Глава 20. След

– Ну, что скажешь, Володя? – спросил уполномоченный Румянцев.

Мертвец сидел в одном из передних рядов кинозала. Яркий свет ламп отражался в его невидящих глазах, из угла рта стекала тонкая струйка крови. Военная форма, на петлицах три квадрата – командир роты, стало быть. Фуражка свалилась с головы и лежала на полу.

– Два часа максимум, – буркнул судмедэксперт Шаповалов, осмотрев труп. – Похоже на то, что его закололи шилом.

– Когда закончился сеанс? – спросил Румянцев у молодой испуганной билетерши, которая обнаружила тело.

– Сорок минут назад, – ответила она и заплакала.

Шаповалов огляделся. По долгу службы ему приходилось бывать в самых разных местах, но он впервые видел убитого в кинотеатре. Знаменитый «Форум» на Садовой-Сухаревской, 1360 мест, билеты дешевле рубля сюда не достать. И вот, пожалуйста – убит командир Советской армии, зарезан, как кролик, и никто ничего не заметил, пока фильм не закончился и зрители не стали покидать зал.

– Гражданка, прекратите рыдать! – заорал на билетершу Румянцев, неожиданно обозлившись на весь свет. – Отойдите куда-нибудь, только недалеко – потому что я с вами еще буду говорить…

Бормоча себе под нос ругательства, он стал ощупывать карманы убитого – и напрягся, найдя в одном из них туго набитый кошелек.

– 1750 рублей, – озадаченно пробормотал Румянцев, пересчитав деньги. – Но если его не ограбить хотели, тогда что?

– Что-то многовато денег для военного, – усомнился молодой оперативник Потапенко. – И вообще…

– На волосы его посмотри, – неожиданно подал голос Шаповалов.

– При чем тут волосы? – хмуро спросил Румянцев.

– При том. Стрижка короткая, но пробор, бриолин… Военные так не ходят. Ряженый это. И, по-моему, я даже знаю кто.

– Ты его узнал?

– Ваня Опалин недавно фото показывал. Кажется, этот зарезанный – Ларион Карташевский. Ну, тот, о котором говорили, что он за деньги может убить любого… То есть мог.

– Стоп, – потребовал Румянцев. – Почему Опалин показывал тебе какие-то фото? Для чего?

– Ну, короче, ему для дознания надо было найти четырех человек. Двое – Богатенко и Мазур – уже нашлись в виде трупов. Этот – третий. Кстати, Мазура тоже того… закололи шилом.

– Зовем сюда Опалина? – предложил Потапенко.

У Румянцева сделалось такое лицо, словно он разом переживал острый приступ желтухи, зубной боли и почечных колик. Судмедэксперт Шаповалов на своем веку видел разное, но тут он все же предпочел отвести глаза.

– Никакого Опалина, – придушенным голосом ответил Румянцев и дернул щекой. – Спиридонов! Где этот чертов фотограф… Давай, снимай, чего ты там копаешься!

Сочтя свою работу законченной, Шаповалов отправился в туалетную комнату, где вымыл руки, а затем прошел в фойе, где музыканты джазового оркестра, готовясь к выступлению, настраивали свои инструменты. К доктору подошли несколько служащих, которые прослышали об убийстве в зале и были не прочь узнать подробности.

– Товарищи, я только судмедэксперт, – отмахнулся Владимир Митрофанович. – Свидетельствую, что труп есть и он не оживет. Все вопросы – к товарищу Румянцеву.

