Ленин и свобода слова

На каком-то из собраний в суматошном Петрограде к Горькому подошел известный большевик Вацлав Воровский и сказал:

– Вот вы, Алексей Максимович, пишете в своей газете, будто нельзя связанного человека убивать, а я этого не понимаю. Как, почему нельзя? Иногда нельзя, иногда можно.

– Не понимаете? – сказал Горький. – Это потому, что вы, несмотря на ваш портфель и пенсне, дикарь. Обыкновенный дикарь с каменным топором в руках. Получеловек.

Газета «Новая жизнь» выходила в Петрограде с апреля 1917-го по июль 1918-го. Большевики тут же окрестили ее меньшевистской, открыто выражая к ней неприязнь, а то даже и ненависть. Душой газеты был Горький. Почти в каждом номере он выступал со статьей. Общим его девизом были свобода и достоинство человека. Горький мечтал о расцвете культуры, который возможен тогда, когда люди честны, когда они уважают друг друга и, главное, когда они друг друга и всех вместе берегут. «Победители обычно великодушны, – писал Горький, – может быть, по причине усталости, – пролетариат не великодушен, как это видно по многим делам заключенных в тюрьму неизвестно за что… по всей стране идет междоусобная бойня, убивают друг друга сотни и тысячи людей… Если б междоусобная война заключалась в том, что Ленин вцепился в мелкобуржуазные волосы Милюкова, а Милюков трепал бы пышные кудри Ленина. Пожалуйста! Деритесь, паны! Но дерутся не паны, а холопы, и нет причин думать, что эта драка кончится скоро. И не возрадуешься, видя, как здоровые силы страны погибают, взаимно истребляя друг друга».

Свою публицистику Горький пишет просто, живо, с тонами саркастическими, а то даже издевательскими по отношению к захватившим власть большевикам. В частности, он открыто возмущается бессудными арестами ни в чем не повинных министров Временного правительства:

«Ленин, Троцкий и сопутствующие им уже отравились гнилым ядом власти, о чем свидетельствует их позорное отношение к свободе слова, личности и ко всей сумме тех прав, за торжество которых боролась демократия. Слепые фанатики и бессовестные авантюристы сломя голову мчатся якобы по пути к «социальной революции» – на самом деле это путь к анархии, к гибели пролетариата и революции. На этом пути Ленин и соратники его считают возможным совершать все преступления, вроде бойни под Петербургом, разгрома Москвы, уничтожения свободы слова, бессмысленных арестов… Рабочий класс не может не понять, что Ленин на его шкуре, на его крови производит только некий опыт, стремится довести революционное настроение пролетариата до последней крайности и посмотреть – что из этого выйдет? Рабочий класс должен знать, что его ждет голод, полное расстройство промышленности, разгром транспорта, длительная кровавая анархия, а за нею – не менее кровавая и мрачная реакция. Вот куда ведет пролетариат его сегодняшний вождь, и надо понять, что Ленин не всемогущий чародей, а хладнокровный фокусник, не жалеющий ни чести, ни жизни пролетариата…»

Горький пишет и сам удивляется – тот ли это Ленин, с которым он ловил рыбу на острове Капри? Тот ли Ленин, который искренне возмущался грубым насилием царской полиции по отношению не только к революционерам, но и к простому народу? Тот ли это Ленин, который заливисто смеялся всякой доброй шутке?

С другой стороны, возникал вопрос: долго ли Ленин и его «товарищи» будут терпеть подобную газету?

Пленный царь и Дева Мария

В погожий денек 13 июля 1918 года, после раннего обеда около часу дня, гражданин Николай Романов пилил дрова во дворе дома Ипатьева. Пилил он двуручной пилой с помощью повара Харитонова, а колол в одиночку. Занимался этим он с удовольствием, ради поддержания физической формы. К ним приблизился доктор семьи Евгений Боткин. Несколько минут он словно бы любовался работой пильщиков, а потом негромко сказал повару:

– Оставьте нас, дружок, я сам помогу государю в этом трудном деле.

Повар беззвучно поклонился и ушел в дом. Доктор взялся за пилу, но прежде, чем потянуть рукоятку на себя, внимательно огляделся.

