ГЛАВА 4 Homo passionaris
Я вышел из бассейна, ступил на каменный пол. Слуга подал мне руку и протянул полотенце.
— Спасибо, Алеша.
— Всегда рад помочь вам, ваби, — он просиял.
Я привычно просканировал его сознание. Он был совершенно искренен. Можно и не проверять. Удивительно, насколько для homo naturalis важны узаконенные слова благодарности! Казалось бы, пустое сочетание звуков, не содержащее информации, — однако для сохранения стабильности в обществе мы должны знать особенности психики homo naturalis и использовать их. В общем–то, нетрудно произнести некоторую совокупность звуков с соответствующими модуляциями голоса и тона, выражающими расположение, если такая малость способствует миру в доме. Лучше добиться, чтобы слуги тебя любили, чем каждую минуту ждать бунта.
Пока Алеша помогал мне одеваться, я брезгливо изучал свое поношенное тело. Да, пора подводить итоги. Триста пятнадцать лет. Механизм регенерации работает все хуже. Энергетика падает. Я больше не могу лечить представителей низших видов. Если кто–то из моих слуг заболеет, мне придется посылать его к другому Иному. Правда, иногда забегают Серж или Тим. Что им, Высшим? Все как мальчишки. Неизвестно, умирают ли они вообще. Пока не было случаев. Зато мы уходим. Медленно, но неуклонно, один за другим, первое поколение Иных покидает Землю.
Я посмотрел на себя в зеркало. Лицо в морщинах, серая сморщенная кожа на руках, крючковатые пальцы. Старик. Я запахнул халат. Существует мнение, что теоретический предел продолжительности жизни Иных — около трехсот пятидесяти лет. Наверное, так оно и есть. Но до этого времени есть некоторое пространство для маневра. Можно завершить все дела и самому выбрать момент, в который остановить себе сердце. Не ждать же, когда тебя начнут возить в инвалидном кресле. Это неразумно. Столь глупо цепляться за жизнь способны только homo naturalis. Ко мне и так уже приставили троих личных слуг. Старику трудно самостоятельно одеваться, выходить из бассейна и подниматься по лестнице. Уж не задержался ли я на этой Земле? У Иного должен быть один слуга. Тот, который занимается бытом. Остальное Иной и сам сделать в состоянии. Но не иметь слугу совершенно неразумно. Не тратить же время Иного на приготовление пищи!
— Алеша, проводи меня, пожалуйста, в кабинет, а потом принеси горячего молока.
Вот и Алеша тоже мог бы заняться чем–нибудь более полезным, чем ухаживать за немощным стариком. Сидел бы где–нибудь на предприятии за компьютером и наблюдал за процессом производства, или занялся сельским хозяйством, или какой–нибудь другой работой, на которой нерационально использовать Иного.
— Да, ваби, — Алеша наклонил голову и взял меня под руку.
«Ваби» — это обращение представителя низшего вида к представителю высшего, например homo naturalis к Иному, или Иного к Высшему. Вошло в употребление двести шестьдесят лет назад. Это не господин, не Бог, не хозяин. Это одновременно все вместе и совсем другое. Тиму и Сержу я тоже обязан говорить «ваби», но они это пресекают. Им не нравится. Все–таки когда–то были людьми. С Высшими от рождения общаться труднее. Но их очень мало.
Я сел за письменный стол в кабинете и взял магнитную карту. Алеша побежал за молоком. За высоким окном во всю стену под ветром и дождем гнулись деревья. После того как отошел от дел, я покинул город и доживаю свой век на даче, в пятидесяти километрах от столицы. Пишу воспоминания. Думаю, это полезно для изучения психологии не только homo naturalis, но и Иных. Когда закончу, попрошу Тима передать их в Институт Общей Психологии. Но это потом. А сегодня у меня один из самых тяжелых эпизодов. Я должен написать о своем сыне. Точнее, об одном из моих сыновей, о Константине.
Константин… Мой сын. Даже если бы он был жив, он никогда бы не смог прочитать мою книгу. Homo naturalis, он не был способен ни изменять намагниченность ферритов, ни непосредственно воспринимать эту информацию. Ему бы понадобился компьютер, спроектированный специально для представителей низшего вида, с клавиатурой и монитором, и программа–преобразователь, переводящая информацию в символы их примитивной азбуки. А такой универсальной программы, насколько мне известно, на данный момент не существует. Низшим необязательно читать наши книги. Они для них слишком сложны. Техническую же информацию, необходимую для работы homo naturalis, можно нанести на карту или диск и с помощью обычных символов, воспринимаемых компьютером.
Это произошло двести пятьдесят три года назад, в эпоху масштабных генетических экспериментов. Популяция Иных была еще очень мала и с трудом удерживала власть. И мы всерьез задумались о том, чтобы увеличить нашу численность, ведь Иные размножаются гораздо медленнее homo naturalis и испытывают значительно меньшую потребность в сексе. От брака двух Иных, разумеется, рождался Иной, причем с полуактивизированным геном. Наши дети не могли только убивать мыслью и, как следствие, и лечить других. Полная активизация происходила к двадцати годам. Но этого было мало.
Может ли родиться Иной от брака Иного и homo naturalis? Выяснилось, что может. Хотя менее чем в тридцати процентах случаев. Но и это обнадеживало. Такие браки стали очень популярны. Тем более что закономерность долго оставалась невыясненной. Не хватало статистики.
Я тоже взял к себе в дом девушку homo naturalis. Удовольствие небольшое. Низшие глупы, капризны, эгоистичны, требовательны и ленивы. Неудивительно, что они придумали какую–то любовь! Далеко не каждые двое низших способны ужиться друг с другом. К тому же они еще и ревнуют! Когда я уходил к Алине, моей постоянной подруге, Иной, эта homo naturalis (ее звали Кира) устраивала мне скандал, и я тратил время на то, чтобы ее успокоить. А потом все–таки шел к Алине, чтобы отдохнуть душой.
У Алины были те же проблемы. Она решила принять участие в эксперименте и взяла к себе в дом homo naturalis. Но сразу поставила его на место, объяснив, что он просто слуга с особыми обязанностями, и относилась к нему, как к слуге. Я с Кирой так поступить не мог, потому что она носила моего ребенка. Я вынужден был ее опекать.
Мне не повезло. У нас родился сын, Константин, и генетический анализ показал, что он низший. Это меня опечалило, но ненадолго, потому что через полгода у меня родился еще один сын. Его назвали Игорем. Он был Высшим с латентным геном. И его матерью была Лера, Высшая.
Высших было еще меньше, чем нас. И гораздо меньше, чем необходимо. Для стабильности и развития общества на каждые сто Иных должен приходиться по крайней мере один Высший. А получалось на каждые триста, четыреста. В результате некоторые Иные подчинялись не Высшим, а другим Иным, что неправильно. Иные равноправны. Конечно, Высшему достаточно было сказать слово, чтобы установить иерархию, но оставалось ощущение некоторого несовершенства.
Высшие с полуактивизированным геном рождались только от брака двух Высших, и от брака Высшего и Иного в небольшом проценте случаев мог родиться Высший с латентным геном. Это был тот самый случай. Невероятная удача!
Не знаю, правда, насколько отношения со мной были приятны для Леры. Я мысленно наложил на них мои отношения с Кирой. Нет, я, конечно, во всем подчинялся Лере, ведь она Высшая, и, естественно, ничего не требовал. О таком отвратительном явлении, как ревность, тоже речи быть не могло. Мы с Алиной почтительно принимали Леру, ведь визит Высшего всегда подарок для Иного. Но я ее все же спросил:
— Ваби, я вас не раздражаю?
Она рассмеялась:
— Нет. И не называй меня «ваби».
Когда родился Игорь, мы решили, что не случится ничего страшного, если он будет воспитываться у нас вместе с человеком. Все равно ген нельзя активизировать раньше двадцати лет. А для Высшего и раньше тридцати нежелательно. При ранней активизации Высший может так и не овладеть всеми своими способностями. Как Тим, который стал Высшим в двадцать лет и в результате до сих пор на положении полуиного. Лера собиралась в отдаленный исследовательский центр на островах и полностью поддержала это предложение.
Так получилось, что Игорь и Константин воспитывались вместе. Когда им исполнилось по пять лет, их отдали в школу для Иных и Высших с латентными генами. Константин был там не единственным человеком. В принципе, если ген не активизирован, Иной или Высший усваивает информацию с такой же скоростью, как человек с хорошим (для homo naturalis) уровнем интеллекта. Так что пока их можно обучать по одной программе. После активизации гена Высший быстро наверстает упущенное.
Братья были очень дружны и не разлучались, хотя уже понимали разницу своего положения. Прошло пять лет. На этом образование Константина должно было закончиться. Он умел читать и писать на примитивном языке homo naturalis, имел навыки обращения с компьютером и общие представления о мире. Теперь ему надо было начать обучаться ремеслу или прислуживать в доме. Мы имели право на еще одного слугу, и я склонялся к последнему решению. Но возникло неожиданное препятствие, а именно: Игорь ни в какую не хотел расставаться с братом.
— Это неразумно, Игорь, — увещевал я. — Зачем Константину усваивать горы совершенно ненужной для него информации, которую он все равно никогда не сможет использовать? Он только потеряет время. Через год он уже не будет помнить половину того, что учил год назад. Это бесполезно. Пожалей своего брата.
— Костя хочет учиться, и мне без него будет скучно. К тому же я тоже многое забываю.
— Это тебе так кажется. Ты сразу все вспомнишь, как только тебе активизируют ген. А на homo naturalis бесполезно тратить усилия.
— На него не будут тратить усилия. Наставники могут не обращать на него внимание. Я буду сам проверять его контрольные.
— Зачем?
— Я хочу сделать его своим слугой. Я хочу, чтобы у меня был образованный слуга, с которым мне будет интересно общаться.
— Когда тебе активизируют ген, тебе даже со мной не будет интересно общаться, не то что с homo naturalis. Ты — Высший.
Игорь надулся. Он был упрям, как истинный homo naturalis. Я вздохнул. Еще двадцать лет ждать, когда сын выйдет из этого полубезумного состояния!
— Это запрещено, — привел я последний аргумент. — Это против всяких правил.
— А кто может разрешить?
— Только Высший.
На этом разговор и закончился. Я приказал подготовить комнату для нового слуги, поскольку каникулы заканчивались, и Игорь должен был вернуться в школу, а Костя — учиться убираться в доме, готовить обед и привыкать к новому статусу.
Когда все было готово, я позвал его.
— Костя, с сегодняшнего дня ты не должен называть меня отцом. Ты становишься слугой. И хотя я всегда буду относиться к тебе с любовью, ты должен называть меня «ваби», как все слуги.
Он прикусил губу и мотнул головой.
