Нельзя сказать, что Краев много съел. Он осилил едва треть чудовищного по размерам стейка — отпилил ножом по кусочку, прожевал и заставил себя проглотить. Мясо, кстати, было приготовлено превосходно — как следует отбито и прожарено в меру. Оно не потеряло самого сока и в то же время покрылось с одной стороны хрустящей корочкой. Но дело было не в мясе. Просто как-то не приходил аппетит к Краеву. Вот Лисенок — это да! Лисенок старательно оправдывал свое прозвище — хоть и сглаженное уменьшительно-ласкательным суффиксом, но все равно хищное. Лисенок слопал свою полукилограммовую лепешку мяса за десять минут, и теперь облизывался розовым острым язычком, и прикусывал нижнюю губу блестящими зубками, оглядывался, что здесь можно еще съесть.

— Лисенок, — вяло сказал Краев, сдерживая непрошеную отрыжку. — Съешь мою порцию, а? Я чувствую, что у тебя еще осталось место в твоем маленьком, не больше наперстка, желудке.

— Сам ешь! — Лиза толкнула его локтем, не сводя блестящих глаз от соблазнительной обгрызенной отбивной. — Тебе надо поесть как следует! А то по мозгам шарахнет!

— Кто шарахнет?

— Не кто, а что! Ускоритель! Ты уже три стакана выхлестал! Ускоритель заедать надо!

— Я что, похож на человека, на которого подействовал ускоритель? — пробормотал Краев, совсем уже засыпая. — На меня ваш ускоритель не действует. Я же метаморф… У меня все не так, как у людей… Ты ешь, милый Лисенок. Я очень люблю кормить лисят. Маленьких миленьких лисяток…

Он положил руку на стол, голову — на руку и отрубился. Лиза нежно, благодарно погладила его по бритому темени. Потом подвинула к себе его тарелку и занялась отбивной.

Первый аккорд вошел в сознание остро, как кончик штопора в пробку. Краев судорожно всхлипнул, дернулся всем телом, не открывая еще глаз, оборонительно закрыл уши руками, но металлический штопор двигался уже глубоко в его голове, прокладывал себе дорогу, ритмично ввинчивал гитарные риффы виток за витком. Невидимая рука придавила плечи Краева к столу, другая рука дернула за ручку штопора, и мозги его выскочили из черепной коробки со звуком откупориваемой пробки.

Плюк!!!

И наступила тишина.

— Что это? Что это было? — Краев ошарашенно хватал воздух ртом, мотал головой, как человек, глотнувший морской воды и едва не перешедший в разряд утопленников.

— Гляди-ка ты, проснулся! — Диана перегнулась через стол, хлопнула Лизу по плечу. Лиза и все прочие сидели спинами к Краеву, смотрели куда-то в глубь зала — туда, где царила полная чернота.

Краев отхлебнул полстакана зараз, вторую половину вылил себе на голову. Лиза полуобернулась к нему.

— Чего бузишь? Бессонница замучила?

— Что это за звук был? Такой странный?

— Звук настраивали. Там… — Лиза махнула рукой в сторону сцены. — Сейчас начнется.

И тут же небеса разверзлись. Точнее, локально расстегнулись со звуком сломанной «молнии». Сцена озарилась белесыми вспышками, похожими на приступ мигрени. С небес на сцену эффектно слетел конферансье, размахивая руками и каркая, как ворона. Вероятно, по творческому замыслу он должен был коснуться земли одновременно обеими ногами. Но невидимые стропы, которые опускали его, сработали как-то не так. Человек приземлился на одну ногу и стоял на ней в немыслимо наклонном положении, нарушая пошлые законы тяготения, дергая другой ногой, поднятой на полметра. Он пытался дотянуться ею до пола. В конце концов он изнемог от безуспешных попыток освободиться и начал свое выступление. Первой фразой конферанса был громкий хриплый вопль:

— Да отпусти же ты, козел чумной, холера тебе в глотку!!!

