Глава 9. Дети хаоса

– С Мехлиным будут проблемы, – сказал Опалин.

– Еще самоназначенная вдова, – напомнил Петрович, насупившись.

– Какая-какая вдова? – отважился спросить Казачинский. В кабинете Опалина шло нечто вроде утреннего совещания, и он не поспевал за быстрыми репликами Ивана и его заместителя. Сегодня Юра явился на работу в привычной для него одежде, и хотя он считал ее удобной, его не покидало ощущение, что ему чего-то не хватает. С другой стороны, ходил же Опалин в штатском – но держал он себя совсем иначе, и не было похоже на то, чтобы наличие или отсутствие формы как-то влияло на его самооценку.

– Ну Грацианская же, – проворчал Яша в ответ на реплику Казачинского. – Сама мужа отравила, сама себя вдовой назначила.

Значит, Опалин думал об особе, которая извела мужа сулемой, и о Тагильцеве, которого, возможно, убил один из работников Мехлина по заказу зятя. А как же парк Горького? Убитая незнакомка? Казачинский ничего не понимал. Ему казалось, что ее дело важнее прочих и его будут обсуждать прежде всего, но Опалин, похоже, так не думал.

– А по поводу вчерашнего, – говоря, Иван поморщился так, словно не ждал от нового дела ничего, кроме неприятностей. – Вот что: Ромен Роллан нам поможет.

Юра вытаращил глаза. Яша лучше владел собой, но, судя по его лицу, он тоже пребывал в недоумении.

– Если он приезжал в парк, – продолжал Опалин, – его должны были сопровождать фотографы. А раз так, есть надежда, что где-то на фото попала и наша гражданка в платье с маками. О чем говорит 167-я статья Уголовного кодекса? – неожиданно спросил он совершенно другим тоном, повернувшись к Казачинскому.

Застигнутый врасплох, Юра смог только промямлить:

– 167-я статья… э… убийство?

– Яша! – рявкнул Опалин.

– Статья 167-я говорит о разбое, то есть об открытом нападении с целью завладения чужим имуществом, – с готовностью затараторил Яша. – Предусматривает лишение свободы на срок до пяти лет. Если разбой случился повторно или повлек за собой смерть потерпевшего, тогда срок увеличивается до десяти лет. За вооруженный разбой срок до десяти лет, а при отягчающих обстоятельствах – расстрел.

– Я кому сказал учить Уголовный кодекс? – спросил Опалин и прищурился так неприязненно, что у Юры, к которому он обращался, по спине поползли мурашки.

– Я вчера не успел, – пробормотал он. – Меня Леопольд задержал.

– Для тебя он Леопольд Сигизмундович, – поставил собеседника на место Опалин. – И занятия с ним не освобождают тебя от изучения кодексов, учебника криминалистики и словаря. Кстати, Ира на жаргоне – кто?

– Не знаю, – ответил Казачинский несчастным голосом.

– Ира означает уголовный розыск, – подал голос Яша и, гордо приосанившись, поправил очки.

– А кадет?

– Неопытный сыщик, – усмехнулся Петрович. – Сейчас уже редко употребляется, но от старых воров иногда услышишь.

– Так вот что, кадеты, – объявил Опалин, – садитесь-ка вы оба на телефоны. Первое: кто были сопровождающие Роллана с нашей стороны. Второе: узнаете у них, кто из фотографов находился позавчера в парке. Третье: составите список фотографов, никого не пропустив, и принесете его мне. Все ясно? Выяснять начнете вот с этого номера, – и он подал Яше клочок бумаги с крупно начертанными на нем цифрами и словами: «тов. Богомолов». – О визите к нам гражданина Роллана он знает все… ну или почти все. Действуйте!

Новоиспеченные «кадеты» вернулись в свой кабинет и под хмурым взглядом висящего на стене Иосифа Виссарионовича принялись за дело. Товарищ Богомолов ответил на телефонный звонок не сразу, зато из разговора с ним моментально стало понятно, что по поводу сопровождающих Роллана можно не беспокоиться. Фотографов, допущенных до съемок столь выдающейся особы, товарищ Богомолов знал назубок и тут же продиктовал Яше их список.