— Я не хочу быть слугой, отец.
— То, что ты сейчас сказал, очень плохо. Конечно, ты можешь выбрать для себя ремесло, и я обдумаю твои предложения. Но ты не имеешь права принимать решения. Ты — homo naturalis. Твой долг и судьба — во всем подчиняться Иным. И, поверь мне, так для тебя лучше. Люди не способны принимать правильные решения.
В этот момент раздался звонок в дверь.
— Пойди открой! — приказал я Косте.
Но он упрямо стоял на месте.
— А ты знаешь, что я могу остановить тебе сердце?
— Я — твой сын.
— Для Иного это не имеет абсолютно никакого значения.
— Потише, Женя! Не так жестоко! — в дверях стоял Тим и мило улыбался. За руку его держал Игорь и сиял, как весеннее солнышко. Именно Игорь Тима, а не наоборот.
Я встал и почтительно поклонился.
— Рад приветствовать вас в моем доме, ваби.
— Да садись ты! Почто парня довел почти до слез? — и Тим плюхнулся в кресло.
Я посмотрел на Костю. Да, он чуть не плакал.
— Это необходимо, ваби, вы же знаете. Изменение статуса всегда воспринимается болезненно.
— Так что, помягче нельзя, если болезненно воспринимается? Между прочим, меня зовут Тим.
— Прости, Тим. Возможно, я поступил недостаточно разумно.
— Естественно. Милосердие, между прочим, может быть очень разумным параметром. Костя, иди сюда.
Костя несмело подошел к Высшему. Тот взял его за руку.
— За тебя очень просил твой брат, и я разрешаю тебе учиться.
Я удивленно посмотрел на него.
— В школе я уже договорился. Ты будешь Игорю слугой, когда закончишь образование?
Костя посмотрел Тиму в глаза. Очень рискованное предприятие для homo naturalis. Взглядом Высший может лишить его воли. Поэтому для низшего это жест открытости, то есть «делай со мной все, что угодно, хоть останови сердце».
— Я очень люблю Игоря, товаби, но я не хочу быть слугой. Никому.
«Товаби», обращение homo naturalis к Высшему (неизмеримо высший), плохо сочеталось со смыслом фразы. Тим помрачнел.
«Вот видишь», — помыслил я для него.
«Вижу, — ответил он. — Это подтверждает некоторые мои предположения».
— Чем бы ты хотел заниматься? — вслух спросил Тим, и в его голосе послышались жесткие нотки.
— Музыкой, товаби. Даже мой отец говорит, что у меня есть способности, — и он покосился на меня. Ну уж, конечно, я не могу сказать о нем ничего хорошего!
Да, способности у него были. Я вспоминал свою юность, когда он перебирал гитарные струны. Тогда, еще до того, как стал Иным, я любил петь для своих одногруппников. У меня был очень хороший голос. Потом почти все они погибли в период политики тотального уничтожения. И я приложил к этому руку. Я потом выяснял — среди них не было Высших.
Потом я пел в лесу, когда был агентом и путешествовал с отщепенцами, изображая человека. Им нравилось. Да, у Кости есть слух. Он может развлекать низших. Это неплохое ремесло. Для Иных и Высших искусство homo naturalis совершенно неинтересно, слишком примитивно, так же, как для низших непонятно, а иногда и просто вредно искусство Иных. Так что развлечением низших лучше всего заниматься низшему.
— Музыка — это хорошо, — ответил Тим. — Для стабильности в обществе homo naturalis должны иметь понятные для них развлечения. Ты сможешь продолжить занятия. А пока, ребята, идите, погуляйте. Мне нужно пообщаться с вашим отцом.
«Спасибо, что помешал мне принять недостаточно разумное решение, — помыслил я, когда они ушли. — Конечно, Косте надо заниматься музыкой. Но он должен очень четко понимать, кто он. Иначе в будущем это приведет к большим срывам, чем сегодня. Зачем ты отправляешь его учиться в школу, где он не имеет права находиться по своему статусу? Для низших есть специальные музыкальные центры. Он мог бы учиться там и одновременно прислуживать по дому, чтобы получить достойное homo naturalis воспитание и привыкнуть подчиняться. Для музыканта это так же важно, как для всех остальных. Он все равно homo naturalis».
«Это разумно, но есть некоторые особые обстоятельства. Мы провели исследования. Геном твоего Кости так же, как и других потомков Иных и homo naturalis, несколько отличается от обычного человеческого. Они не наследуют основной ген изменений, то есть, конечно, никогда не изменятся, как мы. Но у них есть некоторые гены, характерные в основном для Иных. У людей эти гены тоже встречаются, но очень редко и не в таком сочетании. И даже с таким урезанным набором эти люди, как правило, очень выдающиеся. Уровень первооткрывателей прошлых веков. Для Иного, конечно, все равно ерунда, но они могут стать переходной ступенькой от homo naturalis к Иным. Мы даже их называем немного по–другому: «homo naturalis +». Да, пока это все предположения. Но надо изучить вопрос.
Интересно, что это такое? И образование твоего Кости — одна из частей эксперимента».
Я посмотрел на Тима. Все–таки Высшие чем–то похожи на не в меру любопытных детей.
«Воля Высшего для меня закон. Но если Костя так и останется обычным homo naturalis, после школы для Иных и Высших ему очень трудно будет вписаться в человеческое общество. У него может быть нервный срыв».
«Воля Высшего значит воля Высшего. Пристрою я твоего Костю. Не беспокойся».
Прошло восемь лет. Костя учился в школе хорошо, ничуть не отставая от своих одноклассников. Те пытались им помыкать, зная, что он низший, но Костя не обращал внимания. Я регулярно выговаривал ему за это.
— Ты — homo naturalis и должен подчиняться любому Иному или Высшему.
— А Игорь считает, что не должен, — легкомысленно отвечал он.
Игорь всегда был на его стороне.
— Он мой брат, и если тебя нет рядом, отец, он должен подчиняться мне. Я его ваби.
— Ты не ваби. У тебя ген не активизирован.
— У них тоже. Они не имеют права приказывать.
— Он должен привыкать. Потом будет труднее.
— Легче. Настоящему Иному или тем более Высшему подчиниться легче, потому что его превосходство очевидно.
Игорь все еще надеялся сделать Костю своим слугой, а заодно личным менестрелем. Да, Костя вырос в высокого черноволосого парня и действительно очень неплохо для homo naturalis играл на гитаре.
— Тебя перестанут интересовать мои песни, когда ты изменишься, — говорил он своему брату и был совершенно прав.
Пролетело еще три года. Костины одногруппники один за другим становились Иными, начинали смотреть на бывшего друга с покровительственной полуулыбкой и покидали колледж. Игорю же предстояло учиться всему, чему только можно, еще лет десять. А значит, расставание было неизбежным. Homo naturalis, закончивший несколько факультетов, — это уж слишком. Совершенно неоправданные затраты. Тим это тоже понимал.
В конце очередных каникул наступила развязка.
Костя пришел ко мне. Смиренно, с поклоном, как к своему ваби, и попросил отпустить в резервацию.
— Костя, дома работы много, — попытался возразить я.
Мы, Иные, очень любим говорить о том, что у нас нет привязанностей. Мне кажется, что это не совсем так. Да, наши привязанности строго подчинены разуму. Разум приоритетен. Если привязанность неразумна, она отсекается почти без усилий. Но все же они существуют. Мне просто не хотелось расставаться со своим сыном. Возможно, навсегда.
Костя замотал головой. Я так и слышал его мысли: «Не хочу быть слугой!» Но вслух он почтительно сказал:
— Простите меня, ваби, я очень прошу вас выдать мне разрешение.
Ладно. Что с тобой сделаешь! В конце концов мои возражения совершенно неразумны. Конечно, музыкант, занимающийся развлечением низших, должен жить в резервации. Я сел за стол и взял магнитную карточку.
— Куда?
— На остров Сейби.
— Только не на Сейби! — почти закричал я. Я слишком хорошо знал, чем там занимаются.
— Почему, отец? — Костя так растерялся, что даже забыл о почтительности. — Товаби сказал мне, что там очень хорошие условия. И что он сам проследит, чтобы у меня была работа. Даже обещал студию.
— Какой товаби?
— Тим.
Понятно. Тим, значит. Вырастил себе подопытного кролика. Воля Высшего.
— Сейчас напишу, — спокойно сказал я.
— Отец, что там, на острове Сейби?
— Ничего. Все нормально. Воля Высшего — Закон.
— Что?! Ответь мне! Я должен знать!
— Ты должен подчиниться воле Тима. Вот, возьми разрешение, — я протянул ему карточку. — Иди. И только попробуй ослушаться!
Он поклонился.
— Спасибо, ваби. Я благодарю вас.
И вышел из комнаты.
Через три дня со мной на связь вышел Тим.
«Где твой сын? — прогремела у меня в голове его мысль. Тим был крайне недоволен. — Ты дал ему разрешение?»
«Конечно, ваби».
«Куда?»
«На Сейби».
«Тогда почему он до сих пор не там?»
«Не знаю».
«А ты знаешь, что в одной из резерваций в Америке homo naturalis с аналогичным генетическим набором поднял бунт и захватил Иного, а в Иркутске такой же низший захватил заложниками еще несколько низших, и Иные почему–то не смогли его убить. Сейби, Женя, — это единственное спасение для твоего сына. Жесткий контроль и ограниченное пространство».
«Костя — очень добрый мальчик».
Я хотел сказать «послушный», но это совершенно не соответствовало действительности. Послушный был бы там, где ему сказали.
«Об этих ребятах тоже никто не отзывался плохо. Способные, добрые, милые. Даже послушные и почтительные. Только слугами быть не хотели. Но это уж дело вкуса. Не запрещено же».
«Тим, это я виноват».
«Ну, наконец–то! Что ты ему рассказал?»
«Ничего. Но я попытался запретить ему туда ехать. Я не знал, что это твой приказ».
«Женя, недоговариваешь. Твой запрет скорее был бы для него лишним аргументом в пользу острова Сейби. Костя слишком хорошо запомнил, как ты заставлял его называть себя «ваби» и пытался сделать слугой. А я для него был избавителем. Он верил каждому моему слову, и когда я рассказал ему о прекрасном острове Сейби, он очень загорелся этой идеей».
«Я слишком эмоционально это сказал. Я потерял контроль над собой».
«Так. Слишком эмоциональный Иной, потерявший контроль над собой. Это уже интересно. Жди. Я сейчас приеду».