Невидимые нити ослабли разом, человек рухнул на пол как марионетка, у которой перерезали веревки. Публика дружно захлопала и засвистела.

Человек поднялся, почесал голый живот. Потом поднял свалившуюся с него маску, изображавшую череп. Вытянул ее на руке вперед.

— И ты, Йорик, друг мосластый… — сказал он задумчиво. А потом запулил маской в публику. Маска серебристо мелькнула в воздухе, народ повскакивал с мест, пытаясь поймать ее, но она бумерангом описала широкий полукруг и вернулась в руки хозяина. — Вот так проходит наша чумная жизнь, — философски заметил артист. — Как бы нас ни кидали, все равно вернемся мы на круги своя. В надежные руки! В цепкие пальцы! Так дайте нам полетать, прежде чем превратимся мы в кости и кости наши истлеют и превратятся в земную пыль!

Люди дружно захохотали, захлопали, заорали «Браво!». Краев изумленно покачал головой. Специфический юмор чумников пока еще туго доходил до него.

— Мир сгнил, — сообщил конферансье, расставил руки, опустил кисти, наклонил голову к одному плечу. На его обнаженном тощем торсе с выпирающими ребрами светились серебряные зигзаги. — На куче падали осталась лишь горстка живых людей. Это мы! Но мы помним! Мы помним то, что похоронили! И мы запустим наши живые руки в эту гору праха и выловим то, что нам дорого! Мы оживим то, что хотим увидеть! И мы будем летать, ибо полеты — все, что у нас осталось! Летайте, братие! Только не падайте, ибо падать придется в кучу падали! — С этими словами он взмахнул руками и взмыл в воздух. Очевидно, тот, кто управлял этим сложным процессом, так и не смог справиться с механизмом, потому что левая нога человека снова вздернулась, как у собаки, отливающей под столб. Так он и улетел, несостоявшийся Дэвид Копперфильд, — ногой вверх, каркая, кашляя и завывая.

Огромная пятиметровая рука опустилась сверху, из черноты невидимого потолка. Алый свет прожекторов окрашивал ее потеками крови. Чудовищная конечность пробежалась пальцами по полу, прошла сквозь него и выволокла за шиворот скелет, одетый в потрепанную черную одежду и дырявые сапоги на высоких каблуках. Ремень висел на плече скелета, на ремне болталась электрогитара. Рука поставила человеческие останки на землю, тряхнула их так, что удивительно было, как скелет не рассыпался на отдельные кости. Рука щелкнула пальцами и пропала. Фонари ударили снопами разноцветных искр. Пиротехника с грохотом взорвалась и окутала сцену ядовитым зеленым дымом. Публика завопила.

Краев сидел с открытым ртом. Он всегда мечтал увидеть этого человека живьем. Но этот человек умер пятнадцать лет назад. Умер еще до Чумы. Умер в другой стране. Этот человек никогда не был в России. Краев видел его лицо только на обложках пластинок.

Скелет превратился в живого человека. В музыканта. И звали этого музыканта Фрэнк Винсент Заппа, и никак иначе. Нельзя было не узнать его: выдающийся бержераковский носяра, черные как смоль длинные спутанные волосы, толстые усы, подкрученные на концах, рудимент бородки под нижней губой.

— Привет, стариканы, — произнес музыкант знакомым, настоящим запповским голосом — неподражаемый низкий тембр, появившийся после повреждения гортани в результате падения на бетонный пол оркестровой ямы с высоты пятнадцати футов в 1971 году. — Все еще жрете свои ломтики коровьего носа? — Заппа говорил по-английски, но Краев понимал его без труда. — Хотите импровизировать со мной? Давайте! Совершенствуйтесь! Нам предстоит научиться импровизировать на всем — на птице, на грязном носке, на дымящейся мензурке! И это может стать музыкой. Музыкой может стать все!

