Глава 1
Расстрел
Примерно в половине пятого утра дверь в камеру бесшумно открылась. На пороге стояли двое конвоиров с дубинками в руках.
«Началось! — подумал я. — Если они пришли под утро, то моя песенка спета. Ну и черт с ним! Конец так конец! Еще неизвестно, что лучше: мгновенная смерть или ежедневное ожидание смерти».
Тусклая лампочка под потолком мигнула и загорелась ярким светом. Оба! А я и не знал, что освещение в камере можно регулировать. Целый год я прожил впотьмах, а теперь светло стало, как в зале судебного заседания, где мне зачитывали смертный приговор.
— Ваше фамилия, имя, отчество? — сверяясь в карточке, спросил старший конвоир.
— Вы это у меня спрашиваете?
— Будешь умничать, применим силу, — пригрозил второй конвоир, поигрывая дубинкой.
— Бить будете? Палками, как фашисты? — Поговорить, поговорить напоследок, это же счастье! Надо успеть выговориться, пока рот не заткнули. — Кстати, почему вас только двое? Я совершенно точно знаю, что в камеру к смертнику положено заходить не менее чем вчетвером. Где еще двое? По дороге потерялись?
Вместо недостающих конвоиров в дверном проеме появился силуэт офицера в фуражке с высокой тульей. Ни лица его, ни звания я рассмотреть не мог — глаза еще не привыкли к перепаду освещения.
— Андрей Николаевич, — миролюбиво предложил офицер, — давайте не будем омрачать последние минуты нашего знакомства. Вы прекрасно знаете установленный порядок. Мы задаем вопросы — вы отвечаете.
— Какое знакомство? — возмутился я. — Я вас в первый раз вижу! Вы кто такой, главный клоун в местном балагане?
— Я — дежурный по следственному изолятору.
— Какая честь, черт побери! А почему повязки на рукаве нет? Вы, батенька, часом, не самозванец?
Один из конвоиров поудобнее перехватил рукоятку дубинки и двинулся ко мне.
— Стоп, стоп, стоп! Обойдемся без рукоприкладства. Мне куда руки, за спину или перед собой?
— За спину, конечно. — Дежурный по СИЗО был на удивление миролюбив. — Встаньте, пожалуйста, лицом к стене. Вот так, хорошо! — На моих запястьях с хрустом защелкнулись наручники. — Теперь повернитесь и назовите себя.
— Лаптев Андрей Николаевич, 1960 года рождения, до ареста работал инспектором уголовного розыска Заводского РОВД. Приговорен областным судом к высшей мере наказания за совершение преступления, предусмотренного пунктами «г» и «е» статьи 102 УК РСФСР. Кстати, я не убивал эту бабу: ни с особой жестокостью, ни с целью облегчить совершение другого преступления.
— Андрей Николаевич, мы сейчас проводим вас к прокурору, вот ему все и расскажите.
— Ага, расскажу! На жизнь пожалуюсь. Он послушает, послушает и выпустит меня. Так, что ли?
— Не знаю, я не прокурор.
Пока мы разговаривали, мое зрение восстановилось и я смог рассмотреть звездочки на погонах дежурного. Капитан. На вид лет тридцать. Малиновые петлицы с общевойсковыми эмблемами. На груди пара значков за безупречную службу.
— У меня есть последняя просьба, — серьезно сказал я.
Офицер и конвоиры разочарованно переглянулись. По их лицам читалось: «И этот — как все! Сейчас сигарету клянчить начнет».
— У меня крыса в углу пол прогрызла. Отдайте ей мой завтрак.
— Поздно, Андрей Николаевич! — Офицер жестом велел конвоирам разойтись в стороны. — Вас уже исключили из списков на довольствие.
— Логично. Экономика должна быть экономной.
— Все готовы? — строго спросил дежурный. — Начали! Осужденный, вперед!
Я, гордо подняв голову, вышел из камеры.
О том, что ждет меня дальше, я знал еще со времен учебы в Омской высшей школе милиции. Естественно, в программе обучения не было семинарского занятия по теме «Приведение в исполнение высшей меры наказания». Но многие преподаватели, отвечая на вопросы любопытных слушателей, частенько выходили за рамки учебной программы и делились с нами секретными или не подлежащими разглашению сведениями.
О расстреле, теме интригующей и закрытой, нам рассказал на третьем курсе преподаватель криминалистики майор Азаренко.
Как сейчас помню, в тот день стояла лютая стужа. За окном трещал сибирский мороз. Из плохо законопаченных окон в классе сквозило. Шел второй час семинарского занятия. Тема урока была пройдена, оценки выставлены. Пока преподаватель что-то заполнял в журнале, в классе разгорелся спор о том, как приводят в исполнение смертный приговор — у всех курсантов были свои версии процедуры расстрела. Азаренко, которому надоел шум в классе, призвал нас к порядку и, чтобы как-то заполнить оставшееся время, сам рассказал о расстреле.
— За осужденным к расстрелу приходят рано утром, когда человек находится в сонном состоянии. Конвоиров должно быть не менее четырех человек, все с дубинками. (Да, да, с настоящими дубинками, как у американских полицейских!) Если смертник начинает дергаться или буйствовать, то его без лишних рассуждений бьют по голове и, пока он пребывает в прострации, вытаскивают в коридор…
На наши вопросы, кто приводит приговор в исполнение и в каких именно тюрьмах страны расстреливают, Азаренко отвечать отказался. Мол, придет время, и сами узнаете.
