Кадр двадцать второй
Бракованное семя
Егор был абсолютно нормальным ребенком и, конечно же, терпеть не мог ходить в школу. Там, в подмосковной Электростали, когда нудные учителя, которым почему-то очень нравилось командовать детьми, заставляли зубрить все подряд. А если ты понимал материал, но не помнил наизусть – ставили «банан» и строчили в дневнике противные закорючки, призывающие родителей срочно заняться воспитанием сына.
А здесь, в Городе на траве, он вдруг обнаружил, что скучает по урокам в наспех отремонтированных классах, увешанных плакатами с изображениями человеческих потрохов, и даже по ненавистной математичке Любови Павловне, похожей на сморчок в гигантских очках. Здесь все было по-другому... Учиться не заставляли. Более того, не слишком-то и поощряли инициативу в этой области. Библиотеки, безусловно, существовали, и в них, в общем-то, можно было беспрепятственно записаться и брать книги, но у ребят его возраста такое времяпрепровождение не пользовалось популярностью. Также не особенно модно было прилюдно умничать и щеголять эрудицией. Да и какая там эрудиция может быть у пятиклашки...
До конца смены оставался час с небольшим, и Егор даже ускорил темп просева, в предвкушении очередной встречи с дядей Левой. Всего восемь пацанов из его района приходили каждый день после работы на лавочки, расставленные на детской площадке во дворе высотного панельного дома, построенного в виде буквы «П», где бывший игрок ЧГК – лысый словно колено дядя Лева – рассказывал им разные занимательные истории. Сначала Егору было чрезвычайно интересно, что обозначает таинственное сокращение «ЧГК», но он как-то не решался спросить, а потом дядя Лева сам обмолвился, что это всего лишь аббревиатура телевикторины «Что? Где? Когда?», и ребята долго хлопали себя по лбу: как же, мол, оболтусы, сами не просекли!
Дядя Лева умел рассказать о любой, даже самой неинтересной вещи так, что детворе оставалось только удивляться, почему же они раньше не видели этих удивительных деталей вокруг себя?! Ведь невероятно забавные подробности лежат на самой поверхности, остается лишь подцепить их кончиком пальца и любоваться, затаив дыхание.
К примеру, вчера он рассказывал о форме снежинок. Быстро черкая карандашом по белоснежному листку, дядя Лева делал схематичные наброски, аккуратно отстраняя локтями любопытные носы пацанов, так и норовящие уткнуться в бумагу вместо графитового стержня. Оказывается, форма лучей у снежинок не совсем беспорядочна. Она зависит от температуры. От нуля до минус четырех преобладают пластинки, от минус четырех до минус десяти – призмы, спирали и иглы, в промежутке между десятью и двадцатью градусами ниже нуля – толстые, как правило, шестиугольные пластинки и дендриты, похожие на ветвящиеся кроны деревьев, а если температура падает ниже двадцати, то образуются полые внутри столбики...
Родители с сомнением относились к ежедневным уходам сына на лавочки, но пока не запрещали, видя, что вреда от бесед с «лысым очкариком» вроде бы нет.
А еще во время этих встреч Егор обменивался с остальными ребятами флюками, найденными за день в породе...
По большому счету, работа на мельнице было довольно нудной. Сидишь себе по три часа кряду и перебираешь темную жижу, отыскивая в ней семена. Промываешь их, складываешь в пакетики, а просеянную жижу сливаешь в чан для жмыха. Ребята неоднократно спрашивали у родителей, почему нельзя придумать автоматы, которые могли бы делать эту тупую работу за людей, но предки только шикали на них и отбрехивались фразами типа: «Не забивай голову всякой ерундой!..» Даже дядя Лева, когда Егор однажды спросил его об этом, насупился, задвигал лбом, отчего очки с толстыми линзами смешно запрыгали на переносице, и промолчал. В конце концов вопрос исчерпался как-то сам собой, и ребята решили, что труд на мельнице нужно просто воспринимать как должное. Единственное, что не давало покоя Егору до сих пор, – картинки, которые рисовало его воображение: огромная деревянная башня, чуть сужающаяся кверху, исполинские лопасти, со скрипом вращающиеся по часовой стрелке, и много-много мешков с белой мукой, наваленных возле входа. Именно так он представлял мельницу. А здесь – что? Серое трехэтажное здание, поделенное на десятки помещений размером со школьный сортир, в которых по одному сидят люди и возятся в густой темной жиже. Плюс еще ходоки вечно снуют туда-сюда. И ни одной лопасти.