Заппа наклонил голову, положил пальцы на гитару, прикоснулся к ней нежно, словно извиняясь за то, что сейчас придется с ней сделать. И вдруг ударил по струнам, запустив в толпу тугой, ноющий блюзовый выдох. Первый аккорд заставил Краева вздрогнуть. Это было то самое сочетание звуков, что штопорной болью пришло к нему во сне. Тот самый аккорд, что был знаком ему уже так много лет. Это была та самая песня, которую он слушал когда-то дома — сотню лет назад, в тот проклятый вечер, когда он согласился сотрудничать с Давилой. Он согласился тогда. И тем поставил кровавую подпись на договоре с Чумой. Он еще не знал тогда, что придет Чума. Если бы он не совершил тогда той цепи поступков, все в этой стране было бы по-другому.

— Пей. — Лиза поставила перед ним стакан. Стакан был странным — сбоку он имел длинный трубчатый носик, вытянутый из стекла, наподобие китайских чайников для вина. И жидкость в стакане тоже была странной. Она опалесцировала, переливалась розовыми и зелеными неоновыми оттенками. Краеву даже показалось, что там, внутри, бешено пляшут маленькие живые фигурки. — Пей. Только осторожно. Это пьют так… — Лиза приложилась губами к трубочке-носику и потянула жидкость из бокала.

— Что это?

— Мескатоник.

— Почему он так странно выглядит?

— А как мескатоник может еще выглядеть? — Лиза пожала плечами. — Ты хочешь летать, метаморф?

— Не знаю…

— Ты! — Лиза вскочила, нависла над Краевым, как разъяренная фурия. — Я хочу летать! Я всегда летаю здесь, и не тебе это менять, метаморф! Ты понял? Я пристегнута к тебе, метаморф! — Она потрясла своим наручником. — И поэтому ты должен идти со мной! Должен! А еще ты должен выпить эту бурду! Вот этот напиток богов! — Она ткнула пальцем в стакан. — Потому что если я взлечу, а ты нет, то твои кости переломаются…

Краев смотрел на девушку снизу вверх. Что-то случилось с ней. Она не была пьяна, нет. Это было что-то более сильное, более глубинное, чем опьянение. Кожа ее побледнела, стала почти прозрачной, глаза тонули в фиолетовых кругах-мишенях. Шарики на концах косички вспыхивали волнами — в такт исходящей от девушки, почти ощущаемой Краевым боли.

— Хорошо. — Краев поднялся, медленно взял стакан. — Я выпью. Ты научишь меня летать, Лисенок? Научишь?

— Да, — шепнула она. Она сделала шаг к нему, протянула руки, провела пальцами по щеке, по бритому темени. По его губам. Пальцы ее дрожали. — Это хорошо — летать. Ты должен суметь. Если ты чумник — ты сумеешь. Я не знаю, кто ты такой. Но если ты такой же, как мы, — ты сумеешь. Я научу тебя. И ты вспомнишь… Вспомнишь себя…

Краев взял в рот стеклянную трубочку, сделал первый осторожный глоток. Ничего особенного. Еще глоток. Боже мой, как вкусно! Жидкость не была водянистой. Она была густой. Она была живой. Она всасывалась там, внутри Краева. И она знала, что делать. Знала сама по себе. Занимала положенные ей маленькие сосуды в теле Краева и душе его, и он начинал понимать, что в теле и душе его всегда были пустые места. Пустые места, не заполненные ничем. Специально предназначенные для того, чтобы заполниться напитком богов и сделать Краева самим собой. Навсегда.

— Метаморф… — Лиза обхватила рукой Краева за шею и спрятала лицо у него на груди. — Бедный мой метаморф… Пей. Я не хочу, чтобы у тебя сломались косточки… Бедный, милый мой метаморф… Ты будешь летать со мной?

— Да, — сказал Краев.

Он разжал пальцы, стакан упал на пол и разлетелся на розовые и зеленые осколки.

— Пойдем… — Лиза тащила его за собой между столами. — Здорово, правда? Ты сам увидишь, как здорово!

