Сердце моё разбито, и это хорошая новость: значит, оно точно есть, а это не всегда было так.

В инстаграме все как сговорились, пишут про Одессу и публикуют картинки. Одни там живут, а другие ездят, или планируют, или вспоминают, как ездили, скучают, хотят ещё. И, ёлки, в такой Одессе, как они все показывают и рассказывают, мне бы тоже хотелось жить (абстрактно хотелось бы, куда я теперь отсюда, этот город – мой сиамский близнец; не знаю точно, чем мы срослись, но подозреваю, тем самым сердцем, которое нынче разбито, и правильно, что разбито, здоровому сердцу лишний раз такое не повредит; ещё я подозреваю, что это сердце поначалу было только его, но он поделился по-братски, и вот нам результат).

У меня была совсем другая Одесса – та, куда меня в детстве насильственно, не спросив (ну, положим, спросить и сделать, как я хочу, было тогда технически невозможно), привезли из возлюбленного Берлина и оставили плохо-жить без особой надежды однажды вырваться (мне как раз перед этим, буквально по дороге на вокзал объяснили про крепость советских границ).

У меня была совсем другая Одесса, которой пришлось гораздо хуже, чем мне, потому что её убивали на протяжении примерно шестидесяти (к тому моменту) лет. Города сильно покрепче людей, но они не бессмертны, живое сознание города вполне можно убить, и тогда остаётся город-зомби, по-своему даже прекрасный (как удивительное явление), но упаси боже в таком жить. Мне тогда по малолетству казалось, Одесса и есть город-зомби, но нет, она была очень даже жива, просто часто не в себе, да и характер испортился; у меня, собственно, тоже – когда тебя так долго, неумело, но последовательно убивают, характер обычно портится, это нормально вообще.

У меня была совсем другая Одесса, которую можно было любить только за её тёмную, страшную для человека природу, все эти тайные тысячи километров катакомб под землёй, за всё невидимое, но сущее (и явственно ощутимое), что в них водилось – единственное, что в ней тогда было живо, и это тоже нормально, самая крепкая связь с чудесным у любого живого (человека ли, города ли) осуществляется через тень, через тёмную половину; скверно, когда есть только она, но это гораздо лучше, чем ничего, всегда лучше черный вигвам, чем совсем никакого, потому что связь с чудесным и есть сама жизнь, а качество и количество связей – дело житейское, отрастут и наладятся, как только появятся силы на что-то кроме элементарного выживания (т. н. «зло» всегда – голод, оно возможно от недостатка ресурса, с жиру на самом деле не бесятся, от избытка не бывает «зла», даже так называемого, избыток – состояние, приближающее к божественному, всемогущество – сверхизбыток, только и всего).

Короче, у меня была совсем другая Одесса, которую хочется, но невозможно любить (или как раз возможно, но очень не хочется). Ну и надо учитывать, что любить было нечем. Сердца у меня тогда точно не было, только полезная мышца для перегонки крови, но мы понимаем, что речь не о том.

Мне казалось, что я, уезжая оттуда, спасаюсь, буквально вскакиваю в последний вагон (в вымышленный последний вагон, настоящих вагонов к тому моменту уже, считай, не осталось). До сих пор не знаю, было это правдой, или мне просто мерещилась персональная гибель, поджидающая меня в Одессе и только в Одессе, другие места не в счёт. Сослагательного наклонения не существует, так что поди проверь, но я думаю, мне не очень-то и мерещилось. Просто потому, что жить в месте, которое ненавидишь – верная погибель; чем больше у тебя личной силы, тем быстрей она наступит, чем меньше, тем дольше промучаешься, вот и всё.

Ещё мне казалось, я, конечно, правильно делаю, что уезжаю, но при этом как бы бросаю гибнущий город на произвол судьбы, потому что её, Одессу, на самом деле, многие любят; то есть, обычно не её, а раскрученный лживый образ «города-юмора» и так далее, но ладно, что могут, то любят. Но понимает её очень мало кто. А вот я как раз – да.

Что без такого «понимания» – когда кто-то очень хорошо понимает твою тёмную часть, игнорируя всё остальное – только лучше, это я теперь хорошо знаю. Но откуда мне было знать это тогда.

Несколько лет спустя мы с другом читали «Оно» Стивена Кинга и хором орали: «Дерри – это Одесса!» На самом деле, Одесса, конечно, не Дерри, но для нас это было так.

Ещё несколько лет спустя была книжка «Энциклопедия мифов», которую мне с самого начала, то есть вообще с ранней юности хотелось однажды написать, но не хватало умения и (что гораздо важней) силы. На самом деле, и того, и другого было ещё маловато, но мы с книжкой больше не могли ждать. Неважно, речь сейчас не об этом. А о том, что мне очень хотелось Одессу расколдовать, это была в каком-то смысле для неё книжка. Ну и мой как бы выкуп. Мой долг с такими процентами, с какими обычно не принято долги отдавать (но я люблю перегибать палку, и это скорее хорошо, то есть, для жизни – по-разному, но для работы всегда очень ок).

Мне на самом деле фантастически повезло через несколько лет после выхода «Энциклопедии мифов» приехать в Одессу и своими глазами (особенно внутренним зрением) убедиться, что там становится хорошо. Такое победительное «хорошо» про торжество духа (над невозможностью духа) там как раз начинало твориться, что трудно было верить собственным впечатлениям. Но даже если делить их на десять (или как вечно предлагает мой внутренний скептик, на три миллиона), всё равно оставался офигительный результат.

Я конечно не думаю, что вот так – рррррраз! – и одной книжкой расколдовался гибнущий город. Не такое великое дело все эти наши книжки, чтобы одна целый город спасла. Но это был очень неплохой вклад. Думаю, такие вклады (не точно такие, а разные, просто в том же направлении) делали в ту пору многие люди – те, которые когда-то уехали, и которые приехали и остались, и которые с рождения там живут. Настоящее крупномасштабное чудо – всегда сумма усилий. Круто, что у нас начало получаться («уже получилось» это всегда «начало получаться», так выглядит настоящая рабочая формула: вектор, направленный в бесконечность, точка отсчёта – сегодняшний день).