Но Егор недавно вывел для себя чрезвычайно образную и мудрую закономерность: среди любых однообразных условий обязательно есть нечто, разительно отличающееся по тону от общей серости. Нужно только внимательно поискать. Этот самостоятельный вывод был предметом его тайной гордости, и пацан не преминул поделиться им с дядей Левой. Тот одобрительно покачал лысиной и как-то странно улыбнулся.
Была отрада и в нудной работе на мельнице. Изредка в жиже попадались очень странные вещицы, не имеющие аналогов с общеизвестными предметами человеческого быта. Ребята их называли флюками.
Они имели подчас невообразимую форму, консистенцию и запах и обладали чрезвычайно широким спектром свойств.
Встречались так называемые «пуговицы», плоские круглые таблетки диаметром два-три сантиметра из материала, напоминающего очень плотную резину. Особенность «пуговиц» заключалась в том, что они неизвестным образом заключали в себе огромную кинетическую энергию. Если такой кружочек, предположим, катнуть по ровной поверхности, то он будет двигаться очень долго, а встретив на своем пути кочку или ложбинку, может подпрыгнуть так, что не найдешь. Одним из любимых занятий мальчишек было запустить «пуговицу» в ванну и наблюдать, как она часами мотается от одной стенки к другой словно маятник.
Реже в вязкой породе можно было выудить «светлячка». Этот блестящий механизм с множеством тонких, но прочных суставчатых лапок отличался свойством вспыхивать ярким зеленоватым светом при контакте с любым металлом. Поговаривали, что, даже брошенный в ртуть, он загорается и не гаснет, пока его оттуда не вытащишь.
В жиже также попадались трескучие «сверчки», жутковатые «ретикулы», похожие на нервную клетку со страницы учебника по биологии, миловидные «пушилки», крошечные «дисколистья», увядающие уже через две-три минуты после извлечения их на воздух, чрезвычайно редко встречающиеся «спектралы» – сверхпрочные кристаллы иссиня-черного цвета, которые в любой момент могли стать невидимыми и неощутимыми и, конечно же, терялись в два счета... Примечательно, что все причудливые вещицы по габаритам были не больше спичечного коробка.
Откуда брались флюки – оставалось загадкой. Наверное, хранилища производили эти странные предметы вместе с породой... Некоторые считали их чем-то вроде бракованных семян.
Согласно правилам работы на мельнице, при обнаружении флюка следовало поместить его в специальный герметичный контейнер и немедленно сообщить конторщику, отвечающему за порядок на объекте.
Но дети бы перестали быть детьми, начни они жить по правилам. Разумеется, лишь немногим больше пятнадцати процентов таинственных находок оказывались в герметичных ящиках, остальные же уносились с собой, несмотря на строгие запреты. Благо при выходе работников мельниц не обыскивали. Ребятам и девчонкам, бесспорно, влетало по первое число, если взрослые обнаруживали у них под матрацем «пушилку» или пуговица на рубашке вдруг сходила с ума и начинала наглым образом отталкивать пальцы при попытке ее застегнуть. Но они продолжали таскать флюки с мельниц и обменивались ими после смен.
Дети, слава всему сущему, оставались детьми. Даже тут – в Городе на траве...
Дядя Лева не ругал пацанов, когда они доставали из носков и потайных кармашков флюки и принимались торговаться, выбивая по выгодной цене вещицы поинтересней. Несколько дней назад Егор выменял у хитрого татарчонка Тимурки крупный «спектрал». За такое сокровище пришлось выложить четыре «светлячка», две «ретикулы» и целых десять «пуговиц». Оба остались довольны сделкой. Егор незамедлительно убрал мутный чернильный кристалл в пластиковую коробку из-под обеда, которую поплотнее закупорил крышкой. Посеять «спектрал» не составляло труда – исчезни он у тебя на ладони, и все, кранты, можешь забыть о редком флюке. В нематериальном состоянии «спектралы» могли пребывать от нескольких секунд до суток. Поэтому, чтобы при случае было чем похвастаться приятелям, держать их ребята предпочитали в закрытых коробках или ящичках.
– Егор, можешь заканчивать.