«Позвонить Ване или не позвонить? – подумал он. Оркестр начал играть, и мелодия медом лилась в душу доктора. – А, к черту! Все равно вернемся на Петровку, я его увижу и тогда скажу…»

Меж тем на Петровке Опалин изучал материалы дела о хищении, которые следователь Соколов выцарапал для него из Ленинграда. Судя по документам, Роман Елистратов участвовал в оценке драгоценностей одной балерины, которая специализировалась на любви к великим князьям – разумеется, бескорыстной, потому что люди искусства, как всем известно, собой не торгуют. Итогом многочисленных любовей стало некоторое количество абортов, для следствия интереса не представляющих, пара передающихся половым путем заболеваний – аналогично и значительные материальные ценности, которые перекочевали к бескорыстной из карманов щедрых любовников. В их числе – бриллианты, сапфиры, рубины, изумруды, кольца, ожерелья, диадемы, парюры… И все было прекрасно, пока не наступил февраль 1917-го, а затем – теплый октябрь, удививший всех температурами выше обычного… да, впрочем, и не только ими.

В октябре окончательно растаяла монархия, растаяли князья, великие и не очень, и для обслуживающего их персонала, включая любительниц выделывать ногами кренделя, наступили суровые времена. Балерина, впрочем, успела сбежать в какую-то невнятную страну, отколовшуюся осколком от Австро-Венгерской империи, и попыталась начать жизнь сначала, но как-то быстро выяснилось, что танцевать она не особо умеет, и вообще в силу возраста ей на сцене уже делать нечего. Из своих драгоценностей она успела вывезти только малую часть – прочее застряло на родине и несколько лет спустя сложными путями попало на оценку к Роману Елистратову.

Вытащив из ящика лупу, Опалин принялся рассматривать приложенные к делу фотографии драгоценностей, которые в большом количестве были разложены на столах. На снимках чья-то рука решительно обвела кружками те ценности, которые, по мнению следствия, увел Роман Александрович. Но так как речь идет о черно-белых фотографиях и все планы были общими, разглядеть детали украшений было нелегко. Словесные описания также не могли похвастаться точностью; так, к примеру, выражение «кольцо женское с большим прозрачным бриллиантом» несло в себе слишком мало информации для опознания конкретного предмета, тем более что слово «бриллиант» было написано с одной буквой «л».

В дверь постучали, и, повинуясь выработанной годами привычке, Опалин тотчас захлопнул дело, чтобы никто посторонний не увидел, чем он занимается. На пороге стоял Аркадий Виноградов.

– Ты мое заключение получил? По Пречистенке. Там, короче, ничего нового. Шаповалов был прав – цианистый калий, без шансов. – Эксперт вздохнул. – Грацианскую-то расколол?

– Расколол. – Опалин поморщился. – Заодно услышал, как ей тяжело жилось с мужем, который не покупал ей шубы. И кошку он не хотел заводить, и еще чем-то провинился. Вроде образованная женщина, а непонятно, как ей объяснить, что из-за такого людей убивать нельзя.

– А с Тагильцевым что делать будешь?

– Да ничего. Слишком много времени прошло, непонятно, как доказать вину. Так-то я знаю, что там произошло. Зять денег ему был должен, ну и… подговорил кого-то из сослуживцев.

– Это же отличный повод для шантажа, – хмыкнул Виноградов. – Подожди, может, зятю самому придется замараться, чтобы избавиться от шантажиста.

– Да, только на это и надежда. Но ты же сам знаешь: такое бывает не каждый раз… Слушай, ты в столовую идешь? Пошли вместе.

Вернувшись из столовой, Опалин вновь засел за изучение документов. Через некоторое время появился Петрович, и Иван сразу же отметил, что его напарник чем-то смущен или неприятно удивлен. Логинов вошел в кабинет и тщательно прикрыл за собой дверь.

– Успешно? – спросил Опалин. – Узнал что-нибудь?

Петрович общался с осведомителями, которые проходили у него по категории «ребята с ипподрома». Он открыл рот, чтобы ответить, но его прервал телефонный звонок. Быстро закончив разговор, Опалин повесил трубку.

– Спиридонов звонил, – объяснил он. – Минус один. Карташевского убили в «Форуме».