– Да, вот что, – добавил товарищ Богомолов, – когда Ромен Роллан приехал в парк Горького, за группой сопровождающих увязался еще один человек с фотоаппаратом. Его там не должно было быть, и ему это поставили на вид, на что он ответил, что на совершенно законных основаниях представляет свою газету и вообще не понимает, почему ему нельзя снимать то, что хочется. – Товарищ Богомолов возмущенно фыркнул. – Старик, то есть я хочу сказать Ромен Роллан, услышал шум и стал спрашивать, что происходит. Короче говоря, пришлось чужого фотографа оставить в покое, и он тоже сделал несколько снимков.

– Вы не помните, как его зовут? – спросил Яша.

– Он работает в «Красном спорте», – ледяным тоном ответил товарищ Богомолов, давая понять, что у него нет времени запоминать фамилию какого-то рядового фотографа. – Думаю, там вы его и найдете.

Закончив разговор с Богомоловым, Яша взял со стола телефонный справочник и стал искать в нем номер «Красного спорта».

– Дай я позвоню, – не утерпел Казачинский.

– Нет, – ответил Яша коротко. – Звонить буду я.

Юра понял, что коллега задет его вчерашними успехами в тире и решил отыграться.

– 4-42-20, – пробормотал Яша себе под нос. Но на том конце провода оказалась бестолковая секретарша, которую взяли на это место непонятно зачем. Она путалась, несла чепуху, ссылалась на то, что недавно работает, и с большим трудом удалось от нее добиться, что фотографа, который снимал Роллана, зовут Верзилов, а может быть, Гудим, если не Корнеев.

– Надо позвонить в редакцию по другому номеру, – предложил Юра, когда Яша повесил трубку. Но в справочнике оказался только один телефон.

Начинающие сыщики вместе со списком поднялись в кабинет Опалина, и Яша доложил о выполнении поручения.

– Только один фотограф со стороны не установлен… То ли Верзилов, то ли Гудим, то ли Корнеев. Из «Красного спорта»…

– Мне нужен список целиком, – заявил Опалин. – Вот что… Юра! Отправляйся в редакцию, узнай, как фамилия фотографа, который снимал Роллана, узнай его адрес и прочее… Как узнаешь, позвони из редакции и доложи. Все понял?

– Понял, – ответил Казачинский. – А где находится редакция?

– В справочнике посмотри, – проворчал Яша.

И Юра убежал, радуясь тому, что для него наконец-то нашлось настоящее дело. Яша нахохлился, и, заметив это, Опалин нашел нужные слова, чтобы поблагодарить его за то, что он так быстро управился и продвинул расследование вперед.

– А теперь мне что делать? – спросил Яша.

– Работать, – усмехнулся Опалин. – Обзвони отделения милиции и спроси, нет ли заявлений о женщинах, которые исчезли 11 июля и могли в этот день оказаться в парке Горького. Рост средний, волосы русые, телосложение обыкновенное, возраст от 20 до 30, но это приблизительно. В описании должно фигурировать платье с маками.

Когда Яша скрылся за дверью, Петрович покосился на Опалина и негромко напомнил:

– Мы ведь вроде бы договорились, чтобы из милиции позвонили нам, если сыщется кто-то, похожий на нашу жертву.

– Ничего, – ответил Опалин. – Пусть учится. Ему полезно. Вот с этим что делать… – Он постучал пальцами по списку, который принес Яша. – Там фотографы из «Правды», из «Известий», и ладно бы только наши – еще и несколько иностранцев.

– Я думаю, – осторожно заметил Петрович, – прежде чем действовать дальше, надо посоветоваться с Николаем Леонтьевичем. Вряд ли в «Правде» сильно обрадуются, если мы начнем изымать их пленки, а ссориться с ними – себе дороже.

– Это само собой, – буркнул Опалин и, взяв со стола список, засобирался к начальству.