Я сел ждать. Подумал, есть ли у меня незавершенные дела. Если бы это произошло сейчас, я бы обязательно попросил Тима разрешить мне дописать воспоминания, изолировав от общества на этот период. Но тогда я не занимался сочинительством. Все было в порядке. Я был готов. Проанализировал решение на разумность. Да, Иной, потерявший контроль над собой, — существо слишком опасное. Решение о моей ликвидации было абсолютно разумным, и у меня не было причин ему противиться. Чтобы убить Иного, Высшему необходимо находиться рядом, я все–таки не homo naturalis. Я был уверен, что Тим едет сюда, чтобы остановить мне сердце.
Слуга впустил его, и я встал ему навстречу, поклонился и сразу почувствовал, что он сканирует мое сознание. Подождал, пока он закончит.
«Садись, Женя. Не так все страшно. Почти в пределах нормы. Ты себя контролируешь. Бывает значительно хуже. Недавно я столкнулся с тем, что Иной в аналогичных обстоятельствах испугался за свою жизнь. Совсем как homo naturalis. Очень серьезное психологическое расстройство. Мы предположили органическое повреждение мозга и не ошиблись. Пришлось остановить его сердце».
«Ваби, я думаю, что меня все же разумнее ликвидировать».
«Вы, Иные, не видите дальше своего носа. Я лучше знаю, что разумнее. Лечится — значит лечится».
Он покопался в моих мозгах, и, кажется, что–то там сделал. Так, что голова моя начала запрокидываться назад, а потолок пополз вперед и вниз.
«Выпей водички. Сейчас все пройдет. Небольшая стабилизация психики. Теперь все в норме. Абсолютно».
И я понял, что должен непременно помочь ему поймать Костю и отправить его на Сейби.
«Ну, вот и прекрасно. Теперь поговорим о твоем сыне. Как ты думаешь, где он может быть?»
«Он беглец. Должен светиться. Повышенный уровень эмоциональности».
«Я его не вижу. Странно. Последнее время у нас был хороший контакт. Попробуй ты».
Я поискал. Пусто. Как будто его не было вообще.
«Может быть, с ним что–нибудь случилось?»
«Исключено. В момент его смерти ты бы почувствовал эмоциональный всплеск. Ты — его ваби. Даже до меня бы докатилось. А сейчас такое впечатление, будто он совершенно спокоен. Ладно, придется вести расследование традиционными методами. По старинке».
Как выяснилось, три дня назад Костя пришел в Центр Управления Резервациями и предъявил разрешение. Иной, который этим занимался, прочитал его и заверил. Все было в порядке. Почти. Вызывало подозрение только одно: на разрешении не был указан пункт назначения. Иной заметил это Косте.
— Дело в том, что мой ваби — одновременно мой отец, — объяснил низший. — Он разрешил мне самому выбрать пункт назначения, ваби.
— Так надо было ему сказать о своем выборе, чтобы он указал его в карточке, — упрекнул Иной. — Кто твой ваби?
— Евгений Поплавский, ваби.
Это имя пользовалось уважением. Иной посмотрел на низшего. Тот говорил правду.
— Ладно. Мы сообщим твоему ваби о том, где ты, по его первому требованию. Что ты выбираешь?
— Южноуральскую резервацию, ваби.
Иной кивнул и вписал название в карточку.
— На дорогу дается семь дней. За это время три раза можно доехать туда и обратно. Это твой пропуск, — он протянул карточку. — Действителен тоже семь дней. Если вдруг в дороге что–нибудь случится, заходишь в наше местное отделение и говоришь в чем дело. Если задержка не по твоей вине, пропуск продлят. Но лучше не опаздывать. Опоздание считается преступлением. Деньги на дорогу есть?
— Да, конечно, ваби.
«Зря вы с ним так жестко, — помыслил Тим для чиновника Управления, когда тот закончил свой рассказ. — Он очень гордый».
Иной посмотрел на Высшего удивленно. С чего это ваби носится с каким–то homo naturalis как с писаной торбой? Но у Высших своя логика.
«Еще очень зря, что вы ему не просканировали сознание».
«Он не вызвал подозрений. Очень милый парень. С гитарой за спиной. Вежливый, спокойный. Не проявил ни капли непочтительности».
«Спокойный?»
«Да, он совершенно не волновался».
«Женя, как ты мог не вписать Сейби в карточку?» — поинтересовался Тим, когда мы вышли из управления.
«Ума не приложу. Удивительно, но я даже не могу понять, вписывал я его или нет».
«Не вписывал. Но неумышленно. Это было как раз когда Костя упорно спрашивал тебя, что же такое Сейби. Момент потери контроля. Но это еще не самое странное. Меня гораздо больше интересует, откуда Костя узнал, что туда не вписан пункт назначения».
«Может быть, не знал. Просто по ходу дела сообразил воспользоваться моей оплошностью, чтобы уехать в другое место».
«Если он так боялся Сейби, для него было бы логичнее сбежать сразу, до похода в Центр Управления Резервациями».
«Это слишком решительный шаг. Человек сразу оказывается вне общества. Очевидное зло. А что такое Сейби — еще непонятно».
«Может быть, и так. По крайней мере, теперь мы знаем, где он. Сегодня же я свяжусь с Уфой и отдам приказ о его аресте».
«Ты его убьешь?»
«Ни в коем случае. Он нужен мне живым».
Но в Южноуральской резервации Кости не оказалось. Запросили соседние. Тот же результат. Объявили глобальный розыск. Ничего. Константин исчез. Казалось, бесследно.
Несколько месяцев не было никаких вестей, пока не стало известно о появлении под Томском таинственного отряда низших, занимавшегося разбоем и убийствами Иных. Таинственность отряда заключалась в том, что его не могли обнаружить по повышенному эмоциональному фону. Отряд–невидимка. Потом стало известно, что низшие захватили склад оружия и строят где–то в тайге укрепленный лагерь. А еще через месяц отряд homo naturalis прорвался в Томскую резервацию и вывел оттуда несколько сотен низших. Заговорили о втором томском бунте. Первый произошел на заре политики тотального уничтожения, когда под Томском была организована первая резервация для homo naturalis, и имел еще более разрушительные последствия.
В этот же вечер ко мне зашел Тим.
«Ну, что, похоже, мы нашли твоего сына. Твой милый мальчик с гитарой под Томском развлекается».
«Не может быть!»
«Не обманывай себя. Все сходится. И место, и время, и свойство невидимости. Завтра летим в Томск. Это наш с тобой крест. Серж нам собирается помочь. Он ведь тоже большой специалист по лесам, как и ты».
Под Томском мы обходили деревни, расспрашивали местных жителей, всем без исключения сканировали сознание. Искали в лоб, методом тыка, но нашли. Вскоре мы с точностью до километра знали расположение лагеря. Тогда туда были посланы войска.
Тим планомерно обходил всех командиров с портретом Кости и убеждал взять его живым.
— Ну, если получится, — с сомнением отвечали военные.
Через несколько дней лагерь был окружен, и кольцо начало сжиматься. По информации перебежчиков, вождь бунтовщиков еще был там и продолжал сражаться. Его описание полностью совпадало с приметами Кости. Мы больше не сомневались. Перебежчиков не убивали, даже не наказывали. Просто отсылали в отдаленные резервации. Мы не хотели пресечь этот поток. Нам нужны были новые сведения.
Лагерь обстреливали нещадно, жгли и бомбили. Через неделю, по нашим подсчетам, там осталось не более сотни защитников. А потом произошло резкое изменение эмоционального фона. Повстанцы неожиданно стали видны. Это могло означать только одно: Константин убит. За глобальным изменением эмоциональности мы могли не заметить этого локального всплеска. Теперь можно было действовать просто. Остановить сердце всех бунтовщиков. Причем одновременно.
«Нет, только не одновременно, — возразил Тим. — Каждому в отдельности. И смотрите, что за человек. Вдруг Костя еще жив».
В тот же день мы начали эту работу, приказав военным прекратить стрельбу. Поток беженцев резко увеличился. Вечером в нашей палатке у нас в ногах валялся здоровый мужик и бился в истерике.
— Они падают прямо у костров, рядом с землянками, один за другим, без всякой причины. Это ужасно! Прошу вас, прекратите! Пощадите нас!
— Удел homo naturalis — слушаться Иных, — жестко сказал Тим. — Когда вы нарушали это правило, вы знали, на что шли.
— Там женщины, дети! Неужели вы всех их убьете?
Тим брезгливо поморщился. Это было смешно даже для Высших с их странной логикой. Нет ничего более глупого, чем спасать в первую очередь самых беззащитных. Спасать надо самых полезных, самых ценных для общества, тех, кто больше всего достиг. Ха! Женщины! Дети!
— Где Константин? — спросил Серж.
— Наш вождь? Я вам скажу, если вы пощадите оставшихся в живых!
— Он еще и торгуется! — усмехнулся Тим. — Просканируй ему сознание.
— Ну, что ж, пусть поторгуется, — пожал плечами Серж. — Жаль тратить на него энергию. У меня следующее предложение: мы объявляем час, в течение которого из окружения в наш лагерь могут перейти все желающие. Мы сохраним им жизнь. За остальных поручиться не могу. Это будет их выбор. Устраивает?
— Да. Костя в одной из центральных землянок. Чуть к северу. Вход завешен синей палаткой. Там одна такая. Он тяжело ранен. В живот. Лежит без сознания… Он умирает.
Все–таки просканировали. Правда.
— Ну зачем я сказал «час»? — опечалился Серж.
Однако обещание выполнили. Исполнение обещаний вызывает уважение низших. И это понимали уже тогда. Лучше завоевать авторитет, чем подавлять бунты. Мы, конечно, не должны опускаться до морали. Мораль — удел низших, искусственная замена разума для недостаточно интеллектуальных существ, костыль для безумцев. Но иногда требования морали совпадают с выводами рассудка.
Из окружения вышло не так уж много людей, в основном женщины и дети. Homo naturalis остались со своим вождем. Как только час подошел к концу, с точностью до секунды, мы остановили сердце всех повстанцев. Одновременно. Не тронули только Костину землянку. Сами пошли туда по вымершему лагерю, лавируя между трупами. Я отодвинул синий полог. Из землянки на меня смотрело дуло автомата. Тим среагировал мгновенно. Костин защитник не успел выстрелить, прежде чем его сердце остановилось.
В землянке горела единственная свеча. Серж зажег фонарик. В глубине комнаты на каком–то старом плаще лежал Костя. Он был невероятно бледен. Больше никого.
Тим подошел к Косте и занялся его раной. Бывший вождь повстанцев был еще жив. Тим снял кровавые гнойные бинты, убил бактерии, вывел гной, вынул пулю, восстановил нарушенные функции, стянул края раны, перевязал.
— Homo naturalis, — сказал он. — Очень плохая способность к регенерации. Я еще займусь его раной в стационарных условиях. Но, надеюсь, выкарабкается.
Потом Тим посмотрел ему в лицо. И Костя открыл глаза.
— Тим, — прошептал он. — Сделай же что–нибудь, Тим! Как больно!