– Что такое? – дружелюбно спросил Николай. – И почему вас не было за обедом?

– В том-то и дело, – отвечал Боткин. – С утра я ездил в главную аптеку города.

– В аптеку? – удивился Николай.

– Да, я давно говорил коменданту, что мне нужно кое-что из снадобий заказать. Он не соглашался, но в конце концов отпустил на пару часов. В сопровождении командира внешней охраны Якимова.

– Так, так, – сказал Николай. – И вы действительно что-то заказали?

– Не в этом дело, государь. – Боткин почти шептал, не переставая оглядываться. – Там, в провизорской, вне посторонних глаз, у меня случилась тайная встреча. Меня ждал человек.

– Вот как. – Николай нахмурился. – И как Якимов это допустил?

– Якимов в аптеку не входил, сидел у дверей. Мне кажется, ему заплатили. Впрочем, позже я и сам вручил ему золотую десятку, чтоб лишнего не болтал.

– Понятно. – Николай тоже огляделся. – Так с кем и о чем была речь?

– Это не о побеге, государь. Нет. Тут иное. Это был монах, которого прислал тобольский епископ Гермоген.

– Гермоген? – удивился Николай. – Ну что ж, я его знаю, он тепло ко мне относится. Итак, что его посланец?

– Монах этот произвел на меня сильное впечатление. Отчасти и ошарашил. Дело в том, что недавно в Омске ему довелось общаться с неким католическим священником, приехавшим из Рима. И тот под страшным секретом рассказал совершенно невероятную историю, удивительную… поверить нелегко… Необходимо и воображение, и взволнованное сердце… Но Гермоген не только в нее поверил, но твердо решил, что вы обязаны это знать. Словно бы этот римский прелат (не исключено, что по воле папы Бенедикта) хотел донести это сообщение именно до ушей российского императора.

– От престола отрекшегося, – усмехнулся Николай.

– Государь, я вас прошу. – Боткин умоляюще улыбнулся.

– Хорошо. Допустим. Но какая судьба занесла этого католика в Омск?

– С чехословацким батальоном. Причудливая история. Представьте себе, что чехословацкий корпус захватил половину Сибири? Не слыхали, часом?

– Откуда, милейший Евгений Сергеевич? Вы же знаете, мы тут как в могиле. И весточки не просочится.

– Между тем это так. Чехи, из бывших военнопленных, их много тысяч. Помните, в 16-м, кажется, году был создан чехословацкий стрелковый полк имени Яна Гуса?

– Милейший, разумеется, я это помню.

– Генерал Духонин прошлой осенью довел это до корпуса в пятьдесят тысяч штыков.

– Ничего себе.

– Керенский хотел бросить их на немцев. Да они и сами рвались. Желали родину освободить от австрияков и германцев. Но случился большевистский переворот. И корпус этот большевистские главари решили отправить подальше от немцев, эшелонами во Владивосток, чтобы морем отправить в Европу. Кажется, во Францию. Но по пути решили разоружить. Чехи, естественно, взбунтовались. Откуда-то еще винтовок раздобыли. Хорошо обученные воины, командирами у них офицеры. Ныне это единственная внятная сила в России. Есть надежда, что они помогут освободить страну от большевиков. Они уже заняли несколько городов. Не исключено, что и сюда придут.

– Верится с трудом. Об этом толковал священник?

– Нет. Речь шла об ином. Об иных, я бы сказал, масштабах, о явлениях значения небесного. Конкретно речь шла о чудесном явлении Богородицы в Португалии. Она явилась малым детям и говорила с ними тепло и проникновенно. Сначала, правда, напугала картинкой горящих в аду грешников, но это мгновение. А далее затронула не что-либо, но, представьте, государь, судьбы России.

– Погодите. Быть не может.

– В том-то и дело. Этот прелат близок к папским кругам. Папа Бенедикт, как только прослышал о чуде, немедленно послал в Португалию комиссию. Наш прелат был ее членом. Все подтвердилось.

– Что именно?

– Ну, он изложил кратко. Но суть… Суть поразительная. Пугающая и вдохновляющая разом.

– Я слушаю вас.

