9

Вот насколько готов был помочь Хенрик, настолько же не был готов помочь Оле. Все-таки между другом и бойфрендом есть огромная разница, особенно если друг уже немолод и ворчлив. Но Хенрик еще не став бойфрендом предложил Рикке помощь, у него просто характер такой, благородный. О корнях Хенрика Рикке ничего толком не знала (парочка ироничных замечаний в адрес покойного отца не в счет), но в Хенрике чувствовалась порода, врожденный аристократизм, благородство. А в Оле Рийсе ничего такого не чувствовалось, он был просто хорошим человеком с организмом, изрядно подпорченным нервной работой и плохими привычками. Воспитание у Оле тоже было иным, в частности он не давал себе труда скрывать свое дурное настроение от окружающих. К чести Оле надо было сказать, что на Рикке и своего босса Мортенсена он огрызался одинаково. Мортенсену даже больше доставалось. Но Рикке от этого легче не было. Она пришла в кабинет Оле, чтобы поговорить про Йокума Эрландсена, а нарвалась на грубость. Да еще какую! Выслушав Рикке, Оле выложил на стол карточку-удостоверение и пушку, а затем встал и жестом пригласил Рикке сесть на его место.

– Ты чего, Оле? – недоуменно спросила Рикке.

– Садись и поработай! – раздраженно ответил Оле. – Побудь на моем месте хотя бы денек и тогда, может быть, перестанешь давать мне дурацкие поручения!

– Я пришла посоветоваться…

– Я целый день только и делаю, что советуюсь! – взорвался Оле. – Маленький инцидент между курдами раздулся в огромное дело, к которому подключились недоумки из ПЕТ, а эти ребята не любят работать сами, но превосходно умеют заставлять других! В Фолкетс-парке нашли женщину с перерезанным горлом, а в Христиании кто-то застрелил торговца травкой! И все этим должен заниматься инспектор Рийс, потому что Франнсен хоронит жену, у Ханевольда некстати разыгрался геморрой, Йоргенсен в отпуске, Эккерсберга услали по каким-то делам в Стокгольм, а Мортенсен годится только на то, чтобы руководить!

– А Беринг? – зачем-то спросила Рикке.

– Берингу тоже дел хватает! – отрезал Оле, продолжая стоять у стола. – А ты приходишь и заводишь речь про какого-то татуированного педрилу!

– Я психолог, Оле, – ледяным голосом (лед лучше всего приводит в порядок горячие головы) напомнила Рикке. – Поэтому я хорошо понимаю тебя и понимаю, что твое раздражение вызвано обстоятельствами, а не отношением ко мне и не обижаюсь. Но, тем не менее, минут через пятнадцать после моего ухода, тебе станет неловко, и ты захочешь сгладить свою грубость…

– И не подумаю! – проворчал Оле, садясь за стол.

– На всякий случай учти, что свежая информация по этому, как ты выразился, татуированному педриле, полностью сгладит впечатление от твоей истерики, – таким же ледяным тоном отчеканила Рикке и ушла к себе.

Через двенадцать минут ей позвонил Оле.

– Я, наверное, загляну сегодня вечером в этот твой бар, – сообщил он, как ни в чем не бывало. – Заодно побываю в цветочном магазинчике напротив…

– Мне будет достаточно информации, Оле. Можешь не тратиться на цветы.

– Рикке, ты чего? – удивился Оле. – Такому старому хрычу как я не подобает дарить цветы юным красавицам! Просто хозяин магазина мне кое-чем обязан, а он работает допоздна, целыми днями пялится на вход в «Коп ог унгеркоп» и явно должен знать твоего педрилу. В Вестербро принято интересоваться соседями.

– Спасибо, Оле, – Рикке по достоинству оценила и тон Оле, и «юную красавицу», и то, как добросовестно Оле отнесся к ее просьбе. – Я знаю, что на тебя всегда можно рассчитывать.

– Все рассчитывают на Оле Рийса, – поняв, что Рикке не сердится, Оле мгновенно превратился в прежнего ворчуна, – только на кого может рассчитывать Оле Рийс?..

– Одно уточнение, Оле! – спохватилась Рикке. – Йокум Эрландсен не гомосексуалист. С чего ты это взял?

– А я разве говорил, что он гомосексуалист? – удивился Оле.

