таня. — Поверьте мне, чумники — это обычные люди. Они ничем не отличаются от остальных. Только они носят в себе вирус. И все же это глупое поверье распространено в нашей стране. Кое-кто валит на чумников все проблемы, еще остающиеся в России.

— У вас есть проблемы? — изумился Шрайнер.

— У нас очень много проблем, — серьезно сказала Таня. — Рихард, не думайте, что мы — бесчувственные роботы, живущие на всем готовом и бессмысленно боготворящие свои телевизоры. Вы должны посмотреть на русских непредвзято, попробовать жить нашей жизнью, чтобы понять нас. Россия — это очень специфическое блюдо, Рихард. Его не так-то просто переварить. Большинство иностранцев, попадающих к нам, чувствуют себя отвратительно в первые дни. Я понимаю их. Когда я в первый раз приехала в Германию, я чувствовала себя ужасно. Вы не поверите, я сутки просидела в своем номере и боялась выходить. А когда ко мне на улице подошел красивый парень и спросил, как пройти на Кайзерштрассе, я едва не описалась от страха. Я решила, что он хочет заразить меня СПИДом! На этот раз Шрайнер и Таня засмеялись вместе.

— Мне нравятся немцы, — сказала Таня. — Я люблю Берлин и Дрезден. Только… Я все равно немножко боюсь вас. Вас есть за что бояться. А вот русских — не за что. Безопаснее страны, чем Россия, сейчас не существует. Мы немножко странные — с вашей точки зрения. Я понимаю это. Вы у меня уже пятый немец. У нас бывает много гостей из Германии. И я вижу, что наша углубленность в себя поначалу шокирует. Вы знаете, у меня складывалось впечатление, что некоторые из немцев, которые ездили со мной вот в этом же эмобиле… Они смотрели на меня как на некий доступный объект, не имеющий права на собственное мнение. Они обижались, когда я не хотела разыскивать вместе с ними алкогольную зону. Они были уверены, что я — просто глупая девочка, лишенная человеческих чувств, но с хорошей попкой… Мне нравится, что вы — не такой, Рихард.

— Я не такой, — соврал Шрайнер. Уши его слегка покраснели.

— У меня были проблемы с одним немцем, — неожиданно призналась Таня. — Его звали Курт. Он твердо решил затащить меня в постель. Он приставал ко мне, он даже пытался предложить мне деньги. Но была одна проблема — он мне не нравился. Он был совершенно не в моем вкусе. В бассейне он почти стащил с меня трусики… Он пользовался тем, что я не могла ударить его. Вы знаете — у нас с этим просто. Если я говорю «нет», это означает просто «нет», и ни в коем случае — «да, но с определенными условиями». Он был таким огромным и агрессивным… Но конечно, своего он не добился. И знаете, что он сделал?

— Что?

— Он пошел в деканат и настучал на меня. Вы знаете, что значит слово «настучать» на русском языке, Рихард?

— Знаю.

— Он заявил, что я постоянно пыталась его трах… Простите. — Таня тоже покраснела. — В общем, он наговорил обо мне кучу гадостей. Мне пришлось пройти дополнительное психотестирование.

— И что?

— Тестирование показало, что Курт врал. Я думаю, что никто в деканате в этом и не сомневался. Русские не имеют привычки врать. Если бы я спала с ним, то я сама бы об этом сказала. Никакого криминала в этом нет — это моя личная жизнь, и никто не вправе в нее вмешиваться. Но все равно мне было неприятно.

— Танечка… — Шрайнер запутался уже в собственных мыслях, и все же хотел выдавить из себя наболевший вопрос. — Танечка, вы — такая же, как все остальные русские? Вы не чувствуете своего отличия от других?

— Я — совершенно обычная. Может быть, у меня довольно высокий интеллектуальный коэффициент. Он самый высокий в нашей группе. Но по всем остальным показателям… — Таня снова засмеялась. — Рихард, почему вы меня об этом спрашиваете? Вы подозреваете, что я — какой-нибудь скрытый диссидент?

— А почему вы рассказываете мне об этом подонке Курте?

— Потому что мне так захотелось. Мне захотелось об этом рассказать, и я так сделала. Вы находите это неестественным? Мы все такие.

