Мне кажется, они не имели цели непременно меня убить. Во всяком случае, им вовсе не хотелось рисковать собой, чтобы исполнить – что? Свой долг? Чей-то приказ? Мы несколько часов, до сумерек, опасно и медленно кружили вблизи иссохшего озера, скрывались за камнями, пытались тихо, ползком зайти друг другу в тыл. Пару раз мне удалось сделать прицельные выстрелы – правда, издалека; да и времени, чтобы прицелиться как следует, не было. Но, наверное, кого-то моя пуля – вернее, тонкий оперённый дротик – зацепила: мне потом попались следы крови на песке. Но куда делись мои противники… куда-то делись. Не знаю. Во всяком случае, больше никто не стрелял. Но и остров они не покидали. Наверное, ушли в пещеры. Если есть сухое озеро, то должны быть и пещеры.

(Гидрология нашей планеты очень сложная. В университете мне этим просто просверлили дыру в темечке. «Гидрология нашей планеты очень сложная». Есть такая древняя китайская пытка (кстати, о гидрологии): капать водой на темечко. «Гидрология нашей планеты очень сложная…» – так начиналась буквально каждая лекция. По гидрологии, естественно.

Но продержаться мне удалось больше года. Потом даже появилось какое-то извращённое удовольствие от бесконечной зубрёжки – и чтения, чтения, чтения, чтения.

Потом пропал отец, и университет пришлось бросить. С облегчением ли? Уже и не знаю…)

Если они – думаю, их было двое – ушли в пещеры, то мне не стоило оставаться на острове. Ночью у них могут появиться новые козыри. Например, приручённые друкки. Добродушнейшие ночные существа, в темноте видят, как мы днём. Найдут меня и поднимут весёлый гвалт…

Надо было сматываться – вот что я хочу сказать. Проявить благоразумие и сматываться. Но уже не было сил лететь обратно в Столбы. И даже в Ньёрдбург не было сил лететь, хотя он немного ближе.

Организм сам, меня не спрашивая, доплёлся до вертолёта, забрался в него, запустил моторы. Потом поднял машину и повёл вдоль Стены на восток – там была скала Чудная. Ещё одно моё потенциальное владение.

В воздухе мне стало лучше. Вернее, в воздухе мне стало ясно, до чего же мне было хреново на земле. Это началась реакция на стресс, на… на бой, на схватку, духи побери, меня хотели убить…

Болела голова. Не просто болела, а – болела. До тошноты, до пламени в глазах. Это у меня после последнего неудачного прыжка – парашют перехлестнуло стропой, в последний момент удалось её отсечь, но посадка оказалась чересчур жёсткой, и прыгать мне до сих пор нельзя – а когда будет можно, никто не знает.

Может быть, никогда.

В какой-то момент Стена и Башня – основные мои ориентиры – пропали из виду, и это показалось нелепым и досадным, чья-то дурная шутка, и всё. Потом до меня как-то дошло, что я лечу в тумане. Потом ударил дождь, и надо было продержаться в воздухе и не опуститься слишком низко, высотомер безбожно врал. Потом внизу оказалась земля, дымный луч нижней фары нарисовал продолговатое пятно, земля приблизилась, нет, это была вода, сплошная вода, из которой торчали какие-то стебли, по ней лупили быстрые тяжёлые капли и неслись круглые волны, вздымаемые винтом, вертолёт плюхнулся в эту воду и погрузился по брюхо, и тут же заглохли моторы, доносился только рокот шестерней редуктора, надо было дождаться, пока остановится винт, и всё слышнее становились звуки дождя и ветра, почти бури, не знаю, куда меня занесло, ничего не было видно за пределами светового пятна от посадочных фар. Наконец можно стало перебраться через борт кабины – воды под ногами оказалось не так уж много, даже не до колен. Теперь… фонарь… ружьё – зарядить…

Голову сжимало с висков так, что казалось: она принимает форму топора. Туповатый ещё, но вполне себе топор.

Колун.

Под ногами скоро захлюпало – там была уже не сплошная вода, а напитанный ею мох. Стали попадаться деревья. Не знаю, сколько прошло времени. Час или три. Могло быть уже и утро – под такими тучами всё равно будет темно.

Потом оказалось, что я стою перед воротами дома. Вернее, не перед воротами, а перед проёмом ворот. Стена – чуть пониже человеческого роста – сложена была из плоских, грубо отёсанных каменных блоков, их делают из местного слоистого камня, почти белого и шершавого на ощупь; он очень лёгкий и удобный для обработки, но дома из него не строят – в таких домах всегда влажно, он натягивает воду и из почвы, и из воздуха.

Гидрология нашей планеты очень сложная…

Иногда мне кажется, что голова моя – особенно когда она болит – вот-вот лопнет от ненужных сведений. А иногда – просто хочется выть…

За стеной был неширокий двор, справа от проёма – маленький круглый бассейн из такого же камня, слева – поленница, дальше какой-то навес, кухня, наверное… дорожку к дому когда-то вымостили булыжниками; между ними проросла трава… Сам дом, бревенчатый, чёрный от времени и дождя, смотрел на меня двумя пустыми окнами – и третьим глазом слухового чердачного окна. Дверь была приоткрыта…

Оставалось шага три до крыльца, когда в спину мне упёрлось что-то немыслимо острое, и сорванный голос произнёс:

– Руки за голову. На колени. Теперь – мордой вниз…

Прикосновение раскалённого лба к мокрому холодному булыжнику оказалось невыносимым. Невыносимо-пронзительным. Мир вспыхнул и погас.