– А что означает слово «педрила»? – вопросом на вопрос ответила Рикке.

– Так это я по привычке.

– Вспомни Вигго Нордстрёма, – посоветовала Рикке.

Прокурор Вигго Нордстрём был вынужден срочно уйти в отставку после того, как выступая перед журналистами употребил выражение «найти кусок угля у в заднице у негра». Денек выдался трудный, журналисты рвали Вигго на части, а сам он, хоть и прокурору это не к лицу, любил оживить свою речь каким-нибудь ярким словцом. Вот и доигрался.

Рикке ждала информацию по Йокуму уже на следующий день, но Оле сказал, что ему нужно время, чтобы кое-что проверить и взял тайм-аут до понедельника. Оле не был склонен к напрасным трудам, он всегда сначала думал, а потом делал, поэтому Рикке поняла – что-то там с Йокумом неладно, то есть непросто…

Оскар Йерихау откликнулся на письмо Хенрика сразу же. «И полчаса не прошло, как я получил ответ», сказал Хенрик. Он любезно распечатал для Рикке письмо Йерихау, чтобы она могла его проанализировать. Но анализировать, собственно говоря, было нечего. «Уважаемый господин Кнудсен, – писал Йерихау. – Я польщен и, если честно, немного удивлен интересом, который вы проявляете к увлечению моей молодости. Рад буду видеть вас у себя в любое удобное вам время в субботу или воскресенье. Искренне ваш, Оскар Александер Йерихау».

– Я ответил, что мне было бы удобно в субботу в полдень. Мы встанем, позавтракаем и не спеша поедем смотреть картины. Про тебя я ничего не писал, поставим Оскара перед фактом. К бесцеремонности журналистов все давно привыкли. Ты поймала меня на пороге моего дома и увязалась за мной, а я не смог тебе отказать…

«Мы встанем, позавтракаем…», как о чем-то, само собой разумеющемся, говорил Хенрик и душа Рикке наполнялась теплом от этих слов. Уже невозможно было представить, как раньше она жила без Хенрика, без его любви, без пятничных вечеров, без страстных ночей, без субботних прогулок, без вечерних телефонных разговоров, без шутливой переписки в скайпе. Сидишь на работе, печатаешь какую-нибудь нудятину, за окном типичная копенгагенская серость и вдруг в оконце появляется смайлик и какая-нибудь веселая белиберда. Что есть счастье, если не это? И что есть любовь?

В то же время, Хенрик не стеснял и не отягощал Рикке, не вторгался в ее прайвеси. Его присутствие в жизни Рикке не ощущалось как нечто обременительное, несмотря на то, что с каждой неделей этого присутствия становилось все больше и больше. Деликатность и уважение, вот из чего был сделан Хенрик. «Ты такой хороший», говорила Рикке, касаясь Хенрика, словно проверяя, человек перед ней или бесплотный дух. В то, что на свете существуют мужчины, которых с небольшой натяжкой можно назвать идеальными, поверить было трудно, но вот он, Хенрик – только руку протяни.

Насчет халявной выпивки Хенрик ошибся – Йерихау предложил жасминовый чай. На середине круглого стола, накрытого красной скатертью, стояла маленькая вазочка с пеббером, явно оставшимся от прошлого рождества. Рикке представила, как на этом столе, на этой же самой скатерти, Йерихау татуирует мертвых женщин и наотрез отказалась от чая. Глупость, конечно, разыгравшееся воображение, не более того.

Она немого изменила внешность. Скрутила обычный конский хвост в тугой узел, обвязала голову ярким бирюзово-золотистым платком на манер банданы, надела солнцезащитные очки с желтыми стеклами. Хенрик при виде этого маскарада хмыкнул и покачал головой. Рикке понадеялась, что это покачивание было одобрительным, но уточнять ничего не стала.

В баре Йерихау вел себя сдержанно, в чем-то, даже, скованно, а в роли гостеприимного хозяина суетился и болтал без умолку. У страхового агента язык должен быть хорошо подвешен, иначе он ничего не заработает. Судя по дому и обстановке, зарабатывал Йерихау неплохо. Никакой роскоши, но полный достаток. Угощение в виде старого печенья, да еще и в крошечном количестве, в таком доме смотрелось немного смешно. Но, недаром же говорят, что богат тот, кто мало тратит. Рикке поразила невероятная чистота жилища Йерихау, которую так и хотелось назвать стерильной. Ни пылинки, ни паутинки, ни пятнышка, ей такой чистоты никогда в жизни не добиться. Эпилептоид, привыкший заметать следы и прятать улики? Или просто эпилептоид?

