Всё-таки удивительно, насколько острым может стать с годами (строго говоря, не с какими-то там формальными «годами», а с опытом) утраченное в момент условного (физического, гормонального) взросления и возвращённое силой (именно силой) ощущение самого начала пути.

Оказывается, если сорок лет водить себя по (ледяной, какой же ещё) пустыне без надежды однажды выйти, то есть, вообще без надежды, на энергии яростного отчаяния: фак вам, блядские людоеды, прежде, чем упасть, я сделаю ещё один шаг (это вечная программа-минимум – всегда, при любых обстоятельствах, любой ценой, во что бы то ни стало, делать ещё один шаг) – так вот, если водить себя сорок лет по пустыне на таких непростых условиях, дело даже не в том, что куда-нибудь выйдешь, а в том, что твоя ледяная пустыня согреется и зацветёт. Ну и будешь стоять, такая кукусинька, псевдосуровый воин, условный герой (читай – неудавшийся дезертир) всех безнадёжных битв разом, как белка Рататоск на именинах, озираться по сторонам, вспоминать, где у человека та кнопка, которую нажимают, чтобы заплакать от счастья. Впрочем, хрен тебе кнопка, так и будешь стоять.

Это вообще поразительная штука – годами (на самом деле, десятилетиями) воспитывать в себе стойкость обречённого на поражение, потому что меня всерьёз парят только такого рода задачи, у которых в текущих условиях нет решения, для таких как я немыслим «успех», потому что даже слабый намёк на «успех» – вне пределов человеческих возможностей, тем более, вполне скромных (как кажется изнутри) моих. И внезапно дойти до такой удивительной точки, из которой начинаешь видеть: кое-что таки получается. То есть, уже получилось. Вот прямо сейчас оно есть, и даже если завтра снова не будет, у меня уже было моё сияющее «вот прямо сейчас» – в самом начале пути.