Молодая конторщица Регина, как всегда, заставила пацана вздрогнуть. Уж больно бесшумно она умела войти в помещение.
– Хорошо. Сейчас по пакетикам расфасую, – откликнулся Егор, ополаскивая руки.
Девушка подошла ближе и взяла щепотку семян из большого чана, напоминающего казан для приготовления плова. Ее маникюр был безупречен, а пальчики изящны и в то же время подвижны. Егор почувствовал легкий кисловато-терпкий запах духов. Когда Регина вот так наклонялась над ним, в груди вспухало какое-то неопределенное волнующее чувство, и мальчишке почему-то становилось немножко стыдно.
– Опять сразу по пакетам не сортируешь. Каждый раз одно и то же – оставляешь на последний момент. Смену задерживаешь, – в поддельном возмущении покачала головой конторщица. Спустя секунду она улыбнулась и шепотом добавила, потрепав Егора по волосам: – Давай скорей, а то не успеешь домой к ужину.
Регина развернулась и вышла, вскинув симпатичную головку, а пацан еще с минуту вдыхал ее кисло-терпкие духи. Потом он встрепенулся и принялся быстро раскладывать семена по мешочкам так, чтобы в каждом оказывалось приблизительно поровну.
Сумбурные мысли толклись у Егора в голове. В основном о том, какое странное впечатление производят на него визиты Регины – после каждого из них у него будто остается смачный привкус во рту...
И тут он увидел, как среди мелких зерен в чане что-то блеснуло. Флюк! Егор боязливо покосился на дверь – вроде никого. Он осторожно разгреб пальцем семена и обомлел.
Этого просто не могло быть...
На дне пластмассовой посудины лежал осколок красного стекла.
В Городе на траве не бывает такого цвета.
Повинуясь инстинктивному порыву, Егор схватил стекляшку и сжал в кулаке, чуть не поранив ладонь. Сердечко колотилось, как у перепуганного котенка. Не может быть! Не может быть! Померещилось, наверное...
Он медленно разжал руку, словно боялся, что осколок исчезнет, как «спектрал», и вгляделся в красную прозрачную глубину. Обыкновенное стекло, каких полно можно было найти в песочнице или на стройке... Но не здесь!
Еще раз оглянувшись на дверь, Егор быстро спрятал стеклышко в карман. Потом дрожащими пальцами упаковал остатки семян в пакетики и сполоснул чан. Перед выходом он засомневался – вдруг кто-нибудь случайно попросит вывернуть карманы? Надо перепрятать! Озираясь, Егор быстро извлек красный осколок, положил его в пустой мешочек и сунул в носок. Вроде бы не сильно выпирает...
Выходя из трехэтажного здания мельницы, он натянуто улыбнулся Регине и ускорил шаг. А ведь она могла заметить стекло, перебирая зернышки... Повезло.
Вот ведь подфартило! Вот это удача! Егора буквально трясло от возбуждения.
Да уж, теперь у него найдется, что предложить хитрому татарчонку Тимурке. Теперь уж он точно не продешевит...
* * *
Валера сидел, прислонившись к теплой стене коридора, и наслаждался. По сравнению с адом, который царил снаружи, это тепло казалось блаженной прохладой; оно не жгло, а ласкало свербящую кожу на спине.
Проход, в который их привел изнанник, был похож на длинную кишку диаметром метра три, плавно уходящую под землю. Стены и пол на ощупь были слегка шероховатыми, но без каких-либо видимых выступов или углублений. Магнитные билетики больше не мозолили взор. На сводчатом потолке через каждые пять-шесть метров виднелись квадратные плиты, словно впаянные в породу. Они являлись источниками тусклого желтоватого света, при котором глаза отдыхали после призрачно-лилового сияния небес.
– Профессор, вы как себя чувствуете? – спросил Павел Сергеевич, слабо шевеля губами, на которых запеклась кровь.
Аракелян потрогал разбитый лоб и проговорил:
– Уже гораздо лучше. Только голова гудит словно трансформатор...
– Что же вы хотели после теплового удара, так-сяк? Скажите спасибо, что, когда упали, о мрамор тюкнулись лбом, а не виском.
– Спасибо... – машинально откликнулся Альберт Агабекович. Видимо, он еще не до конца пришел в себя.