Пока он разговаривал с Петровичем, Юра Казачинский уже ехал в Большой Черкасский переулок, где помещалась редакция газеты «Красный спорт». При желании от Петровки туда можно было добраться пешком, но Юра предпочел воспользоваться общественным транспортом. Только вчера он сделал открытие, что удостоверение агента угрозыска позволяет ездить бесплатно и вдобавок проходить в трамваи с передней площадки, не стоя в очереди к заднему входу, и наслаждался невиданной доселе свободой. Сам себе Юра казался в эти минуты очень важной персоной и, конечно, обиделся бы на всякого, кто указал бы ему, что он чуточку – а то и не чуточку – смешон. К счастью, никому и в голову не приходило делать ему замечаний подобного рода. Спрыгнув с трамвая, Юра стал обдумывать, какой тактики ему придерживаться в редакции, и вполне логично пришел к выводу, что надо быть как Опалин – задавать вопросы по существу, держаться сухо, но корректно. Однако все планы новоиспеченного агента угрозыска разбились о реальность, которая практически лоб в лоб столкнула его с проворным рыжеватым гражданином, только что выбежавшим из кабинета в коридор. Гражданин ойкнул, отскочил на шаг, всмотрелся в лицо посетителя и всплеснул руками.

– Глазам своим не верю! Казачинский, верно? Здорово, старик! Ну как дела, как жизнь молодая, как всё?

Юра сразу узнал в говорившем Семена Рожкова и вслед за этим вспомнил, что на дух его не переносит. Рожков принадлежал к числу тех людей – довольно многочисленных, – которые отираются возле кино, питаясь главным образом сплетнями и не на шутку гордясь своей причастностью к нему, хоть и мнимой. Он не был ни актером, ни режиссером, но его можно было повстречать дома у актеров и режиссеров – тех, что помельче, потому что крупные до знакомства с ним не снисходили. Казачинский слышал, что Рожков где-то что-то пишет, но где и что – он так и не разобрался: Семен, казавшийся человеком открытым, с душой нараспашку, с непостижимой ловкостью избегал разговора об этом. Он с легкостью занимал деньги у всех подряд, так же легко забывая их возвращать, но излучал такое добродушие, такое обаяние, что только совершенно бесчувственные души могли отказать ему в повторном кредите. Если ему что-то было нужно, он вцеплялся в человека мертвой хваткой, и мало кому удавалось отделаться от Рожкова – но тем быстрее он забывал о тех, кто выпадал из сферы его внимания или становился ему не нужен. При случайной встрече, хоть через год, хоть через десять, он вел себя так, словно расстался с вами только вчера, жал руку, сердечнейшим образом улыбался и непринужденно перечислял все, что вас объединяло когда-то. Из-за этого Рожкова считали недалеким, но приятным человеком, который неспособен оцарапать ничье самолюбие и ни на что не претендует, – одним словом, самое оно, чтобы посидеть вместе, душевно выпить пивка и обсудить последние слухи. Тем не менее Казачинский не любил его, потому что, когда он привел Лизу на кинофабрику в надежде пристроить ее в массовку, Рожков посмотрел на нее и объявил, что она нефотогенична и что никто ее не возьмет. Так в итоге и вышло, и хотя Юра знал, что лично Семен не имел никакого отношения к отказу киношников работать с Лизой, он заточил на Рожкова зуб. Не страдая особой злопамятностью, Казачинский тем не менее тяжело переносил обиды, нанесенные близким людям, и потому на приветствие Семена ответил без особого энтузиазма.

– А что ты тут делаешь? – спросил Юра.

– Здрасте! Я тут работаю, между прочим!

– В «Красном спорте»?

– Ну так! – самодовольно подтвердил Семен.

– Слушай, а кто из ваших позавчера снимал Ромена Роллана в парке Горького? Я ищу этого фотографа. Как его зовут – Корнеев? Гудим?

– Да они не фотографы совсем, – воскликнул Рожков, – что ты! Роллана снимал Леша Бобырев… Леша! Леша! Иди сюда, дело есть…

И под треск пишущих машинок, доносящихся из кабинетов, перед Казачинским предстал маленький щуплый брюнет, самой примечательной чертой которого был внушающий зависть идеальный пробор, которым его обладатель, видимо, очень гордился.

– Леша Бобырев – Юра Казачинский, – представил друг другу новых знакомых Рожков. – Леше поручили снять спортсменов в парке Горького, он все отнекивался, потом пошел туда – а там Роллан! – Семен залился счастливым смехом.

– Скажите, а вы много фотографий сделали в парке? – быстро спросил Казачинский у фотографа.

– Порядочно, – ответил Бобырев осторожно, – а вы, простите, какое издание представляете?

– Я не издание, я из угрозыска, – ответил Юра. Семен вытаращил глаза, разинул рот – и неожиданно разразился хохотом.