Краев видел. Видел, что на сцене появилась уже вся группа Фрэнка. Целая куча «мамаш»- бас-гитарист, и ударник, и клавишник, и духовая секция, пытающаяся справиться со своими разнообразными дудками, и прочие, кому полагалось. Непонятно, как все они умещались на сцене со всеми инструментами — саксофонами, тамбуринами, флейтами, кларнетами, маримбами, ксилофоном, челестой, колокольчиками, деревянными дощечками, барабанищами, барабанами и барабанчиками и прочими неизвестными науке предметами для производства музыки. «Мамаши» появились из ниоткуда, появились там, где им положено было, и занимались своим делом. Они играли. Ритм — нелогичный, меняющийся, как настроение галлюцинирующего хиппи, — расстреливал сознание, подминал его под себя, заставлял ноги двигаться. Это было изумительно. Нагромождение звуков могло бы распасться, превратиться в какофонию, но низкий голос певца связывал все воедино — доброта была в этих обертонах, глупый смех и умная ирония. И конечно, это была музыка. Невероятное, возмутительное и в то же время единственно возможное смешение рок-н-ролла и Двадцать первой симфонии Вебера; параллельных кварт ритм-энд-блюза и «Весны священной» Стравинского. Только один человек в мире мог делать это так. И он делал это сейчас на сцене — анархист и музыкант, авангардист и шут. Неподражаемый Заппа.

Вся их компания выплясывала уже перед сценой, Лиза и Краев присоединились к ним. Зря Краев боялся, что не умеет танцевать по-современному. Это нельзя было назвать современным танцем, да и просто танцем, пожалуй, тоже. Невозможно было танцевать под то, что выплескивалось из колонок. Можно было только ловить кайф. Чистый кайф. Наплевать на все рамки поведения, окаменелые от древности, и самовыражаться. Все в зале делали именно это. Краев не мог видеть всех — люди превратились для него в странные, извивающиеся, постоянно трансформирующиеся силуэты. Приоткрыв один глаз, он наблюдал лишь за поведением своей компании. Настя (или Зыбка — кто их разберет?) стояла одним коленом на полу и совершала безумные запилы на воображаемой гитаре. Диана медленно снимала с себя одежду и в сомнамбулическом трансе надевала ее как попало — брюки на руки, жилетку на ноги. Рот ее был широко открыт, а взгляд неподвижно устремлен в потолок. Чингис, с зажмуренными глазами, подпрыгивал на корточках, как борец сумо, и зависал каждый раз в воздухе на несколько секунд. Крюгер бешено кружился, вращая над головой свой обрезанный сиреневый смокинг.

А что делал Краев? Он и сам не знал. Он совершал какие-то движения. Он слушал ритмичное бормотание Заппы, переходящее в смех и вопли. Он держал на плечах взгромоздившуюся туда Лизу, но почти не ощущал ее веса — только упругие ее ноги, временами сжимающие его голову, чтобы не свалиться при неожиданных наклонах. Он чувствовал, что тело его становится все легче и легче. Он прилагал последние усилия, чтобы не взлететь. Не взлететь слишком рано. Дотянуть еще хоть мгновение в предвкушении полета — неминуемого и непостижимого, как оргазм.

Заппа пел свою глубокомысленную муру, а парень в засаленной куртке из оленьей кожи, парень, которого звали Сал Ломбардо, валялся по зеленому ковру с обглоданным кукурузным початком во рту, и девчонки медленно поливали его блаженствующую физиономию белыми взбитыми сливками. Все было также, как сорок лет назад. Так же, как и в шестьдесят восьмом году. Время застыло, замерло на одном из своих кругов и проигрывало его снова и снова — как заедающую старую пластинку.

— Воздух!!! — завопили все вокруг.

— Воздух! — высоким, чистым голосом вскрикнула Лиза где-то там, вверху, пролетая над Краевым и протягивая к нему длинные пальцы.