— Все, что надо, я уже сделал. А что касается боли, то это очень полезный механизм природы, служащий выживанию низших видов, не обладающих достаточной силой разума.
— Тим, отключи ее к чертовой матери! Ты же можешь!
— Не вижу необходимости.
— Почему вы меня не убили? Отец, ты тоже здесь? Почему я еще жив?
— Воля Высших.
— А–аа.
Из нашего лагеря принесли носилки. И мы приготовились погрузить на них Костю.
— У него будет болевой шок, — заметил Серж.
— Ладно, живи! — бросил Тим, и Костя задышал ровнее.
— Спасибо… товаби. И… как вас зовут? — он посмотрел на Сержа. — Ваби? Товаби?
— Серж. Товаби, хотя это не важно.
— Спасибо, у вас есть сердце, товаби.
— Действительно, есть, но во всем подчиненное разуму, — усмехнулся Серж.
— Хоть что–то!
Костю аккуратно положили на носилки и доставили в лагерь. Несколько дней он провалялся в томской больнице, прикованный наручниками к кровати. Тим опекал его.
— Тим, что произошло в лагере, после того как меня ранили? — спросил Костя, когда ему стало лучше.
Тим рассказал. Костя полуприкрыл глаза.
— А что же меня забыли, Тим? Всех же убивали. Объясни мне волю Высших, товаби. Что вы теперь со мной сделаете?
— Увезем на остров Сейби, куда ты с самого начала должен был уехать.
— Что такое остров Сейби? Скажи мне, я же теперь никуда от вас не денусь. Только не пытайся убедить меня, что это что–то обычное.
— Совершенно обычное. Это экспериментальный центр.
Костя нервно рассмеялся.
— Всего–то! А я думал преисподняя!
— Ну, не так жестоко.
— Хотя для белой мыши и лабораторный корпус — преисподняя.
Все, что происходило потом, я знаю со слов Тима и Сержа. Через пару недель Костя окончательно поправился, и его посадили на аэробус, летевший рейсом в Канаду, чтобы оттуда отправить на Сейби.
Он сидел в самолетном кресле в наручниках. Справа и слева находились Тим и Серж. Мимо проходила стюардесса, разносившая напитки.
— Мадам, вы прекрасны! — обратился к ней Костя.
Девушка оглянулась.
Костя поднял руки в наручниках и поместил их над головой, на спинке кресла. Стюардесса растерянно смотрела на него.
— Мадам, вы думаете это Иные, те, кто сидят по обе стороны от меня? О нет! Это двое Высших. Не верите? Кто я такой, что меня содержат под охраной двоих Высших? Древний великий король? Мифологическое существо? Инопланетянин? Нет, и еще раз нет. Я — ценный экспериментальный материал. А везут меня на остров Сейби. Знаете, что такое остров Сейби? Это…
Вдруг Костя начал медленно падать вперед, прервав речь на полуслове. Тим удержал его и уложил на кресло.
Девушка с ужасом смотрела на Высших. Посуда дрожала у нее на подносе.
— Вы его убили… Ваби?
— Нет, что вы. Усыпили. И товаби. В этом наш подопечный был совершенно прав.
— Вам принести кофе или вина, товаби?
— Воды. Разве вы не знаете, что Высшие не оскверняют себе сознание?
Во избежание новых эксцессов Косте позволили прийти в себя уже только на Сейби. Он очнулся в маленькой комнате с белыми стенами и небьющимся стеклом в окне. Окно выходило во внутренний двор. Рядом был Тим.
— Вот, значит, как содержат лабораторных крыс, — сказал Костя. — Очень на мыльницу похоже. Здесь везде пластик, да?
— Да.
Больше эксцессов не было. Костя охотно отвечал на вопросы и вообще делал все, что ему говорили. Основную работу проводили Тим и Серж, по крайней мере, на уровне психологических экспериментов. Анализами и медицинскими обследованиями занимались Иные.
Низший переносил все с терпением стоика и ангельской кротостью.
— Костя, нас больше всего интересует, как ты мог сделать свой отряд невидимым, и почему мы не могли найти тебя самого? — спросил Серж.
— А нас, правда, не было видно? — весело поинтересовался Костя.
— Не было.
— Я знал, что меня можно выследить по повышенному эмоциональному фону. Иные в колледже просветили. Я ляпнул как–то, что все равно не буду им служить, убегу. А они сказали: «Не убежишь. Беглец нервничает — следовательно, светится. В два счета найдут». Значит, надо быть абсолютно спокойным. Когда я собирался идти в Управление резервациями, я просто сел и попытался внушить себе, что ничего незаконного не делаю, что все нормально и что воля Высших для меня закон. Мысль о побеге была отодвинута куда–то далеко на периферию сознания. Возможно, ее бы не обнаружили даже при сканировании. Я сам об этом почти забыл.
— Как ты хотел бежать?
— Не знаю. У меня не было плана. Возможно, из аэропорта, уже в Канаде.
— В Канаде? Значит, ты не знал, что в карточке не был указан пункт назначения?
— Конечно, нет. Как бы я мог это прочитать?
— Так, Костя, недоговариваешь, — Тим внимательно посмотрел на него.
— Я очень хотел, чтобы он не был указан. Молился про себя, еще когда отец писал разрешение: «Хоть бы он не указал Сейби!» Но не думаю, чтобы это могло реально повлиять на результат.
— Как знать! Мы еще исследуем это вопрос. А насчет отряда?
— Вы будете смеяться. Я каждый вечер проводил с ними особый обряд, похожий на языческий. Пел им под гитару, потом мы пили круговую чашу. С водой.
Вина у нас не было. Потом опять песня. Мне кажется, я вводил их в состояние транса.
— А почему они не волновались? Нельзя же все время находиться в трансе.
— Я убедил их, что обладаю особой силой и они находятся под моей защитой. И что я не совсем homo naturalis, но и не Иной. Я — нечто другое и пришел спасти их и освободить из–под власти Иных и Высших.
— А ведь ты почти угадал, спаситель! — рассмеялся Серж. — Как раз вчера мы обсуждали вопрос, не отнести ли тебя к другому виду по результатам генетических и медицинских исследований.
— Ну и как?
— Название придумали.
— И как я теперь называюсь?
— Homo passionaris. Человек страстный. Правда, мы пока не решили, вид это или подвид homo naturalis. Впереди еще серия психологических тестов.
— Значит, еще не все, товаби?
— Нет пока.
— Тогда у меня одна просьба, товаби. Я понимаю, что не заслуживаю, но все же…
— Да? — Тим внимательно посмотрел на него.
— Можно мне дать книг для низших, а то я просто с ума схожу в этом белом ящике!
— Что бы ты хотел почитать?
— Философия. История. Что–нибудь серьезное и, желательно, изданное до начала периода Великих Изменений, еще при власти людей.
— Так! — скомандовал Тим. — Садись, будем дальше разговаривать.
— Да, товаби. Я попросил что–нибудь запредельное?
— Не в том дело. Во–первых, почему не заслуживаешь?
— Я же бунтовщик, преступник.
— Ты с нашей точки зрения преступник. Объясни со своей точки зрения.
— Из–за меня погибло столько людей, товаби! Что же тут непонятного?
— Совесть, значит, замучила? — усмехнулся Тим. — Так мы же людей убивали. Ты — в основном Иных.
— Я поступил неразумно. Так вам понятнее?
— Почему неразумно?
— Когда в колледже я изучал историю, нам пытались внушить, что вся история человечества — это череда глупостей и преступлений, потому что homo naturalis не способны управлять собой сами. Любое построенное ими общество — это либо бардак, либо ад. Я не верил. Считал, что это клевета Иных и Высших на человеческий род. И я решил сделать так, чтобы люди управляли людьми без Иных. Сначала все шло, в общем, неплохо, кроме отдельных эксцессов. Так, мелочь. Если людям что–то не нравилось в моем отряде, я никого не держал. Они могли уйти. Но чем больше ко мне присоединялось сторонников, тем больше становилось склок, скандалов и борьбы за власть. И наверх лезли далеко не самые способные, скорее самые пробивные, самые наглые и беспринципные, и я ничего не мог с этим поделать. А когда меня ранили, началось самое отвратительное. Пока еще шепотом, по углам, они обсуждали, кто наследует мою власть, интриговали, обманывали, враждовали, объединялись в группировки. «Боже! — думал я. — Мы же все завтра погибнем». Я слишком долго прожил среди Иных и Высших и никогда раньше этого не видел. Даже Иные и Высшие с латентными генами так себя не ведут! В том–то и ужас, что вы, сволочи, правы! Не можем мы собою управлять. Хреново получается. Боюсь, что правы. Когда я еще был в сознании, я мог как–то контролировать свой отряд. Но потом! Я не уверен, что дело не дошло до поножовщины.
— Ты не совсем справедлив к ним. С тобой осталось более пятидесяти человек, хотя они могли уйти, — заметил Тим.
— Ну, и какой смысл? Максимум, на что мы способны — это красивые жесты! Достойно умереть. Но достойно жить — никогда. Поэтому последний месяц я упорно пытаюсь исправиться, товаби. Я вас ни разу не ослушался?
— Нет, — протянул Тим, хотя в душе ему хотелось крикнуть: «Не верю!» И это бывший вождь повстанцев? Послушный, как ягненок, и «товаби» через каждое слово? Волк в овечьей шкуре или овечка, попытавшаяся стать волком? Не верю! Однако Тим просканировал ему сознание и поверил.
— А книги для того, чтобы убедиться в бессмысленности человеческой истории, даже описанной с точки зрения людей?
— Да, товаби.
— Будут тебе книги. Костя, нужно что–нибудь еще?
— Да, если нетрудно. Там очень белые стены в комнате. Нельзя ли чем–нибудь украсить? Картина или панно.
— Можно.
На следующий день Тим пошел в местный художественный салон и выбрал для Кости картину. Попросил, чтобы художник был обязательно низшим, чтобы Косте было понятно. Но совсем уж примитивщину брать очень не хотелось, и он купил весьма замороченное полотно с большим количеством планет, деревьев, паутин и храмов. Но сочетание цветов хорошее и перспектива есть. Для интерьера сойдет.
Косте картина понравилась.
— Тим, ты не представляешь, как я тебе благодарен! Слушай, у меня к тебе еще одна просьба. Даже две.
— Что, канделябр, ковер, шкаф красного дерева?
Тим брезгливо осматривал комнату. В углу уже образовалась гора старых пыльных книг. И он подумал, что все их содержание можно было бы уместить на одной магнитной карточке и прочитать за час.
— Нет. Гитару. Я, правда, не повешусь на струне.
— Верю. Ладно. А вторая просьба?
— Тим, когда вы закончите серию экспериментов, ты предупреди меня об остановке сердца дня за три, хорошо?