— He все. Очень многие русские кажутся какими-то совсем уж… неодушевленными.

И Шрайнер рассказал про таможенника в аэропорту.

— А, вот оно что, — сказала Таня. — Так это «тормоз». Вы говорите, что он в тюрьме раньше сидел? Тогда точно «тормоз».

— Это что еще за новый термин?

— Это мы их так называем. Бывают у нас такие люди. Раньше у них были выраженные агрессивные наклонности. После прохождения курса психореабилитации агрессия исчезла, но появилась некоторая эмоциональная холодность. Говорите, он вам не улыбнулся?

— Именно так.

— «Тормоза» никогда не улыбаются. Зато они самые дисциплинированные служаки. Они и работают в основном государственными служащими. В бизнес «тормоза» не идут.

— Понятно, — сказал Шрайнер. — Можно я закурю?

— Конечно. Только включите дымовой фильтр.

Рихард Шрайнер нажал на кнопку, которая перевела его кресло в полулежачее положение. Он курил и думал о том, что это действительно пикантное блюдо — теперешняя Россия, с ее непривычным сочетанием простодушия и замкнутости, личной свободы и безусловной дисциплинированности. С ее новыми словами: «неиммунные», «тормоза», «тестирование», «психореабилитация». Стоило потрудиться, чтобы обмозговать все это.

Таня обещала, что он скоро привыкнет. Резон в ее словах был.

Шины тихо шуршали по дороге. По телевизору передавали концерт какой-то древней русской рок-группы. Седые старички с гитарами пели про крутой поворот.

Шрайнер думал.

Шрайнер стоял в телефонной будке, набирая телефонный номер. Конечно, можно было воспользоваться личным компьютером-фолдером как телефоном, но Шрайнер не доверял ему. Компьютер был русским и уж наверняка прослушивался русскими. Разговор же был конфиденциальным.

— Здравствуйте, — сказал Шрайнер в трубку. Немецкий акцент его усилился от волнения. — Могу я слышать господина Шепелева?

— Это я. Простите, а с кем я разговариваю?

— Я не могу сказать. Сейчас не могу. Извините. Я не был в Москве восемь лет. Вадим… Вадим, вы слышите меня? Это не телефонный разговор. Мне нужно поговорить хоть с кем-то из тех, кто знал… Вадим, может быть, вы вспомните меня…

— Подождите… Боже мой… Неужели…

— Да. Да. Нам нужно встретиться.

— Подождите… — Человек на том конце телефонного провода явно был в замешательстве. — Я даже не знаю… Нет, я не могу!

— У вас же полная свобода в России! Вы можете делать все, что хотите! Где мы встретимся?

— Немедленно положите трубку! — Голос вдруг взвизгнул. — Вы ошиблись номером! И быстро уходите! Вы поняли меня?! Уходите! А лучше уезжайте из страны совсем!

Короткие гудки в трубке — как трассирующая очередь в сердце, мучительно растянутая во времени.

Шрайнер повесил трубку. Ноги его подкашивались. Ему хотелось сесть на пол, закрыть голову руками и зарыдать.

Некогда было плакать. Шрайнер выскочил из будки, оглянулся по сторонам. Пошел к машине — удивительно быстро для хромого. Высокие каблуки его кожаных туфель громко цокали в тишине. Голова Шрайнера втянулась в плечи, волосы едва не стояли дыбом — выглядел он как человек, ожидающий выстрела в спину. Дверца эмобиля бесшумно скользнула вверх при его приближении. Шрайнер плюхнулся на переднее сиденье — почти упал.

— Таня, — сказал он шепотом. — Надо отъехать отсюда. Метров на пятьдесят вперед. И побыстрее, пожалуйста!

Таня молча включила двигатель, мастерски вырулила на дорогу — у всех эмобилей для удобства парковки все четыре колеса могли поворачиваться вбок почти под прямым углом. Притормозила у ближайшего свободного места в веренице машин на обочине. Нажала кнопку автоматической парковки. Машина скользнула к бордюру, выключила фары и затихла.

Они затерялись в шеренге эмобилей — одинаковых, как клонированные близнецы. Шрайнер достал из кармана маленький электронный бинокль, приложил его к глазам, повернулся лицом к телефонной будке, из которой только что так поспешно бежал.