– Старик, старик! Ну удружил! Из угрозыска он… Шутник! Я его по кино знаю, его в массовке иногда занимают, – пояснил он фотографу.

При упоминании о массовке, в которой он будто бы подвизался, да еще нечасто, терпение Юры лопнуло. Он достал удостоверение и воинственно помахал им в воздухе.

– Я действительно работаю в угрозыске, – сказал он официальным тоном, подражая интонациям Опалина, – и если я приехал сюда и расспрашиваю вас, то делаю это вовсе не для своего удовольствия, а потому, что мы с товарищами расследуем преступление…

И тут Рожков как-то посмурнел, его смех внезапно оборвался, улыбка увяла, глаза забегали. «Черт возьми, – сообразил Казачинский, – да у него совесть нечиста… Он испугался! Интересно, что такого он мог натворить? Сколько я его помню, он не дурак поесть-выпить за чужой счет да стрельнуть несколько рублей без отдачи, но все это слишком несерьезно. Что ж он так напрягся тогда?»

– Да, Юра, – пробормотал Семен, качая головой, – удивил ты меня… Не ждал я от тебя такого! Значит, вчера ты трюкач, позавчера – эстрадный конферансье и в гонках автомобильных участвовал, мне кто-то говорил… а сейчас, получается, в угрозыске, да? Говорят, там платят хорошо, и вообще…

– Я только начал работать, – сказал Юра. Рожков скользнул взглядом по его лицу.

– Ладно, мне надо идти, статью писать, – делано спохватился он.

– Иди, конечно. Я ж тебя не задерживаю…

Семен поплелся прочь, засунув руки глубоко в карманы, и, глядя на его согбенную спину, Юра вновь подумал, что тут что-то нечисто. (Он даже не заметил, какой двусмысленной получилась его фраза.)

– А вы здорово его напугали, – не удержался фотограф. – Слушайте, а вы можете повлиять на него, чтобы он мне сорок рублей вернул? Занял и уже которую неделю не отдает.

– Попробую, – осторожно ответил Юра. Он хотел добавить, что вообще-то не может добиться, чтобы Рожков вернул ему то, что давно брал в долг, но сообразил, что создаст о себе невыгодное впечатление, и решил вернуться к тому, что его больше всего интересовало. – Слушайте, я могу как-то увидеть все фотографии, которые вы сделали в парке Горького 11-го числа?

– Вы имеете в виду, что вам нужны все кадры? – спросил Бобырев, прищурившись. – Далеко не каждый идет в обработку, а уж в газету и подавно попадают единицы. Может быть, вам тогда стоит просмотреть негативы?

– Давайте негативы, – смирился Казачинский.

– Хорошо. Э… А можно узнать, что вы ищете?

Спохватившись, Юра объяснил, что именно ему нужно.

– Я так понял, вы были в парке довольно долго в тот день и снимали не только Роллана, но и спортсменов? Тогда есть шанс, что нужная нам женщина где-то попала в кадр… может быть, на заднем плане, не знаю…

– Да не припоминаю я никакой женщины в платье с маками, – проворчал фотограф, пожимая плечами. – И в Нескучном саду я не снимал, но раз вы настаиваете…

Затем произошло нечто странное, а именно – редакция «Красного спорта» превратилась в черную дыру и поглотила наших героев. Когда Юра очнулся, шел уже третий час дня, и пальцы, в которых он держал лупу, начали ныть. Казачинский даже представить себе не мог, что изучение негативов окажется настолько трудоемким делом. Отложив лупу, он стал разминать пальцы и в который раз подивился причудливому характеру окружающей его обстановки. Подобно большинству редакционных кабинетов, уголок, в котором сидел Бобырев, представлял из себя нечто среднее между свалкой и – в миниатюре – миром после наступления апокалипсиса и торжества первобытного хаоса. Если хорошенько покопаться в окружающих завалах, там можно было найти бальную книжку позапрошлого века, деталь от пулемета, вставную челюсть бабушки Тутанхамона и Ноев ковчег. Вдобавок фотограф, судя по всему, пользовался среди сослуживцев популярностью – то его хотел видеть редактор, то коллега спрашивал, нет ли у него лишнего сахару, то приходил другой коллега, чтобы рассказать свежий анекдот, который успел надоесть Казачинскому еще три года назад. Потом явилась миловидная кудрявая барышня, загадочно поглядела на гостя и, хихикнув, спросила, собирается ли он арестовать Рожкова.