– Передаю, как понял и запомнил. Случилось это в 13-й день мая прошлого года, в деревушке под городом Фатима, это в центре страны, в горной местности. Трое детей пасли овец и гнали их уже домой, как на повороте холмистой дороги возникло свечение, и встала перед ними сияющая фигура. Увидев, что перед ними женщина, дети в страхе остановились. Но она им ласково сказала: «Не бойтесь. Я с добром к вам». Она научила их краткой молитве, а затем передала некое послание людям. И сказала, что явится снова. И, кажется, назвалась. Но сомнений и так не было, это была сама Пресвятая Дева. Испуганные дети рассказали все родителям, всполошилась вся деревушка, но никто им не поверил. Однако Дева назвала день следующего явления, и вновь 13-го числа, уже в июне. И собрались уже тысячи людей, со всей округи. И все они – видели. И многие из них – слышали. Как только слух дошел до Рима, папа отправил туда, как я уже говорил, целый отряд. Опросили сотни людей, верующих, неверующих, всяких. Составили отчет. Он привел в замешательство и кардиналов, и самого папу. И курия приняла решение все засекретить. И всю эту груду людских рассказов надежно упрятали. Но разве шепот остановишь! Кому надо, те уже знают. Итак, вообразите, государь, послание во многом касается нас, нашей родины.

– Вот как! – сказал Николай. Он отпустил пилу, выпрямился и выглядел строго.

– Именно так. Дева предупредила, что грядут трудные времена. И что Бог готов наказать мир за злодеяния, за впадение в войны, за отступления от веры. А потом сказала… Не ручаюсь, впрочем, за точность слов, это передача из уст в уста по цепочке. Но суть – она словно на камне вырезана. Ее передать нетрудно. Дабы предотвратить беду, сказала Дева, будет просить Она у Господа посвящения России Ее, Девы, Непорочному Сердцу и покаянного Причащения. Если просьбы Ее будут услышаны, Россия обратится и люди познают покой. А нет, то заблуждения великой сей страны распространятся по миру, будут еще более страшные войны и гонения на Церковь. Праведники станут мучениками, а целые народы будут уничтожены. И это на долгие десятилетия, если не на весь век.

Николай слушал с напряженным вниманием.

– Но, в конце концов, – Боткин в волнении оборвал речь, а продолжил горячим шепотом: – Ее Непорочное Сердце восторжествует. Святейший Отец посвятит Ей Россию, которая покается и обратится. И наступит новое время, и мир будет дарован людям.

Николай молчал долго, с полминуты, глядя куда-то поверх глухого забора. А потом вздохнул:

– Ах, если бы я знал это раньше.

– Вы готовы этому поверить, государь?

– Евгений Сергеевич, дорогой мой, я по воспитанию – чистое дитя века Просвещения. Но, видимо, я был нерадивым учеником, приверженного натуралиста из меня не вышло. И я склонен верить, что в мире есть еще что-то… Что выше нас… глубже нас… Господи, прости меня за неверие мое, за слабость мою! – Николай перекрестился. – Но куда было деваться? Многократно сталкивался я с предсказаниями – краткосрочными, долгосрочными… Когда большая часть краткосрочных исполнилась, прямо на моих глазах, я стал с опаской ждать и долгосрочных.

– И?

– Знать я этого не мог. Того, что вы сейчас поведали. Но чувствовал – всегда. Когда я вручал Россию брату моему и этим болтунам из Думы, я думал, что страну спасаю. И мир спасаю. Теперь понимаю, что ошибся жестоко. Пока все говорит о том, что наиболее мрачные пророчества сбываются. – Николай безропотно вздохнул. – Или вот-вот сбудутся.

– Но Дева сказала, что Россия обратится. Это слышали тысячи людей.

– Ах, друг мой, видимо, так и будет. Но не при нашей жизни.

– И что же делать, государь?

– А что прикажете, сударь мой? – Николай дернул рукоятку пилы, и пила в ответ печально тренькнула.

– Да уж, – прошептал лейб-медик.

– Но молиться Деве я не перестану, – добавил Николай.

До убийства в подвале этого дома всех его постояльцев оставалось пять дней.