Картин у Йерихау оказалось на удивление мало – всего двенадцать. Рикке почему-то казалось, что их должно быть много, не меньше тридцати-сорока. Небольшие такие картины, примерно шестьдесят на восемьдесят сантиметром или пятьдесят на семьдесят. Рисовал Йерихау маслом на холсте, тусклых красок не признавал, пропорции не соблюдал, детали не прорисовывал и потому без подписей Рикке ни за что бы не узнала, что именно нарисовано на картине – Мраморная церковь или, скажем, Круглая башня.

Никакого сходства с рисунками Татуировщика. И подпись у Йерихау была непохожей на эти знаки. Подписывал он свои картины как школьник, выводя ровным аккуратным почерком имя, фамилию и дату создания картины. Совсем не то. Совсем-совсем не то.

Хенрик рассматривал картины долго, все то время, пока Рикке брала интервью у хозяина. Она представилась корреспонденткой газеты «Моргенавизен», которая делала материал про Хенрика Кнудсена и его галерею. Говорить, что какое-то издание заинтересовалось самим Йерихау, было бы неправильно – он бы в это не поверил. А так – вполне логично и есть повод задать несколько вопросов.

Вопросы Рикке составляла хитро – один по делу, другой для маскировки. С нормальным психологическим обследованием не сравнить, но общее впечатление составить все же можно. Хотя бы самое приблизительное.

Йерихау отвечал на вопросы пространно и охотно. Чувствовалось, что ему нравится быть в центре внимания. Позер.

По результатам общения у Рикке сложилось мнение, что Йерихау слабак. Натуральный слабак, ничтожество, сознающее свою слабость и пытающееся самоутвердиться путем доминирования в сексе. Нюанс заключался именно в сознании своей слабости. Серийный убийца Татуировщик был вершителем судеб, хозяином чужих жизней, а не слабаком. Серийные убийцы всегда считают себя выше, лучше, достойнее своих жертв. Они – львы, а все остальные люди в их глазах ни что иное, как покорное стадо, добыча. А Йерихау был не львом, а шакалом или гиеной. При первой встрече в баре Рикке ввела в заблуждение сдержанность Йерихау, которую она приняла за уверенность в себе. Ничего подобного – жалкий человечек отчаянно трусил и потому был скован. Львы не потирают потные ладони, не говорят о себе взахлеб, не заглядывают искательно в глаза. И еще львы не склонны распространяться на тему ничтожества окружающей их публики. Какой смысл говорить о том, что и так ясно, что не вызывает сомнений?

Можно было допустить, что Оскар был замечательным актером, но тогда ему еще надо было быть ясновидящим, чтобы догадаться об истинной цели визита Рикке.

Короче говоря – одним подозреваемым в списке стало меньше.

– На самом деле его картины не так уж и безнадежны, – сказал Хенрик, заводя машину. – Во всяком случае они гораздо лучше его чая. При случае их можно использовать как дополнение к основной выставке. Я – провокатор, люблю играть на контрастах. Не до такой степени, как Йерихау, но что-то сдержанно-блеклое его пейзажи вполне могут оттенить. Спасибо тебе, ты расширила мой кругозор.

– Не за что, – улыбнулась Рикке. – Всегда рада помочь. Так, со временем, наберусь опыта и открою свою галерею.

– Купи мою, – смеясь, предложил Хенрик. – Она уже раскручена, известна, а я по знакомству возьму с тебя недорого.

– Зачем тебе продавать такую милую галерею?

– Иногда так хочется почувствовать себя свободным… Я люблю искусство, но иногда мне хочется сбежать от него подальше. Валяться на пляже, рисовать пальцем на песке рожицы…

– Это тоже искусство! – поддела Рикке. – От которого ты якобы хочешь сбежать.

– Ты права, – уже серьезно ответил Хенрик. – От себя сбежать нельзя.

Оставив машину в гараже дома Хенрика, они отправились бродить по Копенгагену и бродили так качественно, что вернулись обратно лишь в три часа ночи. Есть люди, рядом с которыми забываешь о времени напрочь. Хенрик был из таких.