– За что же его арестовывать? – спросил Казачинский, напустив на себя непроницаемый вид.

Барышня – оказавшаяся той самой непонятливой секретаршей, с которой общался по телефону Яша, – томно захлопала ресницами, объявила, что ей ничего не известно, а вообще сплетням нельзя верить, но некоторым все-таки можно, потому что дыма без огня не бывает. После чего под большим секретом поведала Казачинскому, что Семен крутил шашни с девицами, которые мечтают попасть в кино, причем обещал им золотые горы и чуть ли не главные роли в новых фильмах. Ну-с, и все сходило ему с рук, пока он не соблазнил несовершеннолетнюю, и родители ее теперь грозят устроить ему большие неприятности. Что дальше будет, пока неизвестно, но Рожков – парень юркий, может, и отобьется, а может, и нет, но вообще Казачинскому его перспективы должны быть известны лучше, чем кому-либо другому. Произнеся последние слова, барышня с надеждой уставилась на него.

– Боюсь, я ничего не могу вам сказать, – заметил Юра, кашлянув. Кудрявая барышня смотрела на него, обиженно хлопая глазами. – А почему вы непременно хотите, чтобы его арестовали?

– Я? Да я ничего такого не хочу! – воскликнула секретарша и тут же, опровергая сама себя, рассказала душераздирающую историю о том, как Семен подло ее обманул, тоже много чего посулив, и даже водил ее на кинофабрику, а потом сделал вид, что ничего не было и вообще они едва знакомы. Казачинский слушал, кивал и вежливо сочувствовал.

Вернувшись вечером на Петровку, Юра открыл дверь кабинета и, как на стену, натолкнулся на неодобрительный взгляд Опалина.

– Я жду объяснений, – сухо сказал Иван.

– Объяснений?

– Утром ушел и пропал. С концами. – Опалин откинулся на спинку стула. – Что я, по-твоему, должен был думать?

– Я в редакции был, – пробормотал Юра.

– Весь день?

– Да, я негативы смотрел. Ну и… разговоры слушал… разные…

– Какие еще разговоры? – спросил Петрович. Он стоял посреди кабинета и, докурив папиросу, сунул ее в пепельницу на столе Опалина. Весь день они возились с делами убитого Тагильцева и отравленного Грацианского, в то время как от новичков что-то не было заметно никакой пользы.

Казачинский сбивчиво заговорил о секретарше редакции, о фотографе Бобыреве, который – слово за слово – рассказал ему чуть ли не всю свою жизнь, пока они просматривали негативы. Алексей мечтал работать в каком-нибудь солидном, крупном издании, но вечно его заносило то в «Железнодорожный пролетарий», то в какое-нибудь «Коммунальное хозяйство», то в «Красный спорт» – при том что спорт он вообще терпеть не мог. Но деваться некуда, жена болеет, нужны деньги, он отправил ее на юг – одну, – и теперь ему лезут в голову мысли, не закрутит ли она там, на юге, курортный роман. И вроде бы повода ревновать она ему никогда не подавала, но вот ревнует он, и вообще…

– Какое отношение вся эта чушь имеет к нашему расследованию? – прервал собеседника Опалин.

– Никакого. – Казачинский внезапно рассердился. – Но я же не могу сказать человеку – мне нужен только кадр с жертвой, а твои дела меня не интересуют и вообще катись куда подальше. Пришлось слушать, что он говорит, поддерживать беседу, ну и… сами понимаете…

Он шагнул вперед и положил на стол Опалина небольшой конверт.

– Я ее проглядел, она на заднем плане стояла. Бобырев ее и обнаружил. Тут два снимка – весь кадр и увеличенная часть, где она стоит. Я так задержался, потому что ждал, пока фотографии высохнут. Если нужен негатив, он у Бобырева. Просто пленка не его, она редакционная, он не мог ее мне отдать. Но он и так мне помог, и я не стал настаивать…

Опалин поглядел на него, открыл конверт, высыпал из него на стол фотографии и принялся их изучать. Петрович стоял с невозмутимым видом, словно происходящее ничуть его не касалось, но от Юры не укрылось, что «старик» нет-нет да поглядывает то на черно-белые снимки, то на лицо начальника.