— Что это значит? — В голосе Тани просыпалась тревога.

— Пока ничего… Ничего…

Милиционер появился у будки буквально через минуту. Подъехал на электромопеде, остановился, заглянул в будку. Зашел внутрь. Подсоединил к телефонному аппарату какой-то прибор с небольшим экраном, считал показания. Поднес запястье к губам и говорил что?то около минуты в портативную рацию. Потом кивнул, вышел, надел шлем, оседлал свой мопед и поехал по дороге.

Рихард съежился. Ему хотелось удрать немедленно, бежать с этой улицы, из этого города, из этой страны. Но еще больше ему хотелось знать. Он должен был получить информацию. Он хотел убедиться.

Милиционер медленно ехал вдоль ряда припаркованных машин и всматривался в окна. Обычный человек не увидел бы сквозь тонированное стекло ничего. Но Шрайнер не сомневался, что в очки шлема вмонтирована система инфракрасного видения. Такие системы были в германской полиции — почему бы русским милиционерам не иметь в арсенале что-то еще более совершенное? Шрайнер нырнул на пол, едва не взвыв от резкой боли в колене. Таня не успела задать вопрос. Немец схватил ее за шею и повалил на сиденье. Зажал рот рукой.

— Ради Бога, молчи! — прошипел он ей в ухо. — Прошу тебя, молчи!

Татьяна беззвучно брыкала ногами. Шрайнер знал, что она не могла вцепиться зубами в его ладонь или ударить его кулаком — просто не могла. Эти люди были искусственно лишены возможности защищаться. Но она имела возможность закричать, позвать на помощь. Более того, Шрайнер не сомневался, что девушка сделает это. Она должна была сделать это, по всей открывающейся ему логике.

Мопед тихо прошелестел мимо. Девушка молчала.

Шрайнер отпустил руки. Таня издала непонятный звук — то ли всхлипнула, то ли судорожно вздохнула. Медленно приняла сидячее положение. На сиденье осталась лежать пара клипсов-коммуникаторов, отлепившихся от ее уха.

Шрайнер выползал долго. Непонятно было, как он, с его почти негнущейся ногой, вообще умудрился так быстро втиснуться в это узкое пространство. Он цеплялся руками за панель приборов, за ручки, скрипел зубами. И неожиданно увидел перед своим носом узкую ладошку, протянутую Таней. Шрайнер схватил руку девушки, она потянула его с неожиданной силой, выдернула так резко, что он взвыл-таки от боли и приземлился на кресло. Корчился минуту, держась руками за колено, пока не отпустило.

— Поехали, — сказал он. — Отвезите меня в гостиницу, и простите меня, что я… так вас…

Татьяна взялась за руль, вывернула на дорогу резким движением, с ходу влетела в средний ряд, подрезав несколько машин. Пожалуй, ее поведение было слишком раздраженным для человека, который старается выглядеть спокойным.

— Вы совсем больной человек, — громко произнесла Таня. Непонятно, к чему это относилось — к ноге Шрайнера или к его психическому здоровью. Вероятно, и к тому и к другому. — Почему вы не вылечитесь, Рихард? Вы же профессор, состоятельный человек! Вам нужно купить российский медицинский полис, приехать в хорошую российскую клинику и полностью вылечиться. Неужели вам нравится чувствовать себя неполноценным?

— Это вы неполноценные! — огрызнулся Шрайнер. — Вы не способны сопротивляться даже таким инвалидам, как я! Они же сделали вас совершенно беззащитными! Как барашков! Как они сделали вас такими? Как?!

— Кто — «они»? Я ничего не понимаю! Вы что, преступник, Рихард? Почему вы совершаете такие странные поступки? Почему по вашим следам идет милиция?

— Просто я — иностранец, — тихо сказал Шрайнер. — Иностранец, черт подери. Чужой. И мне должно уделяться пристальное внимание. Вот милиция и присматривает за мной. Все иностранцы в вашей стране находятся под надзором. Вы об этом не знаете?