– Лакмус, что дальше? Есть какие-нибудь навязчивые ощущения? – проворочал языком Таусонский.
– Есть, – ответил Валера. – Сушняк.
Подполковник толкнул Андрона локтем:
– Глянь, опять шутит.
– А он всю жизнь шутит, – философски молвил гений freak-режиссуры.
Павел Сергеевич, кряхтя, поднялся на ноги и всмотрелся в перспективу шахты, уходящей под маленьким углом в глубь земли.
– Э-ге-гей! – крикнул он. – Хозяева!
Эхо вякнуло что-то неразборчивое и осеклось на полузвуке.
– М-да... – пробормотал Таусонский, разматывая рубашку с оборванным рукавом и надевая ее. – Нас явно не ждали. Профессор, вы можете идти?
– Да-да, конечно. – Аракелян еще раз дотронулся до рассеченного лба. – Будьте любезны, дайте руку...
Подполковник помог Альберту Агабековичу подняться, а Андрон вдруг громко хохотнул. Жуткие отзвуки забарабанили о стены коридора.
– Нет, это сногсшибательно! Каждому из вас можно хоть сейчас выдавать «Оскар»! – воскликнул он. – Такое ведь даже самые профессиональные актеры не сыграют! – Петровский скривил серьезную физию и сипло задразнился: – «Профессор, вы можете идти?» – «Да-да, конечно, не будете ли вы столь любезны подать мне руку...» – «Несомненно, профессор! Это не составит мне труда...»
– Ты чего распоясался? – сердито глянул на него Павел Сергеевич.
– Я без сарказма и бравады! – не унимался Андрон, нежно поглаживая фингал. – Это ведь потрясающий отпечаток профессии. Сами подумайте: человек находится черт-те где, он изможден, практически размазан обстоятельствами по изнанке тонким слоем, но эта социальная скотина даже в таком положении любезничает... – Петровский показал крепкие зубы и сказал с гнусным южным прононсом: – «Вы не против, если я вам забью табуретную ножку в жопу?..»
– Сорвало? – поинтересовался Валера, вставая и расправляя хламиду.
Андрон легкомысленно пожал накачанными плечами:
– Сорвало.
– Ясно.
Таусонский исподлобья посмотрел на малость сконфузившегося Петровского. Спросил:
– Закончил?
– Вроде бы.
– Вот и ладушки. Отдохнули, так-сяк. Выдвигаемся дальше...
По этому широкому коридору, пол которого еле заметно шел под уклон, шагать было одним удовольствием. Если бы еще где-нибудь отыскать воду... Местами тоннель как бы расширялся, образуя подобие комнаты. И в просторных сферических «карманах» попадались порой странные вещи.
Стены и своды одного из таких расширений были усыпаны какими-то черными кристаллами величиной с грецкий орех. Они свисали буквально гроздьями, и тусклый свет отражался в мутных гранях. Когда путники зашли в это помещение, им показалось, что кристаллы движутся, но это была иллюзия. На самом деле все оказалось куда необычней: некоторые из образований ни с того ни с сего пропадали... Таяли, теряя очертания, и исчезали. Жутковато было смотреть на гроздь кристаллов, которая висела в воздухе. Аракелян провел над одной из них рукой и... подрагивающие волосатые пальцы не встретили преграды. Бр-р-р...
В следующем «кармане», на полу, они обнаружили объемный ворох сопревшего тряпья. Когда Андрон, зажав нос от нестерпимой вони, проходил мимо этой груды, из тлена выскочил какой-то жук – а может, маленький механизм – и с верещанием унесся прочь. Несмотря на легкое заикание, Петровский после этого матерился на протяжении нескольких минут...
– Что там впереди? Еще одна комната? – спросил Альберт Агабекович, прищурившись.
– Ага, – откликнулся Валера. – Андрюша, готовься – сколопендры-убийцы ждут тебя.
– Ха-ха, – с расстановкой произнес Петровский.
– Вам не кажется, что там гораздо светлее, чем должно быть? – Таусонский замедлил шаг.
В «кармане» действительно было светло. И в первый момент никто не понял, откуда исходят голубоватые лучи, бьющие в глаза. Валера прикрыл забинтованными руками лицо и неожиданно почувствовал, как по локтям побежали мурашки.
– Что за хрен? – возмутился было он.