— Ваши древние считали, что внезапная смерть — самая лучшая.
— Да плевать мне на древних! Я хочу морально подготовиться, чтобы умереть, как человек, понимаешь?
— Хорошо.
— И другим скажи. Ну, если не ты будешь этим заниматься.
— Скажу.
— Спасибо, товаби.
Предположение о том, что Homo passionaris представляют собой отдельный вид, не подтвердилось. Все же основные характеристики были такими же, как у обычных Homo naturalis. Воспринимать и изменять электромагнитные сигналы Костя не мог. Хотя очень старался во время экспериментов, но потом смотрел на Высших извиняющимся взглядом и разводил руками. Только короткий промежуток длин волн, называемый по традиции видимым светом. Механизм регенерации у Кости работал плохо, как у низших. В этом Тим уже убедился, когда лечил его рану. Все же эксперимент повторили, сделав ему небольшой надрез на руке и последив за заживлением. Без обезболивания для чистоты эксперимента. Костя только укоризненно посмотрел на Тима.
— Что, очень больно? — поинтересовался тот.
— Да нет. В лесу было гораздо больнее. Просто… не вижу смысла. Все же ясно.
— Многие открытия не были сделаны только потому, что экспериментаторы не проводили до конца все серии экспериментов, — заметил Тим. — А потом, где–нибудь на другом конце мира, находился более прилежный ученый и делал это открытие исключительно в силу своего прилежания. Так что первым оставалось только кусать себе локти.
Проверили реакцию на ожоги. С тем же результатом.
— Это последний такой эксперимент, — успокоил Тим.
— Давайте подводить итоги, — начал Серж, когда Высшие собрались на консилиум. — Регенерации никакой, иммунитет слабенький, телепатических способностей никаких — homo naturalis. Зря парня мучили.
— А генетический анализ забываешь? — возразил Тим. — Он же наполовину Иной.
— Значит, не на ту половину.
— Телепатических способностей никаких, говоришь? А как он подчиняет себе людей? Как он вводит в состояние транса целые армии? Как он сам контролирует собственный эмоциональный уровень, наконец?
— Это не телепатия. Гипноз и самовнушение. Эта способность и раньше встречалась среди низших. Правда, редко. И не такая сильная.
— Вот именно. А возьми поведенческие особенности? Склонность к рискованным и самоубийственным поступкам. Между прочим, они для них всех характерны.
— Я и не говорю о том, что эта группа никак не должна быть выделена, — смирился Серж. — Но это не вид. Скорее подвид homo naturalis.
На этом и остановились: Homo passionaris является подвидом homo naturalis, отличающимся нестандартным поведением, более высоким, чем в среднем по homo naturalis, уровнем интеллекта, а также способностью к гипнозу низших, и требует к себе особого отношения. Возможно, следует подумать об особом статусе этого подвида в социальной структуре общества.
— Теперь мы должны остановить ему сердце, — подытожил Серж. — Он нам больше не нужен.
— Он просил предупредить его за три дня.
— Три дня нас не устроят. Пойди скажи ему.
Тим вышел во внутренний двор, где Косте в это время было позволено дышать свежим воздухом. Представитель подвида homo passionaris сидел на низкой ступеньке у стены и рассеянно перебирал гитарные струны. Больше ничего во дворе не было. Только белый камень. Голые стены.
— Привет, Тим! — крикнул Костя, а потом посмотрел Высшему в глаза. Жест открытости. — Слушай, а мне нельзя увидеться с братом? Я с ним даже не простился.
— Нет. Здесь секретный объект. Игоря сюда не пустят. Только когда станет Высшим.
— Жаль. Очень хотелось увидеться с ним перед смертью. Тим, как ты думаешь, если здесь посадить цветы, я успею увидеть, как они расцветут? А то слишком голо.
— Успеешь, Костя, обязательно. Я тебе обещаю.
Тим больше ничего не сказал. В тот же день он приказал выкопать несколько цветущих розовых кустов и пересадить их во двор. А потом пошел к Сержу.
— Серж, зачем нам его убивать?
— А зачем он нам нужен?
— Мы не исследовали поведение homo passionaris в социуме. По–моему, это может быть очень интересно. Все равно придется решать, что делать с представителями этого подвида.
— Ты предлагаешь его выпустить?
— Нет, конечно. Сначала попытаться установить жесткий контроль. Вести.
— Тим, и так ясно, что он очень плохо управляем. К тому же крайне опасен.
— Опасен? Мы три месяца над ним измываемся, а он нам ни разу грубого слова не сказал!
— Естественная реакция высшего животного. Он же понимает, что если будет плохо себя вести, это приведет только к ухудшению условий содержания. А он, судя по всему, тяжело переносит неволю. А так ты ему картину подарил, книгами завалил, гитару дал, а теперь еще эти розы! Доживет последние дни в относительном комфорте. У тебя кто–нибудь из подопытных животных вида homo naturalis содержался когда–нибудь в таких условиях?
— Ты и про розы знаешь?
— Знаю. Тим, тебе не кажется, что он может гипнотизировать не только низших?
— Ну, что ты. Я прекрасно помню, что я делал и зачем.
— И зачем ты это делал?
— Чтобы он зря не страдал. Это не нужно. И я хочу продолжить эксперимент. Под мою ответственность.
— Хорошо, под твою ответственность. Но ты очень рискуешь.
Тим вышел во двор, а теперь сад. Костя сидел в обнимку с гитарой и любовался розами. При приближении Высшего он поднял голову.
— Ничего не говори, Тим. Я все понял. Завтра? Послезавтра? Ты ведь вчера приходил предупредить меня. Недаром розы уже распустившиеся. Чтобы я успел посмотреть.
Тим подошел к Косте и сел с ним рядом на ступеньку.
— Я тебя выторговал. Под свою ответственность. Ты уж не подведи.
— Хочешь, я тебе спою? Я понимаю, что тебе неинтересно, но ты просто посиди и сделай вид, что слушаешь. Только песни старые, к сожалению. Здесь не пишется.
Тим потом рассказывал, что Костя пел очень хорошо, даже по нашим меркам. Все равно, конечно, медленное искусство, искусство низших. Но можно настроить восприятие. Слушаем же мы птиц.
— У тебя слова сложноватые для homo naturalis, — заметил Тим. — Ты уверен, что твои слушатели тебя понимают?
— Не знаю. Может быть, на музыку ведутся или на голос, на манеру исполнения. Но им нравится. Тим, я теперь всегда буду жить здесь, в тюрьме?
— Это не тюрьма, это институт.
— Неважно.
— Поглядим.
Установлением жесткого контроля над сознанием Кости занимался в основном Тим. По его словам, получалось. Низший слушался и быстро реагировал на посылаемые ему мысленные команды. Несколько раз ему сканировали мозг. Никакой агрессии.
— Даже лучше, чем я думал, — заключил Тим.
Почти через год, весной, Костя обнаружил себя в саду с только что срезанной любимой розой в руке. Рядом стоял Тим. Костя обернулся.
— Ты заставил меня это сделать?
— Почему ты так решил?
— Я не совсем понимаю, зачем я ее срезал.
— Это последний экзамен. Завтра ты выходишь на свободу.
— Здорово. Только это очень неприятно. Ты все что угодно можешь заставить меня сделать?
— Я не собираюсь насиловать твой мозг без необходимости.
— И на том спасибо.
— Жить будешь в доме рядом с институтом. Из города пока никуда выходить нельзя. И каждую пятницу вечером ко мне, поговорим.
— Сканирование сознания?
— Да.
— Что ж так редко? Может быть, каждый день после завтрака, обеда и ужина?
— Слишком обременительно. И вообще, мне не нравится, как ты со мной разговариваешь.
Тим просканировал Косте сознание. Да нет, ничего. Просто обида. Пройдет.
— Простите меня, товаби. Я забылся.
Тим подошел к нему и взял за руку.
— Я не заставлю тебя сделать ничего ужасного, не беспокойся. Но с организацией бунтов будут сложности.
Костя улыбнулся.
— Какие уж тут бунты!
— Кстати, в твоем новом доме оборудована студия.
— Спасибо, товаби, — кажется, Костя наконец по–настоящему обрадовался.
Когда они уходили из сада, роза упала на землю, и Костя случайно наступил на нее ногой.
Шло время. Костя пользовался большим успехом: собирал целые концертные залы. Скоро диски с его записями попали на материк и продолжили по нему победное шествие. Если бы Костя родился до периода Изменений, он бы, наверное, давно стал миллионером. Но теперь низшие не имеют права владеть собственностью. Как и мы, Иные. Все принадлежит Высшим. Homo naturalis только пользуются имуществом. Мы пользуемся и распоряжаемся, пока это не противоречит воле Высших. Но Косте, кажется, и не нужно было ничего, кроме его студии и маленького дома, почти как Иному. А если бы понадобилось, Тимка бы ему дал — и канделябр, и ковер, и шкаф красного дерева.
Тим продолжал работать в Институте Контроля Сознания. Занимался подвидом homo passionaris, курировал направление. Работы было много. Во избежание возможных неприятностей homo passionaris решили изолировать. Всех. Вплоть до установления жесткого контроля над сознанием. Отправляли в основном на Сейби. В результате времени у Высшего катастрофически не хватало, и он разрешил Косте приходить на сканирование не чаще раза в месяц, правда, иногда сам заходил послушать, как Костя репетирует, и заодно «поговорить».
Нареканий у него на Костю не было, за исключением двух случаев. Первый произошел буквально через несколько дней после того, как Костю выпустили на свободу. Тим решил проверить контроль и заставить своего подопечного сделать какую–то мелочь, но не нашел его. Homo passionaris исчез. Тогда Тим немедленно оставил все свои дела и пошел к нему. Позвонил. Костя открыл как ни в чем не бывало.
— Так, ты здесь.
— Конечно, товаби, проходите.
В комнате на диване лежала гитара, на столе горели свечи.
— Чем ты здесь занимаешься?
— Ничем. Я сочинял песню. Товаби, в чем я провинился?
— Ты вышел из–под контроля.
— Я не хотел, Тим! Я вовсе этого не добивался. Просто когда я пишу, я как–то по–другому себя чувствую.
— Транс?
— Да. Но я не могу не писать! Лучше тогда сразу убей меня!
— Успокойся. Ты можешь отследить у себя это состояние?
— Да. Тим, я ничего больше не могу делать, когда сочиняю! Я вовсе не опасен.
— Давай так договоримся: ты дописываешь очередную песню, выходишь из состояния транса и сразу звонишь мне. Просто сообщаешь, что никуда не делся, чтобы я зря тебя не искал. Пойдет?
— Пойдет.
Костя до смерти обрадовался, что его не собираются запихивать обратно в «белую мыльницу».