— Какая чушь! — Таня рассмеялась, тряхнула головой. — Это у вас там так считают, за границей? Происки российских спецслужб и так далее? Я уже слышала всю эту чушь! Вы даже представления не имеете, сколько у нас в России иностранцев! Из любых стран! Из бедных стран и, как вы их называете, «развитых». Если за каждым иностранцем вести надзор, придется задействовать половину страны.

Значит, я — не каждый! — упрямо заявил Рихард. — Я тот самый особый иностранец, к которому должен быть приставлен надзор. Да что я говорю? Собственно, его уже приставили. Вот вы, Таня, разве вы — не особая форма надзора?

— Я смотрела много ваших зарубежных фильмов, — сказала Татьяна, глядя прямо на дорогу. — Так вот, уважаемый профессор, если бы кто-нибудь из ваших мужчин сказал бы такое какой-нибудь из ваших девушек, он непременно получил бы от нее пощечину. Говоря по-русски, по морде. То, что вы сказали, — оскорбительно, герр Шрайнер!

— Ну так дайте мне по морде!

— Не могу! — сказала Татьяна с некоторым отчаянием. — Очень хочется, но не могу!

— Сочувствую. — Шрайнер откинулся назад в кресле, достал сигарету. — Объясните тогда мне, старому ослу, зачем человеку, хорошо знающему русский язык, не раз бывавшему в Москве, гид-переводчик?! Я ничего не имею против вас, Танечка. Вы мне даже нравитесь! Но вы представить себе не можете, как нелепо для европейского, привыкшего к свободе человека все время находиться в обществе специально приставленной особы…

Таня затормозила настолько резко, насколько это возможно было сделать на эмобиле, снабженном системой плавного торможения. Профессор едва не ткнулся лбом в стекло, выронил сигарету.

— Это я — особа?! — прошипела Татьяна, как разъяренная кобра. Шрайнер не верил своим ушам. Истинная, неподдельная, плохо контролируемая ярость звучала в ее голосе! — Вы что, полагаете, что мне доставляет огромное удовольствие таскаться летом по Москве с иностранцем — вместо того, чтобы проводить время в свое удовольствие на даче? Вы сами виноваты — указали в анкетах, что вы профессор и едете сюда с научными целями! Естественно, у нас решили, что вы крайне важная персона и вам требуется сопровождающий! Нет бы написали, что вы обычный человек и едете развлекаться, фотографировать сибирскую тайгу и пить посольскую водку. Никто бы на вас и внимания не обратил!

— Я вообще не профессор! — заорал Шрайнер. — Я учитель, простой учитель!

— Так вы еще и обманщик?

— Никого я не обманывал. Я учитель. Во всех ваших чертовых анкетах я так и написал! Но кто-то там из ваших наверху решил возвести меня в ранг профессора. С этого вся чертовщина и началась! Ну что я могу поделать?

— Извините. — Таня уже успокаивалась, ехала ровно, не выбивалась из ряда. — Это какая-то ошибка. Может быть, сбой компьютера…

— Компьютер, говорите? — Рихард скептически усмехнулся. — А милиционер этот в телефонной будке? Он тоже из компьютера?

— Что вы там такое делали в этой будке? Шпионили?

— Я просто разговаривал, — устало сказал Шрайнер. — Пытался поговорить с человеком, которого знал когда-то. Я не знал, жив ли он. Оказывается — жив. Только, знаете… Мне показалось, что я говорил с мертвецом. Или с тем, кто отчаянно притворяется трупом.

— Не понимаю…

— У вас такая хорошая фамилия — Аксенова. Она вызывает у меня ностальгические воспоминания. Вы знаете такого писателя — Василий Аксенов?

— Нет. Не знаю.

— Вы вообще никогда не слышали о таком?

— Нет.

— Он пишет уже много лет и очень популярен на Западе. Он — потрясающий писатель! Десять лет назад он считался одним из лучших русских авторов. А теперь в ваших магазинах я не увидел ни одной его книжки.

— Значит, нашим людям не нужны его книги.

— У него есть очень хорошая книга. «Остров Крым». Он угадал тогда многое из того, что происходит у вас сейчас. Он написал ее… Когда, кстати? В семьдесят девятом году, кажется. Или в восьмидесятом. Россия тогда еще была частью Советского Союза.

— Какая древность!