Свет стал еще ярче, послышалось гудение и потрескивание. Сгусток чего-то насыщенного колоссальной энергией с шумом переместился правее. Завис. Резко запахло озоном, волосы на темечке зашевелились.
– Не двигаться, – страшным шепотом произнес профессор.
Все послушно замерли, щурясь и пытаясь сфокусировать взгляд на световом пятне. В отношении всяких замудренных и непонятных штучек авторитет был на стороне Аракеляна.
– Если б не находились в изнанке, я бы сказал, что это невозможно при таких окружающих условиях, как здесь, – тихо проговорил он. – Никогда в жизни не видел ее...
Таусонский предупредительно кхыкнул и уже открыл рот, чтобы по субкортикальной привычке разведчика выяснить детали, но Альберт Агабекович быстро прошептал:
– Тихо. Не бесите ее.
На какой-то миг Валере показалось, что профессор тронулся умом. Андрон еле слышно спросил:
– Кого... «ее»?
– Шаровую молнию.
Вот после этих слов все на время забыли, как дышать. Каждому ребенку уважающие себя родители просто обязаны внушить суеверный ужас касательно шаровых молний, чтобы не вздумал открывать форточки и приближаться к электрическим розеткам во время грозы. Этот ужас перед летающим сгустком энергии невообразимой мощности так и передается из поколения в поколение, хотя вживую такое редчайшее явление природы видели единицы.
Присмотревшись, Рысцов сумел различить сферический контур молнии, похожий на абрис солнца, если смотреть на него через темное стекло. Шарик с гудением облетел его по окружности, неторопливо, иногда останавливаясь, будто нарочно испытывая нервы на прочность и парализуя тело. Потом он подобрался практически к самому носу Петровского и завис возле него сантиметрах в тридцати. Валера впервые увидел, как на голове у человека волосы встают дыбом. Причем от произведения двух причин: бешеной статики и дикого страха. И это учитывая факт, что стрижка у гения freak-режиссуры была короткая.
Наконец шаровой молнии надоело истязать неподвижных людей – правильно, какой интерес забавляться с белковыми изваяниями, впавшими в глубокий ступор... Она, потрескивая, отлетела сначала на несколько метров, а через полминуты и вовсе скрылась в коридоре. К счастью, в том направлении, откуда они пришли.
– К-кажется, я обделался... – пролепетал Андрон, моргнув здоровым глазом. – По-маленькому...
– Уже можно двигаться? – спросил Валера.
– Да, она, наверное, уже далеко, – ответил Аракелян.
И тут из коридора донесся оглушительный звук взрыва. Все подскочили чуть ли не на полметра. Снова запахло озоном.
– Разрядилась, – ошалело произнес профессор спустя пять долгих секунд.
– Почему все на меня бросаются?! – заорал Петровский, начиная ходить кругами. – То сверчок какой-то железный, то это... дерьмо огненное.
– Ты большой, – попытался разрядить обстановку подпол.
– Ты тоже большой! – взревел Андрон. – Мракобесие! Приперлись хрен знает куда!..
Он спускал пар еще минуты две, после чего резко заткнулся и угрюмо засопел.
– Ну и что, лакмус? – устало выдохнул Таусонский. – Сколько нам еще идти, так-сяк?
– А это смотря куда.
– То есть как... «куда»?..
Валера озадаченно потрогал свои губы. Это не он ответил! И голос какой-то писклявый...
Обернулись все разом.
В проходе, облокотившись о стену, стоял мужичок. Из одежды на нем были только добротные ботинки, кажется, сделанные из грубой кожи, и пластинчатые штаны, каждая чешуйка которых каким-то образом цеплялась за соседнюю. Грудь тощая, усеянная редкими длинными волосками, дуги ключиц сильно выпирают, плечи угловатые. Черт заросшего бородой лица не разглядеть.
В руке мужичка подрагивал бурдюк с жидкостью. На ногах он держался из последних сил, ибо был мертвецки пьян.
– Ты кто? – озадаченно спросил подполковник.
– Ну и вырядились... – хмыкнул мужичок и мелко закряхтел. Не сразу стало понятно, что он смеется. – А у тебя что на макушке? Треуголка из карты метро? Ой, не могу больше...
Рысцов смущенно снял головной убор и с изумлением воззрился, как мужичок сполз по стене и затрясся от хохота. По «карману» неумолимо распространялся едкий запах алкоголя.