После обеда, во время самоподготовки, прерванный спор разгорелся с новой силой. Обсуждались два вопроса: кто и где? О месте расстрела быстро пришли к единому мнению — никаких специальных «расстрельных» тюрем не существует. Приговор приводят в исполнение в следственных изоляторах областных или краевых центров. А вот кто стреляет осужденных: штатный «палач» или дежурный офицер?
— Нет никакого палача, — высказал я свое мнение. — Представьте, что среди сотрудников СИЗО есть некий офицер или прапорщик, в обязанности которого входит расстреливать осужденных. Много он их в месяц кончает? Одного-двух, не больше. А чем он все остальное время занимается? Пистолет чистит? Справки о проделанной работе пишет? Ерунда все это! Стреляет кто-то из тюремщиков. За премию. Или по графику.
— А сколько премии дают? — заинтересовались курсанты. — Там подработать никак нельзя?
Шутка о подработке получилась не смешной. Среди нас были курсанты, которым родители не помогали материально, а на стипендию в сорок рублей восемьдесят копеек, даже живя на полном государственном обеспечении, особенно не пошикуешь. Поправить финансовое положение можно было только одним способом — втайне от начальства подрабатывать на стороне: мыть полы, разгружать вагоны. Тяжелый труд за мизерную зарплату. А тут… раз в месяц нажал на курок — и денег полный карман! Веселись, мужичина, и пусть совесть тебя не мучает: не ты, так другой!
— Я бы хоть сейчас за десятку шмальнул, — вполне серьезно сказал мой одногруппник Вова Безбородов. Накануне он крупно проигрался в карты и теперь не знал, как рассчитаться с долгами.
— Да ну, — усомнились остальные, — дешево что-то за десятку. За полтинник или за сотку можно поработать, а за десятку — ни то ни се!
Всю остальную самоподготовку спорили о сумме вознаграждения. Сошлись на четвертном: ни много ни мало — в самый раз за одного приговоренного.
…На выходе из камеры нас поджидали еще два конвоира. Бестолково потолкавшись в узком коридоре, мы выстроились «коробочкой»: два человека спереди, два сзади, я посередине. Зачем такие меры предосторожности, я так и не понял — идти предстояло всего лишь в соседнюю камеру, то есть метров пять по коридору. При всем желании никуда не сбежишь.
В помещении для приведения приговора в исполнение все было так, как рассказывал Азаренко: на бетонном полу опилки, окон нет, стены оштукатурены звукопоглощающим раствором «под шубу».
В левом углу камеры меня поджидали прокурор в штатском костюме, начальник СИЗО и тюремный врач в белом халате со стетоскопом на шее. Еще одного человека, того, кто выстрелит мне из пистолета в затылок, в помещении не было.
«Где же палач? — подумал я. — Не станет же начальник тюрьмы в меня стрелять. У него и оружия-то при себе нет. А может, приговор исполняет дежурный офицер?»
Конвоиры вывели меня на середину комнаты, заломив руки вверх, поставили на колени.
— Гражданин Лаптев, — сказал за моей спиной прокурор, — ваше прошение о помиловании было отклонено. Сейчас приговор областного суда будет приведен в исполнение.
«Как бы посмотреть, кто будет стрелять?» — подумал я. Клянусь, в этот момент меня больше ничего не интересовало. И страха смерти не было. Чего бояться-то? — раз! — и пуля разнесет затылок вдребезги — ни боли, ни мучений. Гуманизм. Обидно только, что убьют меня совершенно ни за что, за преступление, которого я не совершал.
— Василий Сергеевич, — судя по голосу, к начальнику тюрьмы обратился дежурный по следственному изолятору, — у нас небольшая заминочка вышла. Гладких заболел.
— Как заболел? — зашептались за моей спиной. — А кто сегодня работать будет?
— Пистолет у меня есть, — сказал офицер, — могу одолжить.
— Кому, мне, что ли? — зарычал начальник тюрьмы. — Ищите исполнителя!
— Товарищи, — голос прокурора показался мне знакомым, — товарищи, мы не можем откладывать исполнение приговора. Товарищи, нас накажут за нарушение графика!
— Бери да сам стреляй! — предложил начальник тюрьмы. — На мне китель новый, его потом ни в одной химчистке от крови не отстираешь.
— Михаил Петрович! — я вспомнил, как зовут прокурора. — Не бери пистолет. У тебя кишка тонка в живого человека стрелять. Я ведь потом тебе по ночам сниться буду, с ума сойдешь, сопьешься в расцвете лет.
— Лаптев, заткнись, сволочь! — закричал начальник тюрьмы.
— Сам заткнись! — огрызнулся я. — Ничего организовать не можешь!
Начавшуюся словесную перепалку прервал еще один знакомый голос:
— Не спорьте, я его кончу!
— Нет! — завопил я и попытался встать на ноги. — Нет, только не Николаенко! Только не он! Я на вас, сволочи, жаловаться буду! Я Андропову письмо…
Но Николаенко не дал мне договорить. Ловким движением он набросил мне на шею удавку и стал затягивать петлю. Из последних сил я попытался зубами подцепить веревку, стал задыхаться, захрипел, судорожно вздохнул… и проснулся.