— Это для вас древность. А я хорошо помню это время. Это называлось эпохой «развитого социализма». Вы что-нибудь знаете об этой эпохе?

— Ну да. Что-то там… — Таня неопределенно помахала рукой в воздухе. — Я уж не помню. Я не специалист по истории. Это при Сталине было?

Шрайнер удрученно качнул головой и полез за сигаретами. Пачка оказалась пустой.

— Остановите! — сказал Шрайнер. — Остановите здесь, пожалуйста.

— Зачем? Я везу вас в гостиницу.

— Сигарет мне надо купить! Понимаете? Сигарет! В гостинице они стоят бешено дорого. А я — не миллионер. Я зарабатываю в два раза меньше вашего прожиточного минимума. Мне деньги надо экономить!

Татьяна сжала губы, свернула к тротуару — в который уже раз за сегодняшний день. Немец выскочил из машины, хлопнул дверью, заковылял к магазину, как журавль с подбитой ногой.

Татьяна положила руки на руль, опустила голову. Она устала. Этот немец был не так мерзок, как Курт. Пожалуй, Рихарда можно было даже назвать хорошим человеком, насколько это понятие было вообще применимо к иностранцу. Но он нарушал ее душевное равновесие — и даже не постоянно прорывающейся агрессивностью, естественной для любого иностранца. Ей начало казаться, что он знает о жизни в ее стране что-то такое, чего не знает она сама. Этот человек будил в ней то, чего она не испытывала давно — может быть, лет с десяти. Любопытство. Просыпающееся любопытство вызывало неприятный зуд в душе. Любопытство было бессмысленным атавизмом — желанием узнать то, что не положено. И все же чувство это не проходило.

Немец не возвращался. Бегал по магазинам, наверное. Сигареты продаются не в каждом магазине. Что за дурацкая привычка — вдыхать ядовитый дым? Вот русские не курят…

Татьяна вздрогнула и подняла голову. Господи… Похоже, она задремала. Где этот неугомонный Шрайнер?

Она посмотрела на часы. Целый час прошел! Где немец?!

Таня вышла из машины, сделала несколько шагов по направлению к магазину. И вдруг передумала искать Шрайнера. Все и так стало ясно. Она села на сиденье, нажала на кнопку связи. На экране возникла твердокаменная физиономия офицера. «Тормоз, наверное. Все они — тормоза».

— Это Аксенова. Я сопровождаю Рихарда Шрайнера…

— Я знаю.

— Он пропал куда-то!

— Каким образом? — Надменные губы офицера едва шевельнулись.

— Ну так. Вышел из машины на проспекте Вернадского. Сказал, что пошел за сигаретами. И не вернулся.

— Он совершал какие-то необычные действия?

— Нет. Ничего.

Татьяна волновалась. Она лгала и боялась, что лицо выдает ее ложь. Она старалась выглядеть спокойной. Их учили скрывать свои эмоции в университете. Это входило в курс общения с иностранцами.

— Он звонил по телефону сегодня вечером? В двадцать часов десять минут?

— Да.

— По телефону-автомату? На улице Соколова? — Да.

— Хорошо. Благодарим вас за информацию.

— Что мне делать?

— Ничего. Езжайте домой.

— Может быть, мне подождать еще? Может быть, он вернется?

— Езжайте домой, Татьяна. Он не вернется.

— С ним что-то не так?

— Все в порядке. Не переживайте.

А Таня все равно переживала. Ворочалась в постели и никак не могла заснуть. Может быть, в первый раз жизни она переживала так. Все это было так неожиданно и непривычно для нее — и расстройство по поводу какого-то там немецкого шпиона, и немотивированное любопытство, и сегодняшние вспышки раздражения, когда она готова была ударить Шрайнера.

Шрайнер как-то странно влиял на нее. Она сама становилась похожа на иностранку.

Почему она скрыла от офицера то, что он прятался от милиции? Они все равно узнают. Узнают… Глупый Шрайнер. Думает, что ему удастся что-то скрыть. Или узнать что-то, что не положено. Господи, до чего ж глупы эти иностранцы. Как дети.

«Мне надо пойти к психологу, — решила она. — Завтра я схожу к психологу. И все станет в порядке».

С этой мыслью она и заснула.