– Псих какой-то, – почти про себя прошептал Аракелян. – Откуда он здесь?
– Ты кто такой? – сурово повторил Павел Сергеевич, сдвинув брови.
Мужичок резко перестал кряхтеть и повернул лохматую голову:
– Вы чего сюда приперлись, туристы моржохеровы?
– Я ему сейчас больно сделаю, – вкрадчиво пообещал Андрон, напрягая шею.
– Ой-ей-ей... Испугал, большой вождь, – театрально замахал свободной рукой мужичок.
Вдруг его нетрезвый, бегающий взгляд скользнул по лицу Рысцова и, проехав по инерции еще с метр, вернулся.
– Постой-ка... – пискнул он. – Молодой человек, а я ведь тебя раньше видел...
Сам Валера узнал Всеволода уже минуту назад.
* * *
Бедного жителя изнанки мотало от стены к стене, словно матроса по палубе баркаса в девятибалльный шторм. На предложение опереться о кого-нибудь он выдал такую скверную тираду, что больше к нему с подобными советами не приставали.
Сначала Всеволод чуть было не убежал, вспомнив обстоятельства, при которых встречался с Рысцовым, но Валере без особого труда удалось убедить пьяницу, что они пришли с миром. Настроение у Всеволода тут же подскочило, и он гостеприимно протянул путникам бурдюк с пойлом. Пальцы слушались хозяина неважнецки, поэтому содержимое бурдюка оказалось на полу, что крайне раздосадовало заросшего аборигена. Правда, очень ненадолго, потому как он вспомнил, что у него в хоромах есть заначка.
И вот теперь он длинными зигзагами двигался по коридору, в котором начали попадаться боковые ответвления. Но Всеволод безошибочно выбирал нужное направление – видимо, шел на зов спирта.
– Сейчас, сейчас, – приговаривал он, вписываясь в очередной поворот с грацией кота, налакавшегося валерьянки. – Уже поч... чииваук! Ох, е-мое... Уже почти на месте...
Четверо искателей правды плелись за ним молча, насупленно глядя себе под ноги. Лишь один раз подполковник мрачно боднул широким лбом в сторону Всеволода и спросил:
– Это... создатель С-волн?
Валера только пожал плечами. Он вдруг почувствовал разочарование и опустошение. А еще – зародыш тупого равнодушия... Какой-то жалкий пшик получался из всей этой экспедиции вместо громоподобного хлопка.
Через полчаса они добрались до места обитания спившегося жителя изнанки.
В этой огромной зале, честно говоря, было чему удивиться. Хотя бы одно то, что стены обклеены листами бумаги и до самого потолка исписаны формулами, заслуживало недоуменного почесывания затылка.
В умных глазах Альберта Агабековича тотчас зажглась искорка и вселила толику уверенности в остальных.
Свет в логове Всеволода лился не только из плит, вделанных в потолок, но и из нескольких узких вертикальных стенных панелей, и был он не тускло-желтый, а довольно яркий и по цветовой температуре ближе к привычному дневному спектру.
Дальний угол помещения был заставлен стеллажами, на которых лежали книги. Обыкновенные старые книги в твердых и мягких обложках. Подойдя ближе, Рысцов обнаружил, что все они так или иначе связаны с наукой: справочники по физике, математике, узкоспециальная литература по проблемам С-психологии и физиологии сна, труды по психиатрии и нейрохирургии, огромные фолианты, посвященные гипнозу и парадоксам сознания, соседствовали с монументальными талмудами по сопромату и онейроидному программированию... И ни одного художественного произведения.
В центре жилища была настоящая свалка. Где-то в глубине угадывались очертания самопального анатомического кресла, обросшего листами железа, вырезанными явно из вагонов метро, какими-то хитросплетениями из трубок и кабелей. Сдобрена эта куча была полуметровым магнитным индуктором, соединенным с конструкцией, похожей на прозрачный саркофаг, стенки которого, правда, были выгнуты не из стекла, а из плексигласа. Венчал композицию прибор, напоминающий настольную лампу, нависшую сверху на суставчатом кронштейне, вызывающем отдаленные ассоциации с бормашиной дантиста.