Краев улыбнулся, расправил руки и беззвучно, легко оторвался от пола. Он медленно повернулся вверх лицом и поплыл на спине. Лиза опустилась сверху мягкой тенью, легла на него золотистым животом, положила свои ноги на его ноги, скользнула руками по его расставленным рукам. Они плыли, прижатые друг к другу и распятые собственным блаженством. Расплавленные общим наслаждением.

— Лиза, я вспомнил, — тихо выдохнул он в маленькое ее ушко. — Я вспомнил себя. Я вспомнил, каким был еще до того, как родился. Я умел летать.

— Ты еще не родился. Не родился, — увидел он беззвучные слова на ее губах.

— Что такое рождение?

— Это боль. Ты рождаешься каждый раз, когда чувствуешь боль. Ты умираешь каждый раз, когда теряешь боль и получаешь взамен наслаждение. Когда летаешь. Но наша смерть, увы, не вечна. Срок нашей смерти короток. Мы должны снова родиться. Родиться в муках. Вернуться в свою жизнь и свою боль.

— Я не хочу рождаться более. Я хочу остаться здесь, с тобой.

— Меня здесь нет. Я — там. По ту сторону.

— А я?

— Я не знаю. Как я могу знать, если ты сам не знаешь себя?

— Я везде… — пробормотал он. — Я — этот зал, и ты внутри меня. Ты летаешь во мне, как смешливая искорка в глазах сумасшедшего. Я — эта страна. Я создал эту страну, потому что не смог отказаться. Я создал вас, чумников. Простите… А теперь я вернулся, как бракованный бог, изгнанный с Олимпа. Я смотрю… Я вижу… Я плачу…

— Не плачь. — Лиза слизывала его слезы влажным языком лисенка. — Не плачь, метаморф. Ошибок не совершает только тот, кто совершил их слишком много. Так много, что больше не достоин жизни. Не достоин боли. Не ошибаются только мертвые.

— Мы — мертвые?

— Это ненадолго. Нельзя быть мертвым долго. Это опасно. Можно навсегда остаться мертвым — даже если тело твое оживет.

— Не хочу жить… Зачем жить, если смерть настолько лучше жизни? Если мозг твой находится в темнице тела и только смерть избавляет его от тюремной решетки…

— Ты — дурак! — Лиза резко оттолкнулась от него, спикировала в сторону, зависла сбоку, сжавшись в напряженный клубок. — Ты так глуп, метаморф… Ты не знаешь… Так нельзя говорить! Ты разбудишь их, и они придут за тобой! Замолчи…

— Я все знаю!.. — Краев закрыл глаза и блаженно улыбнулся. — Все знаю… Я нашел себя. Я останусь здесь…

— Заткнись!!!

— Уходи… — пробормотал Краев, наблюдая сияющие звездочки в темно-синем куполе небесной сферы. — Уходи. Оставь меня в покое…

Страшный удар в бок остановил его дыхание. Он полетел вниз, кувыркаясь, пытаясь зацепиться хоть за что-то, но пальцы его бессмысленно хватали лишь пустоту. Пол ударил его всеми своими твердыми слоями — бетоном перекрытия, деревянными лагами, толстыми досками и жестким скользким пластиком, политым кислым пивом и вонючим потом. Краев скользил по полу, инерция от удара ботинком в ребра гнала его дальше и дальше, пока новый удар не остановил его, пригвоздив намертво к месту.

Лиза неслась прямо за ним, на боку, сложенная пополам, как личинка майского жука. Она врезалась спиной в него, остановилась и осталась лежать неподвижно.

— Значит, ты все знаешь, полумех? — Мерзкая физиономия нависла над Краевым, расплываясь в его зрачках, дрожащих от невыносимой боли. — Это похвально. Ты не хочешь жить? Ты хочешь умереть? Навсегда? Мне кажется, что ты заслужил это. Это не просто — умереть навсегда. Но мы поможем тебе, полумех. У нас это хорошо получается — помогать тем, кто решил откинуть копыта!