Второй случай был, пожалуй, серьезнее. Тогда исчез целый концертный зал, в котором выступал Константин, прямо во время выступления. Коллективное состояние транса. После концерта Костя сразу позвонил Тиму и сказал, что он дома, никуда не делся, и что во время выступления он «вылетел», и что это был лучший его концерт. Тим его простил.
Прошло еще семь лет. Костя давал концерты, выпускал диски. Имя Константина Поплавского стало очень известным, но, несмотря на это, права покидать город, тем более остров, он не имел. А на секретный объект посторонних не допускали. Так что Костя, думаю, недооценивал степень своей известности. На Сейби у него было всего несколько сотен постоянных слушателей, готовых носить его на руках. В буквальном смысле. Тим очень активно это пресекал. Такое почтение низшему со стороны других низших — нельзя! Костя не обижался. «Конечно, нельзя, товаби. Я всего лишь homo naturalis. Я и сам им не позволю». Однако позволял. В конце концов Высший смирился.
Тим продолжал заниматься своими исследованиями. За последние годы он пришел к выводу, что homo passionaris вполне могут жить в обществе, но должны постоянно находиться под контролем Высшего. Именно Высшего, а не Иного. С Иными у них обнаружилась очень плохая психологическая совместимость. Проще говоря, полное взаимонепонимание. Homo passionaris воспринимал Иного как жуткого мелочного тирана, который может остановить сердце в любой момент, причем совершенно ни за что, а Иной homo passionaris — как обузу, которую на него повесили, совершенно хаотическое и неуправляемое существо, которому спокойнее всего остановить сердце и чем быстрее, тем лучше. Поэтому Тим запретил своим Иным убивать homo passionaris без его позволения. Скоро его примеру последовали другие Высшие. Право на убийство homo passionaris стало исключительным правом Высших. С Высшими же отношения представителей нового подвида складывались значительно лучше. С товаби они были куда послушнее и чувствовали себя комфортнее. Использовать homo passionaris в качестве домашних слуг крайне не рекомендовалось. Это занятие не для них. Они должны были стать помощниками Высших или заниматься искусством для homo naturalis. К этому у них часто обнаруживались способности. Тим даже считал, что homo passionaris стоит давать образование. То есть представители нового подвида должны были занять в обществе промежуточное положение между homo naturalis и Иными, хотя в основном их права совпадали с правами низших. Но пока все это оставалось на магнитных карточках. Тим не решился выпустить на свободу больше никого из своих homo passionaris, хотя собирался это сделать и активно вел подготовительные работы. На свободе (относительной) пока был только один homo passionaris — Константин Поплавский. И Тим все меньше занимался его контролем. Наконец он разрешил ему приходить на сканирование раз в год, как обычному homo naturalis, и это было первой его ошибкой.
Это случилось в последний год этого мирного и, наверное, самого лучшего периода бурной Костиной жизни. Тим заехал к нему неожиданно, послушать репетицию, и провел сканирование. Результаты оказались не очень утешительными.
Косте было плохо в городе. Он чувствовал себя запертым, ему хотелось вырваться. А еще лучше уехать с острова. Куда–нибудь подальше. Он мечтал о скитаниях, горных реках и далеких лесах.
Костя умоляюще смотрел на товаби. Знал, что его поймали.
— Тим, ради бога, не надо в белую мыльницу!
— Не буду. Так, по острову гулять я тебе разрешу. Других мест пока не обещаю. Но через год станет Высшим твой брат. Он давно хочет с тобой увидеться. Думаю, первое время у него не будет серьезных дел, и он тебя повозит по миру. Я тогда передам тебя ему под контроль.
— Спасибо, товаби.
— Но на сканирование хорошо бы опять каждую неделю. Жаль, времени у меня нет. Давай каждые две недели: в начале месяца ко мне, а в конце — к Сержу.
— Тим! Не надо к Сержу!
— Почему?
— Я его боюсь. Он же тоже имеет право меня убить. Вдруг найдет что–нибудь! Ты–то еще подумаешь, а он без разговоров остановит мне сердце.
— Ладно. Ко мне раз в месяц. Сейчас выпишу тебе пропуск по острову.
И Тим передал ему магнитную карточку с разрешением. Это было его второй ошибкой.
Недели через три Костя позвонил ему после очередного концерта и сказал, что все в порядке. Тим, привыкший к Костиной дисциплинированности, не стал проверять, откуда звонок. Высший занимался своей работой в Институте Контроля Сознания, и ему было не до Кости.
А потом homo passionaris не явился на сканирование. Это было его первое нарушение такой степени серьезности. Тиму это крайне не понравилось. Он мысленно поискал своего подопечного. Пусто. «Сочиняет», — решил Высший и позвонил ему по телефону. Никого нет. Поехал. Дверь Костиного дома была закрыта. На звонки никто не отвечал.
Тим заявил в полицию.
«Вы очень поздно к нам обратились, ваби, — помыслил для него начальник полиции острова Сейби, Иной. — Константина Поплавского никто не видел с момента его последнего концерта. Но мы считали, что вы лучше осведомлены о местонахождении вашего дери, и не стали вас беспокоить, зная вашу занятость».
«Дери», обращение высшего к низшему, тогда только начало входить в обиход и часто употреблялось для обозначения homo naturalis, подчиненных данному Иному, или Иных, находящихся в ведении того или иного Высшего.
«Что вам еще известно?» — поинтересовался Тим.
«Исчезло еще двенадцать человек. Все homo naturalis. Об исчезновении заявили их ваби, которые почему–то не смогли найти их самостоятельно, что очень странно. Все эти низшие ушли на концерт Константина Поплавского. После этого их никто не видел. Есть еще один интересный момент: в день концерта кто–то угнал катер местных рыбаков. Они пожаловались своему ваби. Тот долго пытался сам найти преступников, но тщетно. Беглецы не светились. Возможно, они погибли».
Погибли? Как бы не так! Все это слишком напоминало историю восьмилетней давности. «Значит, эта сволочь звонила мне уже с побережья!» — подумал про себя Тим.
«Кстати, ваби, — заметил полицейский. — Иной, у дери которого угнали катер, — это Эдмон Брийош. Он, кажется, ваш дери».
Это было уже забавно. Высший улыбнулся. Все имущество принадлежит Высшим. Иные распоряжаются имуществом своего ваби по его поручению и передают его в пользование низшим. Эдмон Брийош подчинялся Тиму. У рыбаков Эдмона угнали катер. Следовательно, Костя угнал катер своего товаби, то есть Тима. «Интересно, знал ли Костя, чье имущество крадет?» — подумал Тим. За одно это можно остановить сердце. В том, что все это — проделки его подопечного, Тим не сомневался ни минуты.
«Спасибо, — помыслил Высший. — Попытайтесь хотя бы найти катер».
Катер нашли через два дня на побережье Канады. Он был пуст.
Ни о Косте, ни о его сообщниках почти год не было никаких известий. За это время Тима отстранили от руководства проектом. Он воспринял это как должное. Да, конечно, он совершил ошибку. Не должен был предоставлять такому опасному низшему, как Константин, столько свободы. Вообще не должен был выпускать его из института, так же, как остальных представителей этого подвида. Тима упрекали даже в том, что его мягкое отношение к Константину объяснялось их родственными связями. Конечно, эти упреки исходили от низших, завидовавших своему собрату, вырвавшемуся на свободу. Ни Иному, ни Высшему никогда бы не пришли в голову столь абсурдные обвинения. Я могу засвидетельствовать вместе с Сержем, что Тим никогда не помнил, что Костя приходится ему двоюродным племянником. Что он хороший музыкант — да, что редкий представитель нового подвида homo passionaris — да, но то, что родственник — никогда! Это просто не принималось во внимание.
В апреле следующего года Серж позвал Тима к себе.
Не говоря ни слова, он взял со стола лазерный диск и вставил его в проигрыватель. Комнату заполнил Костин голос. Песни были новыми, Тим никогда раньше их не слышал. И все о свободе. В некоторых содержались прямые призывы к бунту.
«Твой Костя — очень хороший актер, — заметил Серж. — И сам верит в то, что играет. Сначала он изображал вождя бунтовщиков, потом послушного homo naturalis, кающегося грешника, разочаровавшегося в людях, дальше — знаменитого музыканта, не интересующегося ничем, кроме своего творчества. И ты ему все время верил. Он тебе что угодно сыграет. Любую роль, которая покажется ему подходящей на данный момент. Теперь у него новое амплуа».
Тим посмотрел футляр от диска. «Homo liberalis» — человек свободный. Имени автора и исполнителя указано не было. Вообще никаких выходных данных. Пиратская копия. Пел Костя по–английски. И это был не первый его диск на этом языке. Английский — основной язык острова Сейби.
«Знаешь, как он ко мне попал?» — помыслил Серж.
«Как?»
«Отобрал у своего слуги. Между прочим, есть еще и русская версия».
«Ну, теперь мы его найдем».
«Надеюсь. Полиция уже выясняет, где их производили».
Усилия полиции не понадобились. Через десять дней пришло сообщение от одного из Иных из центральной части Канады. Один из его дери, местный музыкант Луис Стоун, почему–то начал волноваться. Светился, как беглец. И ваби пригласил его на сканирование на несколько месяцев раньше срока. Выяснилось, что он помогал записывать диски Константину Поплавскому и предоставил ему свою студию. Пока Костя жил у Стоуна, он прикрывал своего помощника, и они не были видны. Но Поплавский записал два диска, уехал в неизвестном направлении, и Иной сразу вычислил Луиса. Выкачав из него всю информацию, Иной остановил ему сердце.
«И правильно сделал, — заметил Серж. — Низший, ослушавшийся Иного или Высшего, теряет право на жизнь. И твоему Косте нужно было остановить сердце девять лет назад».
Тим ничего не ответил.
Отчет канадского ваби о сканировании Луиса Стоуна был очень подробным и весьма помог поискам. Уже на следующий день по всей Канаде висели портреты Кости и его сообщников, а Иные проводили тотальное сканирование сознания всех местных homo naturalis, особенно в районе города, где выпускали диски. Информацию собирали по крупицам, анализировали и обобщали. Приют беглецов обнаружили через две недели. Это оказалась совершенно новая деревня из пяти срубов, явно построенная за последний год и расположенная глубоко в лесу, к северу от Великих озер.
Но, когда Высшие вошли в нее, там уже никого не было. На столе в одной из изб Тим нашел придавленную булыжником записку:
«Тим, умоляю, оставь нас в покое! Мы никому не причиним зла. Мы только хотим быть свободными!
Константин».
«И после «Homo liberalis» он еще смеет о чем–то просить?» — помыслил Серж.
Тим молчал.