На полу по всей площади залы виднелись обрывки бумаги, разносортные детали установок и агрегатов, несколько мониторов с вытекшими из рабочего объема кристаллами, рваные мембраны от динамиков, паяльники, ржавые инструменты, куски кожи или заменителя, микросхемы, какие-то скобки, коннекторы, коаксиальные и оптические кабели, мотки изоляции, радиотехнические детали, платы, испорченные сенсорные панели, старые картонные коробки и много еще всякой всячины. Попадались даже старые выцветшие фотографии... Между всеми этими барханами мусора было протоптано несколько функциональных тропинок.
И апофеозом интерьера, несомненно, был самогонный аппарат. Водруженный на постамент из сдвинутых железных ящиков, он несокрушимым колоссом возвышался над всем смертным. Над суетой. Гордо изгибалась спираль змеевика, будто капризная дама перед будоражащей горячкой ночи с брутальным мачо. А рядом с постаментом, на пластиковых полочках, рядками покоились бурдюки с готовым продуктом.
– Так, – потирая ручки, сообщил Всеволод. – Вам первачка или разбавленного?
– Нам – попить, – кашлянул Петровский.
Хозяин недоуменно поднял на него бисеринки глаз, затерянные в путах волос и бороды. Подозрительно вопросил:
– А я что предлагаю?
– Здесь есть обычная вода? Без алкоголя...
– А-а... – разочарованно протянул Всеволод. До него, кажется, начало доходить, что нажираться с ним никто не собирается. Он трагично понурил голову и заявил: – Вот такая благодарность человеку за все. Сидишь тут, сидишь, месяцами себе подобных не видишь... А потом они приходят и просят воды. – Тут он неожиданно громко икнул: – Ииваук!.. Тьфу ты! Вон в тех бурдючках, возле стены, вода ваша проклятая...
Все бросились к заветной влаге и, развязав тесемки, принялись глотать прямо из кожаных мешков.
– Может, вы и жрать хотите? – ехидно спросил Всеволод. – Давайте... жри... Ииваук!.. Ох, едрить твою... Жрите...
Рысцов не останавливался, пока не вылакал содержимое целого бурдюка. После этого он ополоснул грязное лицо и голову, не заботясь о том, что бинты на руках промокли. Плевать! Стержневой эффект достигнут: теперь ликвидировано одно из главенствовавших на протяжении последних часов неудобств – жажда. Можно попробовать адекватно оценить обстановку.
– Сколько мы уже в эсе? Часов десять? – предположил он.
– Около того, – отозвался Андрон и аппетитно забулькал.
– Это потрясающе, – восхищался Альберт Агабекович. Он уже напился и принялся изучать ряды формул, намалеванных вкривь и вкось на стенах. – Это бесподобно! Скажите, Всеволод, а вы действительно ассистировали профессору Макушику?.. Всеволод, что с вами?
Валера обернулся и увидел, что заросший до глаз хозяин валяется возле самогонного аппарата, неудобно подогнув ногу и раскинув руки.
– Он... он умер! – воскликнул Аракелян, отчаянно шлепая Всеволода по бороде. – Что же вы стоите? Человек же помер!
– Да не помер он, – хмуро сказал Павел Сергеевич, вытаскивая из зажатой руки «трупа» ополовиненный бурдюк. – Просто надрался в говнину.
– Вот зараза! – удивленно заломил брови Петровский. – И ведь как быстро успел! Стоило на минутку отвернуться...
– Алкаш, – подбил подполковник. – Более того, самый страшный подвид – спившийся интеллигент.
– Но он же очнется, правда? – трогая ямку на своем подбородке, спросил Аракелян.
– Профессор, ей-богу, вы как дитятко малое! – раздраженно сказал Таусонский. – Ну ведь вам сколько – лет пятьдесят, верно?
– Пятьдесят четыре...
– А ведете себя на неполные двенадцать.
– Простите... – Альберт Агабекович потер глаза и горбинку на переносице. – Я не очень хорошо себя чувствую – видно, капитально перегрелся... Не обращайте внимания.
– Забавно получается... – вздохнул Андрон. – Прошли все круги ада, добрались до цели. А цель нализалась в дым и спит.
– Алкоголики быстро пьянеют и быстро очухиваются, – авторитетно заметил подполковник. – Вот увидите, через часок-другой зашевелится. И похмелиться попытается. Главное, не упустить момент. Если еще хотя бы граммов сто зарядит – крышка. Снова вырубится.