– Та-ак. – Петрович нахмурился. – Кто у нас остался – Перель? И то я не уверен, что он долго пробегает. Ваня, что происходит? Им затыкают рот, чтобы никто из них не мог нам проболтаться? Это связано с убийством в парке Горького или нет? Но если ты прав и там был заказчик, зачем ему избавляться от всех разом? Он же знает, кто именно должен был убить Марью Груздеву, а вместо нее убил студентку. Не могли же поручить убийство сразу четырем…

– Слишком много вопросов, – вздохнул Опалин, качая головой. – А ответ у меня один – не знаю! Скажи лучше, ты узнал насчет Малыгина? На кого он работает? Почему он вдруг стал интересоваться Софьей Левашовой, на которую раньше даже внимания не обращал?

– Ваня, не торопись, – попросил Петрович. – Я говорил с людьми, самыми разными. Короче, Малыгин – темная лошадка. Никто о нем ничего толком не знает, но кое-кто вспомнил, что видел его с Бароном.

Опалин откинулся на спинку стула.

– Вот те раз!

– Ну, люди удивились, потому что Барон… – Петрович кашлянул, – в общем, не по чину ему общаться с Малыгиным. Ты же знаешь, что о нем говорят…

Опалин знал, что человек, которого никто не называл по имени или фамилии, а только по прозвищу, являлся одним из постоянных посетителей бегов – и, пожалуй, это была единственная точная информация, известная о нем. Прошлое его было покрыто густейшим мраком. Ходили слухи, что во время Гражданской войны он командовал отрядом и чуть ли не заживо закапывал красных, а потом оказался на стороне красных и с удвоенным рвением принялся истреблять белых. Впрочем, находились и такие, кто утверждал, будто Барон и мысли не имел участвовать в войне на какой бы то ни было стороне и благополучно отсиделся дома, запасшись необходимыми справками от врачей. Теория о мирном характере Барона, однако, плохо стыковалась с тем фактом, что этого человека остерегались окружающие и, как хорошо было известно, боялись даже преступники, при том что сам он – по крайней мере официально – никогда ни в чем замешан не был. Также о нем говорили, что едва ли не единственным нынешним его интересом являются лошади и что на этой почве он якобы имеет доступ даже к самому Буденному. Он ходил на скачки, делал ставки, порой выигрывал или проигрывал крупные суммы, и все – с одинаковой невозмутимостью. Его хорошо знали коннозаводчики и специалисты из мира, который вращается вокруг всего, что связано с лошадьми, причем не просто обменивались с ним мнениями, но и прислушивались к его замечаниям. Одевался Барон как денди или европейский франт, и никто никогда не видел его в толстовке или какой-нибудь кургузой кепке. Дворянином он не был и никакого титула не имел, но, глядя на него, большинство почему-то не сомневалось, что именно так должны выглядеть настоящие дворяне. Некоторые люди, гордящиеся своей проницательностью, предсказывали, что столь заметный и весьма выделяющийся среди советских сограждан человек непременно плохо кончит, но время шло, кое-кто из предсказателей загремел в тюрьму или в ссылку, а Барон как ни в чем не бывало посещал бега, разговаривал с теми, кого считал достойными беседы с собой, и разъезжал в наемном экипаже, кучер которого так и звался – «баронов лихач». Автомобилями Барон по неизвестной причине пренебрегал, а про трамваи или автобусы даже не стоит говорить: в его мире их не существовало. В каком-то смысле он был легендой, но легендой опасной или, по крайней мере, не сулящей ничего хорошего. Неосмотрительные личности, которые в прошлом пытались тем или иным способом ему напакостить, быстро обращались в совершенное ничто, и Опалин достаточно слышал об их бесславной судьбе, чтобы понимать, с каким противником ему приходится иметь дело.

– Это интересно… – протянул Иван, осмысляя то, что ему сказал Петрович. – Зачем Барону Софья Левашова?

– Действительно, – с подозрительной легкостью согласился напарник. – Зачем мужчине может понадобиться женщина?

Несколько минут Опалин обдумывал реплику Петровича.

– Нет, – объявил Иван наконец, тряхнув головой. – Если бы Софья была любовницей Барона… извини, но Богдановский вылетел бы из окна гораздо раньше. Слушай, ты хорошо знаешь историю империалистической войны?