Маленький отряд был обнаружен в лесу еще спустя сутки. Выследили с вертолетов. Обстреляли. Но без особого успеха. Здесь у повстанцев были выстроены укрепления с окопами и подземными укрытиями, и взять их оказалось не такой уж простой задачей. Что ж, это только несколько отсрочивало результат. Позади у них лежало обширное болото. Отступать некуда. Однако болото на всякий случай оцепили. Бунтовщики могли знать тайную тропу.
Серж обратился к Косте по радио и предложил сдаться.
— Константин, в данной ситуации это наиболее разумный выход. Я обещаю сохранить жизнь твоим людям.
Ответа не последовало.
Осада продлилась недолго. Все–таки у Кости было очень мало сторонников. Утром укрепления взяли. Но повстанцы уже покинули их — ушли по болотной тропе. Оставалось только ждать. С болота им некуда было деться. Но двое суток оттуда никто не выходил, и Высшие уже решили, что они погибли, когда на связь с Сержем по рации вышел Костя.
— Твое предложение насчет жизней моих людей еще в силе?
— Да.
— У меня еще одна просьба. В отряде много раненых. Обещай, что ты вылечишь всех. Всех, понимаешь, как бы ни была безнадежна рана. Тогда я сдамся.
— Костя, не смей торговаться! Мы сейчас тебя вычислим по пеленгу.
— Только меня там уже не будет.
Связь прервалась.
Как выяснилось, Костя говорил не с болота. Каким–то чудом ему удалось просочиться через кордон. Место, с которого он вышел на связь, оказалось заурядной поляной, и там, конечно, уже никого не было.
Через несколько часов Костя снова с ними связался.
— Ну, что, Серж? Вы так до скончания века и будете за мною бегать? Принимаете мои условия?
— Хорошо, выходи.
— Ты вылечишь раненых?
— Да.
— И никто не будет убит?
— И никто из твоих людей не будет убит. Всем им будет сохранена жизнь. Я держу слово, ты это прекрасно знаешь.
— Ждите.
— Серж, ты уверен, что поступаешь правильно? — спросил Тим. — Ты же сам сказал, что они потеряли право на жизнь.
— Без Кости они не опасны. А право да, потеряли. То, что я сейчас делаю — это милость.
Прошло менее часа. Костю заметили, только когда он уже подходил к лагерю, спокойно, не спеша. У него не было оружия. Он подошел к Сержу и встал напротив него. Увидел рядом с ним Тима, небрежно бросил:
— Здравствуй, Тим.
— Наручники! — скомандовал Серж.
На запястьях у Кости сомкнулись и щелкнули браслеты. Низший равнодушно посмотрел на них.
— Серж, ты помнишь про три дня? — спросил он.
— Помню, сегодня девятнадцатое мая. Где остальные?
— На острове, на болоте.
— Так вы и не выходили оттуда?
— Конечно. Как бы мы вынесли раненых по трясине? Пробрался я один. Чтобы сбить вас со следа.
— Много у тебя раненых?
— Все.
— Ты проведешь нас на остров?
— Лучше на вертолете.
Вертолет завис над крошечным клочком сухой земли посреди огромного болота. Тим спустился к раненым и оказал им первую помощь. Потом их подняли на борт. Костя ревниво наблюдал за этим процессом. Чтобы никого не бросили!
Не бросили. Вертолет поднялся над лесом.
— Теперь куда, Тим? — спросил Костя у своего товаби.
Тим отвернулся.
— Серж? — Костя посмотрел на другого Высшего.
— На Сейби.
— Зачем?
— Там лучшие условия для вскрытия. Надо же довести эксперимент до конца.
— Серж, какой ты добрый!
Костя поймал на себе испуганные взгляды своих людей, которые давно уже сочувственно посматривали на его наручники.
— Все в порядке, ребята. Вам сохранят жизнь, — тихо сказал он. А потом обратился к Сержу: — Слушай, у меня к тебе одна просьба.
— Ковер? Канделябр? Шкаф красного дерева?
— Не успею насладиться, — улыбнулся Костя. — Нет, другое. Я сейчас не хочу говорить, при ребятах. Мы ведь с тобой еще встретимся до того, как?..
— Еще как встретимся!
Это произошло на Сейби сразу в день возвращения Кости. Его привели в маленькую комнату с белыми стенами. Посадили на железный стул, приковав к нему наручниками. Напротив, справа и слева, сели Тим и Серж.
— Тим, я хотел бы с тобой поговорить, — начал Костя.
— Не сейчас, — ответил за Тима Серж. — Мы тебя не за этим пригласили. Помалкивай и сиди смирно.
Тим и Серж начали сканирование. Глубокое. Вдвоем. Одновременно. Через минуту Костя схватился за голову свободной левой рукой и застонал. Из носа у него пошла кровь.
— Что это? — прошептал он.
— Помолчи! — прикрикнул Серж.
Операцию не прекратили. Спокойно и слаженно довели до конца менее чем за час. Только тогда Костю отпустила боль, и он смог поднять голову. Вся одежда и пол около него были закапаны кровью.
— Серж! Что вы со мной сделали?
— Ничего особенного. Глубокое сканирование.
— Сканирование?
— Да, сканирование обычно безболезненная операция. Но если его проводят несколько Высших одновременно, причем глубоко, это может вызвать головную боль и носовые кровотечения. В данном случае это было совершенно необходимо.
— Зачем?
— Чтобы получить наиболее полную информацию.
— Я бы вам сам все рассказал.
— Очень хорошо. Расскажешь. Твой рассказ тоже представляет интерес, но не сможет заменить результатов сканирования.
— Не сейчас.
— Хорошо. У нас еще два дня.
Серж встал, подошел к Косте и бросил ему носовой платок.
— Спасибо, товаби.
— О чем ты хотел меня попросить?
— Можно я поговорю с Тимом?
— Тим не хочет с тобой разговаривать.
— Гневается на меня?
— Высшие не гневаются.
— Ну, обижается.
— Высшие не обижаются.
— Тогда в чем дело?
— Ему неприятно с тобой общаться. Ты для него — свидетельство его ошибки.
— А–аа. Жаль. Лучше бы он гневался. Я бы тогда попросил у него прощения. Подвел я его. Ну не мог больше в клетке! А свидетельству ошибки нет смысла просить прощения! — И он выразительно пожал плечами.
Тим встал, и вышел из комнаты.
— О чем ты хотел меня попросить? — повторил Серж, когда они остались вдвоем.
— Я хотел тебя попросить не останавливать мне сердце.
— Что?!
— Ты не так понял. Я не прошу сохранить мне жизнь. Понимаю, что бесполезно. Нет. Но я хотел бы умереть по–другому.
— Ты исключительно привередлив.
— Все–таки выслушай.
— Да.
— Я хочу почувствовать момент смерти. Чтобы это происходило постепенно, понимаешь? Медленное погружение. Как в океан. Как во тьму. Как во Вселенную. Вы можете сделать так, чтобы эффект был, как от большой дозы морфия?
— Да.
— И я хочу, чтобы это сделал Тим. В конце концов, это его обязанность как товаби. Скажи Тиму. Ему не впервой усыплять белых лабораторных крыс. Думаю, он мне не откажет.
— Какая тебе разница? Ты все равно не поймешь, кто это сделал.
— Глупое желание глупого homo naturalis.
— Ладно, я ему передам, но ничего не гарантирую.
— И на том спасибо.
— Да, у меня для тебя новость. С тобой хочет проститься твой брат.
— Игорь? Он теперь Высший?
— Стал совсем недавно. Завтра он будет здесь.
Костя сидел в саду. Том самом, куда девять лет назад Тим приказал пересадить розовые кусты. Розы очень разрослись за эти годы и были хорошо ухожены. Тим приставил к ним садовника. А у белой каменной стены даже появилась золотистая деревянная лавочка. Эту лавочку и облюбовал Костя. Все, как девять лет назад. Почти. Только гитары у него теперь не было. Да он и не просил. Какие–то два дня!..
Игорь подошел к брату и сел рядом. Он не знал, что сказать. За девять с половиной лет они успели стать чужими. Да, Игорь мог бы просканировать ему сознание и точно узнать, чего хочет его брат, о чем он сейчас думает, и совершенно безошибочно выбрать тон и направление разговора. Но он не хотел.
— А ты ничего не говори, Игорь, — ответил Костя на его мысли. — Я буду говорить. А ты просто слушай, как слушал когда–то мои песни. О моем первом побеге и восстании ты знаешь. Мне до сих пор больно об этом вспоминать. Я погубил стольких людей. Я увел их за собой к смерти, а сам единственный остался жив. Как же тяжело мне было с этим жить! Тим бы меня понял. Я знаю историю о том, как он стал Высшим. Он сам мне рассказал. Не веришь? Он мне много чего рассказывал. Но еще тяжелее памяти была несвобода. Абсолютная несвобода! Ты даже не в состоянии понять, что это такое. Я чувствовал себя куклой на веревочке, безвольной игрушкой. А за веревочки дергал Тим. Нет, я ему очень благодарен. Передай ему это! Он подарил мне лишних девять лет жизни. Точнее, отсрочил мою смерть на девять лет. Все–таки тридцать один год — это не двадцать два. Спасибо! Это были не такие уж плохие годы. Тогда я научился быть свободным, несмотря ни на что. Я сочинял песню, и они не видели меня. Веревочки рвались, кукла оживала и вставала во весь рост. Только тогда я жил по–настоящему! Но вдохновение проходило, и я возвращался в свою тюрьму. Теперь она была больше и комфортабельней и называлась «город». А другие такие же заключенные слушали мои песни и сходили от них с ума.
Я не выдержал, мне захотелось настоящей свободы. С лесами, полями и реками. Настоящими, а не из фантазий и воспоминаний. Тим пожалел меня и разрешил путешествовать по острову. Ты не поверишь, конечно. Но тогда я был так ему благодарен, что дал себе слово, что не убегу. У меня теперь все было: и реки, и леса, и поля, и даже море. Но Сейби — слишком маленький остров. Все повторяется. Слишком тесно. И я нарушил собственное слово. С двенадцатью фанатами после концерта мы украли катер Тима. Я знал, что по закону это его катер. Ты уж попроси у него за меня прощения за кражу. Но мы иначе не могли бежать. Через сутки мы были в Канаде. Вот она, настоящая свобода! Мы шли по лесу. Над нами плыло синее небо и ветви сосен с длинными иглами. А потом мы строили избы из золотых стволов, и наступила зима с зелеными лапами елей на сияющем белом снегу. Я никогда не был так счастлив!