– Я еще в парке Горького успел побывать, – добавил Юра. – Мне показалось, что место, где она находится… ну… оттуда, короче, ближе всего до парохода возле набережной, на котором находится ресторан. Я хочу сказать, из всех заведений он ближе всего… Платье нарядное, почему бы ей в ресторан не сходить? Ну и стал я расспрашивать служащих. И вы знаете, одна официантка ее вспомнила.

– Фамилия официантки? – быстро спросил Петрович.

– Находкина. Ну, она меня немного знает, потому что… – Юра смутился, – я раньше там бывал, в ресторане этом. И она рассказала, что да, была эта гражданка 11-го числа. Но почти ничего не ела и, видно, ждала кого-то. А потом ушла, но перед этим попросила рубль разменять, на гривенники.

– На гривенники – получается, собиралась звонить кому-то? – заинтересовался Опалин.

– Может быть. Но Находкина не видела, чтобы она звонила.

– Ну что, – вздохнул Опалин, возвращая фотографии в конверт, – поздравляю, Юра. Молодец. Но на будущее – все-таки звони, предупреждай, где ты и что ты. Понятно?

– Да, Иван Григорьевич. Я… мне куда теперь? В тир?

– Нет, не стоит. Сегодня ты и так хорошо поработал. Иди домой.

– Я вам точно не нужен? – на всякий случай спросил Казачинский.

– Да иди уже! – проворчал Петрович, махнув рукой.

И, когда дверь за Юрой закрылась, прибавил, обращаясь к Опалину:

– Видишь, а ты говорил, что от новичков никакого толку не будет… Ведь он нас выручил. Начальство же запретило беспокоить правдинских фотографов… а к иностранцам вообще велело не подходить.

– Нет, Николай Леонтьевич сказал, что с «Правдой» попробует договориться по своим каналам, – ответил Опалин. – Как раньше договорился насчет Богомолова, чтобы он дал нам всю информацию. Но теперь у нас есть фото жертвы, так что можно обойтись без… Без ненужных унижений.

Он передал снимки Петровичу.

– Посмотри хорошенько, она тебе никого не напоминает? Конечно, это фрагмент заднего плана, но все-таки лицо худо-бедно можно видеть…

– Нет, я ее не знаю, – сказал после паузы Петрович, качая головой. – Но если у нее есть криминальное прошлое, спецы ее опознают. Считай, полдела сделано. Как только установим личность, поймем, в каком направлении рыть.

– Да уже примерно понятно, в чем там дело, – усмехнулся Опалин. – Гражданка с криминальным прошлым приходит в людное место и ждет кого-то в ресторане, потом, очевидно, звонит по телефону. Людное место выбрано не просто так, а как гарантия, что с ней ничего не случится. Тем не менее ее убивают и делают все, чтобы затруднить опознание… Жаль, на фото видно, что она сама по себе. Вот если бы с ней рядом был кто-то или она с кем-то разговаривала…

– Угу, – кивнул Петрович. – Тогда бы нам вообще дела было – всего ничего. – Он вернул фотографии Опалину, который положил их в конверт и запер в ящик стола.

– Завтра съездишь за негативом и возьмешь у фотографа и Находкиной показания по всей форме, – распорядился Иван. – Трюкач наш – торопыга… Уверен, он до сих пор даже УК не прочитал.

– Да ладно, – проворчал Петрович, ощутив потребность взять новичка под свою защиту. – Ты-то сам помнишь, какой был?

– Помню, – буркнул Опалин, насупившись. – Тощий и голодный… Ладно, все это ерунда, лирика. Хорошо бы пробить, кто из уголовных сейчас в Москве – я имею в виду, таких, которые способны удавить женщину и тут же отрубить ей руки. Не исключено, что тут действовал убийца по заказу…

– Думаешь?

– Уверен. Во-первых, дерзость немыслимая. Во-вторых, отрубленные руки, изуродованное лицо – скорее всего, условия заказчика. Но что же это за важная птица такая, что ее не поленились убить таким образом… Чего-то мы не знаем, Петрович. Чего-то очень важного…

– Не знаем, так узнаем. Работа такая, – усмехнулся его собеседник. – Не переживай, Ваня. Тот, кто ее убил, от нас не уйдет.