Кольцо черных теней, окружающее Краева, разразилось громовым хохотом. Адским ревом, дьявольскими воплями, глумливым подвизгиванием. Боже… Где его блюз? Где его крылья? Где его прозрение? Все кинули его, все предали — даже воздух, никак не желающий просачиваться в сведенное судорогой горло. Краев, только что выпавший из смерти младенец, никак не мог сделать свой первый вдох.

Человек схватил Краева за грудки, резким движением поставил его на ноги и приблизил к нему свою безобразную голову — череп, обтянутый высохшей побуревшей кожей.

— Ненавижу баранов, — прошипел он, обдавая Краева волной холодной трупной вони изо рта. — Ненавижу баранов! Ненавижу деяния рук их — полумехов, параспосов и прочую метаморфированную мразь. Мир сдох. И те, кто притворяется живыми, должны занять свое место. Место в куче падали.

— Я не полумех, — просипел Краев. — Убери свои клешни, труп.

— Это мы узнаем. Узнаем, когда разрежем тебя на кусочки. Препарируем тебя, чтобы выяснить, из чего ты сделан. И если мы найдем внутри тебя интересные механические безделушки, мы оставим их себе на память!

Животруп толкнул Краева назад, разжав пальцы. Краев полетел спиной вперед и врезался в одного из тех, кто стоял, окружив его черным кольцом. Жилистые руки схватили его сзади, прижали локти его к бокам. Краев не мог пошевелиться — только дышал со свистом, с трудом превозмогая боль в боку, и смотрел на бедного маленького Лисенка, который без сознания лежал на полу, свернувшись клубочком.

— Что с этой медузой делать? — Один из черных уродов пошевелил Лизу носком огромного башмака, подбитого железной полоской. — Убить?

— Нельзя… — сказал главный животруп. — Пока нельзя.

— Почему? Она же сестрица этого… Салема.

— Потому и нельзя. — Животруп сплюнул под ноги. — Но кое-что другое с ней сделать можно. Сделать Салему подарочек. Заделать его сеструхе маленького животрупика. Поднимите-ка эту медузку, посмотрим на нее как следует…

Двое черных метнулись к Лизе, схватили ее за плечи, придали вертикальное положение. Сама девушка стоять не могла — висела безвольно на чужих руках. Голова ее свешивалась вперед, изо рта стекала тонкая струйка окровавленной слюны. Главарь сделал шаг вперед, схватил ее за косичку, откинул голову назад, приоткрыл пальцем веко.

— Выходит из кайфа, — сказал он. — Надо быстро. Если она очухается, много возни будет. Обдерите-ка с нее шелуху. Я первый ей вставлю…

Один из черных начал стягивать с Лизы полосатые обтягивающие брючки. У него никак не получалось. Он даже присел на корточки от старания, но ткань словно приросла к коже.

— Шеф, похоже, на ней штаны из прилипки! — взвыл черный. — Так просто не снимешь!

— Режь ножом, тупень!

Лиза застонала и медленно открыла глаза. И похоже, то, что она увидела, ей очень не понравилось. В зрачках ее мелькнули искры холодного гнева. В ту же секунду колено ее резко согнулось и въехало в уродливую физиономию того, кто сидел перед ней на корточках. Он еще не успел рухнуть на пол, а девчонка крутнулась юлой, выскользнула из захвата. Ловко нырнула, ушла от удара кулаком — не хуже профессионального боксера. Двигалась она быстро, даже неестественно быстро, но силы были слишком неравны. Черные тени отделились от круга, бросились к ней, заслонили ее хрупкую фигурку.