В ответ его собеседник выкинул фокус: он стал по стойке «смирно» и отдал Опалину честь.

– Вольноопределяющийся Логинов к вашим услугам, – объявил Петрович, по-военному четко артикулируя каждое слово.

– Вольноопределяющийся? То есть ты добровольцем пошел? Не знал. – Опалин потер подбородок. – Слушай, когда русская армия взяла Львов?

– В начале войны, в 14-м году, – удивленно ответил Петрович. – В августе, по-моему. Слушай, к чему ты это спросил?

– Да так, – загадочно ответил Иван и стал рыться в бумагах на своем столе. Достав дело об убийстве в парке Горького, он открыл его и перечитал один из протоколов.

– Вот что, – объявил Опалин, убрав бумаги обратно в папку и хлопнув по ней ладонью. – Устрой-ка мне встречу с Бароном.

Петрович помрачнел. Честно говоря, этого он опасался больше всего.

– Ваня, нет.

– Петрович!

– Даже не проси. Тебе нужно что-то у него узнать? Тогда пойду я. Ты не пойдешь. Нет, Ваня! Я же знаю тебя: ты перво-наперво с ним разругаешься, а Барон… ты никогда не имел дела с такими, как он. Заполучить такого врага – это хуже смертного приговора, уж извини, что говорю как есть. Скажи, что тебе нужно, и я постараюсь помочь.

– С какой стати я должен его бояться? – проговорил Опалин после паузы.

– Дело не в том, чтобы бояться, а в том, чтобы не терять головы. Я когда-нибудь давал тебе плохой совет?

Опалин не был злопамятен, но мог легко ответить «да» и припомнить массу случаев, когда Петрович оказывался не прав; но что-то – может быть, уважение к старому товарищу – удержало его.

– Так вот, Ваня, – продолжал Логинов, – очень тебя прошу: не приближайся к нему. Хочешь что-то узнать у него – не вопрос, давай я займусь этим.

– Ну хорошо, раз ты настаиваешь, – проворчал Опалин и, потерев руки, стал излагать свою версию.

Когда он умолк, ошеломленный Петрович полез за папиросами, но затем передумал и сунул пачку обратно в карман.

– Но если то, что ты говоришь, правда… Это означает четыре убийства.

– Пять, – поправил его Опалин. – Не знаю, где сейчас прячется Перель, но я ему не завидую. Первым был Евгений Богдановский – не потому, что жил с Софьей, а потому, что именно из-за него она оказалась в парке, где ее убили. Затем Барон пошел по списку тех, кто мог ее убить и изувечить тело. Заметь, он даже не стал утруждать себя выяснением, кто именно из них виновен.

– Это вполне в его духе, – усмехнулся Петрович. – На войне он тоже убивал всех без разбору. Что именно я должен у него узнать?

Опалин объяснил.

– Сошлись на меня, и вообще – ему должно быть известно, что я расследую убийство Софьи. Можешь быть с ним настолько откровенным, насколько сочтешь нужным.

– Хорошо, – кивнул Петрович. – А что насчет убийства на Пречистенке? Удалось узнать что-то новое?

– Есть кое-какие соображения, – ответил Опалин. – Я поговорил со следователем Фриновским и сделал пару запросов. Похоже, что у нас необычная банда, и это очень плохо.

– В каком плане необычная? – осторожно спросил Логинов. – И как банда вообще может быть необычной?

– Они не уголовники. Именно поэтому все твои информаторы ничего не смогли сказать по поводу Пречистенки. Если верить Фриновскому, то же самое было в одесском деле, когда убили бывшего нэпмана с семьей. И там тоже было что-то вроде спрятанного клада. – Опалин прищурился. – Те, кого мы ищем, действуют очень своеобразно. Они не размениваются на мелочи, а упорно выискивают… как бы сказать… крупную добычу. Затем выбирают время, убивают всех, кто находится в доме, забирают ценности и исчезают.