– Дежурить возле него, что ль? – брезгливо поморщился Андрон.
– Да нет, – усмехнулся Таусонский, массируя мощную шею. – Поглядывать просто, чтоб до пойла не дотянулся.
* * *
Продрал глаза Всеволод, вопреки прогнозам гэбиста, гораздо раньше. Через полчаса. Он приподнялся и окинул мутным взором местность. Обнаружив, что не один, нахмурился и сел.
Говорить он пока не спешил. По всей видимости, принял гостей за порождения мозга, измученного белой горячкой. Пьянство оно и в эсе – пьянство.
– Ну как, череп бо-бо? – участливо спросил Павел Сергеевич, отпихивая ногой недопитый бурдюк.
Всеволод не ответил. Он проследил взглядом движение подпола и нахмурился пуще прежнего. Видимо, раньше глюки в его присутствии не поступали так фривольно и борзо.
– Всеволод... – подоспел на помощь Аракелян. – Скажите, Всеволод, какая последовательность импульсов асинхронного глюонного потока после третьей производной вашей формулы является ключевой?
– Чушь, – коротко ответил Всеволод через минуту. Подумал и добавил: – Бездарная и... и-иваук!.. ёпть... неблагозвучная.
Аракелян удовлетворенно кивнул.
– Вот видите, вы понимаете, что фраза не имеет смысла, – сказал он. – Значит, должны поверить, что мы реальны. Ведь ваше воображение не подбросило бы утку?
– Не уверен. Дайте выпить.
– Шиш, – включился в разговор Таусонский, демонстративно выливая содержимое очередного бурдюка на пол.
– Э-э... Эй, ты чего творишь, гадина?! – Всеволод попытался подняться на ноги, но его неудержимо повело в сторону. Если бы Андрон не оказался поблизости и не подхватил горе-изобретателя под мышки, он вписался бы в самогонную установку, словно горящий эсминец.
– Все, дружок, шутки кончились, – жестко сказал подполковник. – Мы сюда не для того ползли по пеклу, чтобы на твою морду пьяную смотреть. Побрился бы хоть, на человека не похож...
– Да что вам вообще от меня нужно, изуверы? – пискнул Всеволод, высвобождаясь из сильных рук Андрона. – Я живу, никому не мешаю... Чего пристали?
– А ты знаешь, что вокруг происходит? – рявкнул Павел Сергеевич. – Знаешь? Или уже ничего не соображаешь в своих алкогольных грезах?
Всеволод просительно поглядел на него. Подвигал бородой и спросил:
– Может, дашь похмелиться?
– Не дам.
– Сволочь! – Хозяин в сердцах топнул ногой. Застонал, уселся и заныл: – Ох, как в голову-то отдало... Впору хоть подохнуть...
– И подохнешь! – взбеленился Андрон. – А сам не подохнешь – эс поможет! Ребеночек твой заигравшийся!
Всеволод поднял на Петровского бусинки глаз.
– Молодой человек... Что ты знаешь про эс?..
– То, что скоро ему настанет пипец! Вопрос только в том, вместе со всеми нами или без. Ферштейн?
Создатель С-волн долго молчал, царапая взглядом по очереди всех гостей. Огромного Петровского с ужасным фингалом на пол-лица, Таусонского в порванной, испачканной мазутом рубашке, Аракеляна, устало поглаживающего ссадину на лбу, сумрачного и задумчивого Рысцова. Они стояли перед ним и ждали. Каждый пришел за своими ответами и уже не уйдет без них обратно – слишком много осталось за плечами. Не развернуться.
Наконец Всеволод опустил глаза, вздохнул и пробубнил:
– Дайте хоть воды... обычной...
Ему дали напиться. Двигая волосатым кадыком, заросший ученый жадно поглощал влагу на протяжении доброй минуты. Потом отнял бурдюк от губ и произнес:
– Садитесь, коль пришли. Долгий разговор будет... Эй, здоровяк, подай-ка мне ножницы и бритву. Вон там, у бака возьми. И зеркало захвати. Металлическую пластинку отполированную видишь?
Андрон, несколько даже потерявшийся от подобной наглости и императивного тона, выполнил просьбу. Всеволод клацнул пару раз ножницами в воздухе и пробубнил:
– И как вас только изнанники не порвали на генетические гирлянды?.. Нонсенс.