Руки, обхватившие Краева, несколько ослабили захват. Он не стал терять времени. Он приподнял правую ногу, нащупал нож в голенище сапога, выхватил его и нажал кнопку. Лезвие выскочило и зафиксировалось со Щелчком. И в то же мгновение Краев ударил ножом назад — не глядя, яростно сжав зубы. Острие вошло в податливую мякоть, Николай провернул нож в ране и едва не оглох от болезненного вопля в самое ухо. Животрупы, несмотря на свой полумертвый вид, оказывается, прекрасно чувствовали боль. Удар локтем назад — Краев высвободился и бросился на помощь Лизе. Он чувствовал себя героем.

Не долго чувствовал. Круг людей неожиданно расступился, и Краев увидел, как огромный двухметровый животруп в длинном плаще тащит Лисенка за шиворот, приподняв над землей. Верзила скользнул вместе с девчонкой в образовавшийся в круге просвет, и черные сомкнулись.

Краев закричал от дикой боли. Рука его разжалась, и нож упал на пол. Проклятые наручники! До сих пор он отходил от Лизы не больше чем на пару метров. Но теперь гигантский животруп уволок ее неизвестно куда. И это означало, что предплечьям Краева оставалось быть непереломанными считанные секунды.

— Что это с тобой, полумех? — Главарь снова наклонился над ним. — Похоже, в тебе сломалась какая-то важная деталька? Ты бракованный полумех, да? Поэтому тебя отправили сюда, к нам? Чтобы мы тобой занялись? Мы займемся тобой, кибер. Перережем тебе горлышко и вставим туда цветочек. Как ты относишься к зверобою, полумех?…

Краев не мог ответить. Он корчился и громко вопил. Последние остатки разума покидали его.

Похоже, на этот раз он доигрался. Главарь-животруп, улыбаясь настолько паскудно, насколько может улыбаться череп, взмахнул рукавом, и в руке его появилась опасная бритва. Но Краев не видел этого. Он даже не прощался с жизнью. Вряд ли он вообще понимал, что происходит.

Не слышал он и глухих ударов, доносившихся из-за предела круга черных. Не видел, как два животрупа стукнулись лбами, а потом разлетелись в разные стороны, разорвав живую ограду. В прорыв вломился Чингис — голый по пояс, с несколькими свежими порезами на груди. Уродцы набросились на него всем скопом, но он двигался вперед как носорог через камыш — с хрустом ломаемых носов укладывал одного животрупа за другим. Ему сильно доставалось, но он не обращал на это внимания. Он очень спешил. Следом двигались две девчонки — Настя и Зыбка (Краев так никогда и не узнал, кто из них — кто). Они действовали конечностями не так мощно, как метис, но скорость их реакции вызвала бы удивление даже у профессионального каратиста. Крюгер работал где-то снаружи, прикрывая тылы, самого его не было видно, только блестящий набриолиненный кок время от времени появлялся над сморщенными черепушками живоглотов и пропадал снова.

Все это произошло очень быстро. Главарь еще опускал бритву над Краевым, собираясь, как и положено, перерезать полумеху горло, а в живой стене его приспешников уже образовался туннель. И в этот туннель, как снаряд, в горизонтальном положении влетела симпатичная девочка, с рыжеватой косичкой вдоль бритой наголо головы. Под глазом у симпатичной девочки красовался здоровенный фингал. Девчонка приземлилась на руки, перекувыркнулась через голову, вскочила, как пружинка, и вышибла ногой бритву из клешни главаря. Главарь оглянулся, взмахнул полами плаща и тут же взвился в воздух. Он прыгнул, и конечная точка траектории его прыжка лежала точно на голове Краева. Главарь не привык ошибаться. Острые каблуки его сапог, подкованные железом, летели точно в глаза проклятого метаморфа. И все же он опоздал. Девчонка с нечеловеческой скоростью наклонилась, схватила метаморфа за щиколотки и потянула на себя. Животруп обрушился на пол с такой силой, что каблуки проткнули пластик и застряли в нем. В следующую секунду он получил от Чингиса качественный удар в ухо и рухнул на пол.

Сил, чтобы убежать, у Лизы уже не было. Она просто легла на метаморфа и закрыла его собой.