– Постой, постой, – живо возразил Петрович, – но ты забываешь, что мало убить, ограбить и скрыться. Извини, но награбленное надо где-то сбывать, иначе вся затея не имеет никакого смысла.

– И тут у нас новая проблема, – усмехнулся Опалин. – Смотри: ни одна похищенная в Одессе вещь нигде не всплыла. С Пречистенкой – то же самое, а это значит что? Либо они умело переплавляют и переделывают украшения, либо у них есть выход на заграницу. То есть имеется либо хороший ювелир, либо кто-то, кто все это вывозит.

– Ну, допустим, ты прав, – пробормотал Петрович, хмуря брови. – Но все же… Ты говоришь, они не уголовники, но то, как они убивают людей… и детей… Слушай, а может быть, они бывшие военные? Помнишь, нянька говорила про военную выправку…

– Я ей не верю, – сказал Иван, и шрам на его виске дернулся.

– Почему?

– Не знаю. Не верю, и все. Чего-то она темнит.

Меж тем в другой части Москвы гражданка, о которой шла речь, надела новое платье – голубое в мелкий горох, – повертелась перед зеркалом, повязывая поясок, и сказала матери, что пойдет купить себе берет.

– Чаю захвати, а то у нас чай кончился! – крикнула мать ей вслед.

В доме напротив Володя Смолов тяжело вздохнул. Он недавно плотно поел, и ему не улыбалась мысль таскаться за объектом по магазинам и делать вид, что он тоже стоит в очереди или собирается что-то купить.

– Давай я за ней прослежу, – предложил Казачинский.

– Нет, – коротко ответил Смолов. – Тебе оружие не положено, а мало ли какая может быть ситуация…

Он воинственно надвинул кепку на лоб и вышел из комнаты. Через несколько минут Казачинский увидел, как его напарник с независимым видом идет по улице следом за Варварой, которая двигалась к трамвайной остановке.

Девушка стала в хвост очереди граждан, ожидающих трамвая (как было тогда принято). Смолов занервничал. Транспорт переживал час пик. Володя представил себе переполненный вагон, смачные перебранки между пассажирами и рефлекторно втянул живот, чтобы занимать меньше места.

Трамвай двадцать второго маршрута подъехал буквально через пару минут, и первые по очереди пассажиры стали проходить через заднюю дверь. Смолова оттерли какие-то здоровяки, и оттого он не сразу заметил, что находчивая Варвара вцепилась в какую-то мамашу с младенцем на руках и заботливо помогает ей подняться в вагон через переднюю дверь, в которую имели право садиться льготные категории пассажиров, включая тех, что с маленькими детьми.

Раскусив маневр Резниковой, Смолов рванулся вперед, но было уже поздно. Двери захлопнулись, отсекая няньку в вагоне от ее филера. Трамвай покатился по рельсам, набирая ход. Смолов бросился бежать за ним, но споткнулся и упал.

– Куды, куды, дурак! – возмутились пассажиры на остановке. – Другой трамвай придет! Не глупи, парень!

В трамвае Варвара поглядела в заднее окно, убедилась, что коротышка в кепке остался с носом и, не удержавшись, рассмеялась. Вагон занесло на повороте, и Варвару бросило на соседку – невзрачную девушку в коричневой юбке. Соседка Резниковой сдавленно ойкнула.

– Ну вы держитесь за что-нибудь, – недовольно сказала девушка, оборачиваясь к Варваре.

– Извините, – ответила та, напустив на себя смиренный вид. В других обстоятельствах она, может быть, не удержалась бы от искушения поругаться, но сейчас от осознания, что она провела муровского сыщика, ей было слишком хорошо, и она решила не портить момент. Трамвай ехал, делая остановки в отведенных для этого местах, и, когда он прибыл к парку Горького, Варвара вышла из вагона. Достав из сумочки пудреницу, она прошлась по лицу пуховкой, затем подкрасила губы, расправила плечи и решительно двинулась к главному входу в парк.