Чем я думала? А ничем. Просто не думала. Нам было хорошо, безумно хорошо, и мы оба знали, что это не продлится долго…

И хватит об этом. Больше ни слова.

Север говорил уже, что у меня сложные отношения с отцом. Это правда, но не вся.

Просто я была дура. А Сунь был хитрый выродок. И я на какое-то время поверила ему – не тому, что он говорил (а он почти ничего и не говорил прямо), а тем хитрым уликам, которые он подсовывал, тем обмолвкам, которые он как бы случайно позволял мне услышать, тем выводам, которые я сделала как будто сама…

Дура. Умная самоуверенная дура.

И просто случайность… я не буду рассказывать, какая; просто случайность… в общем, я бросила в ящик другой конверт. И обнаружила это лишь три дня спустя.

(Гагарин потом говорил, что таких случайностей не бывает и что это я сама, не подозревая о том, обманула себя и так далее… Честно говоря, мне всё равно. Совой по пню или пнём по сове…)

Дура.

Я пришла на суд над отцом (и я в тот момент ещё считала его преступником!), а в кармане у меня лежал свёрнутый в четыре раза смертный приговор мне самой.

Если бы суд прошёл по процедуре, то в конце вердикта судья объявил бы меня конечной наследницей всего состояния семьи, и я бы тут же стала мишенью для Суня и тех, кто стоял за ним. Растерявшейся, неподвижной и очень заметной мишенью…

Но случилось именно то, что случилось. Отец стиснул мою руку – думая, наверное, что это рука Севера, – и прохрипел ему: «Позаботься о Кумико». А тот, наверное, сразу всё понял – или не понял даже, некогда было понимать, а копчиком всё просчитал и шепнул мне: «Исчезни. Спрячься так, чтобы не смогли найти…»

И я исчезла. Ни о чём не спрашивая, не задержавшись ни на миг, только коснулась уже мёртвого отца – и исчезла.

Это как в таиге: если кто-то тебе приказывает – значит, он знает, что делает. И ты подчиняешься без тени сомнения. Тогда есть шанс выжить.

Через три минуты меня не было на площади, через десять – в городе. Ещё через час я видела всех, а меня – никто. Я забралась в расселину между Столбами, там почти у самой вершины есть маленькая ниша – только-только уместиться. Сверху её прикрывают колючие кусты, названия которых я не помню. Но если надрезать корень этого кустарника, из него начинает капать сладковатый слегка вяжущий сок…

Там я только и разобралась по-настоящему с конвертами.

На третью ночь я спустилась по ходам (если честно, то чудом; там и подниматься-то трудно, а уж спускаться…) и пошла на север. На северном берегу есть несколько вонючих полей, орошаемых из городской канализации, на них выращивают ячмень для пива и бренди. Крестьяне живут на хуторах. Сначала меня чуть не порвали собаки. Потом я угнала маленькую лодку.

И полетела туда, где мне велел спрятаться Север.

Следы от пальцев – повыше запястья, там, где отец схватил меня и крепко сжал руку, – остались до сих пор. Все думают, что я сделала памятное тату, но на самом деле я не делала ничего.

Просто смотрела на них.