Наверное, мы продержались бы долго, если бы черт не дернул меня путешествовать. Я получил свободу, но мне нужен был весь мир! Хотя, конечно, какой там мир… Полететь на другой материк я не мог. Меня бы задержали на контроле в аэропорту. «Твою карточку, дери. Что, Сейби? Что же ты тут делаешь? Ах, Константин Поплавский! Ты в розыске, дери. Руки! И на Сейби. Передайте дери его товаби. Да, лучше остановить ему сердце». Покидать Канаду мне тоже было нельзя. Арестовали бы на границе примерно по такому же сценарию. Только внутри страны и только на попутках. Я стопил одни грузовики, дальнобойщиков. В легковушке вполне мог быть Высший или Иной. А шоферня все homo naturalis.
Почему я застопил ту фуру? Верно, за грехи мои. Хороший такой парень за рулем. Молодой. Белобрысый. Лоб в прыщах. Мальчишка. Разговорились. Он спросил, кто мой ваби, и хороший ли у меня хозяин. А я возьми да и ляпни: «Нет у меня ваби, только товаби. Но, ничего, хороший». Он удивленно посмотрел на меня. «Ты личный слуга Высшего?» Я прикусил язык. Конечно, если я — личный слуга, какого черта таскаюсь по дорогам без хозяина? «Да нет, — нашелся я. — Я — музыкант, и мой господин иногда отпускает меня путешествовать по стране». — «А–аа, — поверил тот. — Везет. А я только по маршруту. Музыка — это здорово. У меня есть та–акой диск! Только его в дороге нельзя слушать. Ведет очень». — «Это как?» — «А так. Забываешь обо всем. Можно врезаться во что–нибудь или в кювет уехать. Но мы на стоянке послушаем. Здесь скоро будет бензоколонка, а при ней — ресторанчик. Кстати, в ресторанчике можно будет гитару позаимствовать. Сыграешь?» — «С удовольствием».
Остановились у ресторанчика. Шофер мой подогнал фуру к бензоколонке, на заправку, и поставил тот самый диск. И, как ты думаешь, что я услышал? Себя!
А парень откинулся на сиденье и полуприкрыл глаза. «Ты расслабься, — говорит мне, — кайф же. Ничего лучшего не слышал. И все ребята у нас от него тащатся. Друг у друга переписывают и послушать дают. Ты помолчи немножко, послушай!» Я помолчал. Дослушал песню. Мой водитель был явно немного не в себе. Хорошо, что не поставил в дороге. Транс! Я встряхнул его. Наверное, совершенно бесцеремонно. Он посмотрел на меня удивленными глазами. «А слова? — спрашиваю. — Слова какие–то странные. Ты их понимаешь?» — «А зачем их понимать. И так драйв!» — «Ты извини, — говорю. — Не буду я тебе сегодня петь. Горло болит. Устал очень. Да и тороплюсь я». — «А–а, испугался. Конечно! Это же Костя Поплавский! Лучше его не споешь». Как говорится: поймите меня неправильно! Хорошо. Обошлось. Сбежал. Чуть не попался.
От вас сбежал, от Высших, от Иных. От себя не получилось. С того случая запала мне в голову мысль записать мои последние песни, те, что пришли в лесу, уже в Канаде. Целый диск получился. Скажешь, слушателей захотелось? Славы захотелось? Не вынес отсутствия внимания общественности? Нет, Игорь. Не то! Не к славе я бежал в деревню из пяти домов. На Сейби было куда больше славы. Я хотел только свободы! Но тут я понял, что мои песни нужны. Не мне — людям! И я решил, что мой долг — записать этот чертов диск.
Нашел студию. Парень там был, Луис Стоун. Честно говоря, посредственный музыкант. Я решился и спел для него. Он, конечно, узнал мой голос. У него была целая коллекция моих дисков. «Теперь ты меня выдашь?» — спросил я. «Тебя — никогда!» — «Тебя ваби будет допрашивать. Это может плохо кончиться». — «Да моему ваби до меня дела нет. Хожу раз в год на сканирование, как на работу. Он даже не смотрит почти. И отпускает куда угодно. Мотаюсь по всей стране. У меня очень хороший господин. Хорошего господина не должно быть заметно!» Да, а у меня в последнее время был уж слишком заметный господин. Сверх всякой меры! «Нет, давай я лучше уеду, пока не поздно». — «Плюнь! Будем писать диск». — «Тогда, может быть, ты подпишешь его своим именем?» — «Ну уж нет! Константин Поплавский — он и есть Константин Поплавский, даже если диск не подписывать. Тебя ни с кем не спутаешь». — «Ладно, тогда без подписи». — «Договорились. Как назовешь?» — «Homo liberalis. Человек Свободный». — «Здорово!» И записали. Ты, наверное, его слышал. Кстати, Игорь, ты не знаешь, что с ним сталось, с Луисом Стоуном? Теперь неважно, что я называю его имя. Все равно у меня скачали всю информацию. Глубокое сканирование, блин!
— Луису Стоуну остановили сердце. Почти месяц назад, — тихо сказал Игорь.
— Кто?
— Его ваби.
— Добрый господин!
— Луис очень волновался после твоего отъезда. Это заметили…
— Понятно. Значит, опять я виноват. Ладно, я его ненадолго бросил одного в раю. Все равно, хороший диск записали! Потом… Потом ты все знаешь. Почти. Меня выследили. Отряд мой разгромили. Оставшиеся в живых собрались на острове на болоте. Все были ранены. И я понял, что они будут умирать у меня на глазах, один за другим. Тогда я решил обменять свою жизнь на их жизни, как девять лет назад Высшие предпочли мою жизнь жизням нескольких сотен homo naturalis. Теперь у меня было не так много сторонников, зато я сам делал выбор. И я его сделал. Обратная рокировка! Ты ведь считаешь, что я поступил неправильно, да? Конечно, моя жизнь ценнее жизней каких–то homo naturalis. Я — homo passionaris. Еще не Иной, но уже на полступеньки выше обычного человека. Ты действительно так считаешь?
— Да, Костя. Ты поступил неразумно даже с твоей точки зрения. Если бы ты выбрал свою жизнь, ты мог бы собрать новый отряд и продолжать борьбу, если в этом была твоя цель. Или жить на свободе и скрываться от нас еще многие годы, если ты хотел этого.
— Я хотел двух вещей: умереть достойно и не играть по вашим правилам! Ах, Игорь! Как жаль, что мы не встретились с тобой раньше, когда ты еще был настоящим!
— Я и сейчас настоящий.
— Нет! Ты Высший. Ладно, я устал. После последнего Тимкиного сканирования у меня часто болит голова. Ты проводишь меня завтра?
— Да, разумеется.
— «Разумеется»! Во сколько это случится?
— Серж сказал, в два. Тебя во столько арестовали. Ровно трое суток.
— Какой он пунктуальный! Хорошо. Забегай без пятнадцати.
Наступило завтра с ярким весенним солнцем и еще двумя распустившимися багровыми розами. Когда Игорь входил в сад, Костя, улыбаясь, смотрел на них.
— Знаешь, Игорь, почему я живу? — спросил он. — Нет, не потому, что это разумно. Я живу, потому что хочу жить! Уже без пятнадцати?
— Да.
— Спасибо, что сохранили мои розы. Передай Тиму мою благодарность. Да–да, конечно. Не мои. Розы Тима. Низшие не имеют права ничем владеть. Мы — квартиранты на этой Земле. Только вносим арендную плату страданиями да покорностью. А если задержал взнос — извините, освободите помещение! Игорь, вон там бутон. На том кусте. Нельзя подождать, когда он распустится? Я так хотел узнать, какого он цвета!
Игорь отрицательно покачал головой.
— Ну, нельзя, так нельзя. Тимка бы разрешил… Игорь, иди сюда. Сядь рядом. Дай мне руку. Сколько там на твоих?
— Костя, ты лучше не думай об этом.
— Сколько осталось?
— Пять минут.
— Так много…
Вдруг Костя покачнулся и схватился за край скамейки. Вопросительно взглянул на Игоря.
— Что? — спросил Высший.
— Слабость какая–то и легкость. Значит, так и действует морфий?
— Приляг ко мне на плечо и закрой глаза.
— Сколько времени?
— Ровно.
Высший встал со скамейки, а человек остался лежать, бессильно откинувшись на спинку и закрыв глаза, словно спасаясь от полуденного солнца. Потом пришли другие люди и отнесли тело в маленькую белую комнату, где Сергей сделал вскрытие. Ничего нового не обнаружили. Homo naturalis.
Костю похоронили на городском кладбище, и вначале низшие забрасывали могилу цветами и даже скинулись на памятник. Очень безвкусный. Разбившаяся связанная птица. Игоря на могилу не допускали как убийцу брата. Нас с Тимом тоже держали на расстоянии. Мы этому не противились, зная, что впереди у нас еще много времени. И не ошиблись. Лет через пять низшие забыли своего кумира. У homo naturalis короткая память. Могила пустовала. Только Игорь и Тим теперь навещали Костю. И я, когда бывал на Сейби. Это не слишком разумно — посещать могилы. Мертвым не нужны наши визиты. Но, возможно, они нужны нам.
Здесь надо заметить, что Игорь не убивал своего брата. Он только проводил его. Все остальное сделал Тим. Так, как просил Костя, сымитировав симптомы отравления морфием. Но это неважно. Если бы Игорь был его товаби, как хотел с детства, он бы убил Костю, и никакие родственные связи не были бы тому препятствием. Поэтому Игорь никогда не отрицал своей вины, хотя и не подтверждал ее. Высшему безразлично мнение homo naturalis.
Костин диск «Homo liberalis» попытались изъять, но без особого успеха. Низшие прятали его, как могли. Но не останавливать же за это сердце, в конце концов! К тому же остались другие диски. Костина музыка пережила не только его, но и, как ни странно, память о нем самом. Знаменитый музыкант в забытой могиле. Его музыка существовала сама по себе. Его диски копировали и переписывали, почти не интересуясь автором. Но я думаю, что и сейчас, в этот момент, кто–нибудь из низших ставит Костин диск и погружается в транс, забыв обо всем и выйдя из–под нашей власти.
После второго Костиного восстания все представители подвида homo passionaris были сочтены крайне опасными, и активно обсуждался вопрос об их тотальном уничтожении. Тим чудом спас свой экспериментальный материал. Но это было, пожалуй, единственное, что осталось. В остальных резервациях их ликвидировали. Так что современные homo passionaris, играющие в обществе столь заметную роль, в основном потомки Тимкиных «подопытных кроликов».
Вот уже двести лет никто больше не говорит ни о какой политике тотального уничтожения. Мы наконец поняли, что homo naturalis, Иные и Высшие — лишь три части целого, осколки, не способные существовать друг без друга, необходимые друг другу, как части одного тела. И homo passionaris среди них малая, но очень важная часть.
Я поднял голову от магнитной карточки. Рядом со мной стоял Алеша, мой слуга, и протягивал мне кружку.
— Ваше молоко, ваби.