Понедельник начался с информации от Оле.

– Очень важно обращать внимание на мелочи, Рикке, – наставительно сказал он, присаживаясь на край стола Рикке. – Вот я, например, сразу понял, что господин Эрландсен вряд ли может быть Татуировщиком.

– Как, интересно, ты это понял и почему не сказал об этом мне? – Рикке стало обидно – они же вместе ведут расследование.

– На его имя не зарегистрировано ни одного автомобиля, только мотоцикл. Трудно представить, чтобы он развозил тела своих жертв на мотоцикле, а?

– В общем-то, да, – согласилась Рикке, досадуя на свою недогадливость и скрытность Оле. – Но он же мог брать машину напрокат.

– Мог, но вряд ли бы стал, слишком уж это бросается в глаза. Кстати, после каждого нового трупа мы интересуемся теми, кто брал машины напрокат в последние дни, так что мне даже бегать никуда не пришлось, я просто поднял данные и внимательно их изучил. Итог таков – у Эрландсена нет машины, он не брал машину напрокат перед убийствами, мой знакомый торговец цветами за все эти годы, что он там сидит, ни разу не видел нашего Йокума за рулем автомобиля, завсегдатаи бара, с которыми мне удалось потолковать, в один голос утверждали, что Йокум ездит только на мотоцикле и в его гараже нет автомобиля.

– Ты и в его гараже успел побывать? – удивилась Рикке.

– Заглянул в замочную скважину, – Оле лукаво улыбнулся.

– Оле! Ты же защищаешь закон! Какие замочные скважины могут быть в гараже?

– Вот такие, – Оле сложил большой и указательный пальцы в кольцо, чтобы продемонстрировать Рикке размер скважины. – И покажи мне в законах параграф, запрещающий заглядывать в замочные скважины.

– Про скважины там, может, и не сказано, но про неприкосновенность жилища…

– Какая ты зануда, – скривился Оле, – хуже Ханевольда и Мортенсена вместе взятых. Кстати, мы опять почти в полном составе, только Йоргенсен продолжает отдыхать…

– Это чувствуется по свежести воздуха в управлении, – пошутила Рикке.

– Ты бы это… – Оле мгновенно посерьезнел, – обратила бы внимание на Франнсена. Он что-то слишком подавлен. Мне, к счастью, никогда не приходилось хоронить жену, но мне кажется, что пока она болела, можно было бы привыкнуть.

– А, может, он не привыкал, а надеялся на чудо? – Рикке сделала пометку в блокноте, чтобы сказать про Франсена Иде Еппесен, руководителю службы по работе с сотрудниками, вдруг та ничего не знает. – Кстати, Оле, а что по поддельным документам нельзя взять машину напрокат?

– Попробуй, – посоветовал Оле. – Если не спалишься, когда будешь забирать, то при возвращении точно возникнут вопросы. Украсть чужие документы, переклеить фотографию и назвать си-пи прежнего владельца теоретически возможно, но на деле это очень сложно. Татуировщик никогда не допустит подобной оплошности.

– А почему ты мне не сказал сразу? Я как-то упустила из виду отсутствие машины…

– Так надо же было проверить, – развел руками Оле, – вдруг он ездит на машине своей подружки или еще на чьей-то. Я не люблю трепать языком попусту. А как выяснил – сказал. Так что одним подозреваемым у нас с тобой, Рикке, стало меньше.

– Двумя, – поправила Рикке и рассказала Оле про свою поездку к Йерихау.

– Это самый лучший момент, когда у тебя остается один подозреваемый, – сказал Оле, выслушав Рикке. – Ты можешь направить на него все свои силы, всю энергию… Ты обрушиваешься на него, трепеща от вожделения и чувства скорой победы, но вместо победы приходят разочарование и досада. Таковы особенности нашего ремесла, девочка. За все годы моей работы только однажды убийца так растерялся, что обронил возле трупа бумажник с визитными карточками. Один случай из нескольких тысяч. Но сегодня ты можешь за меня порадоваться – в деле курдов обнаружилось что-то такое, что парни из ПЕТ забрали его себе целиком.

– Поздравляю! – сказала Рикке. – Но помни, что хороший горшок не остается надолго пустым.

– Я предпочитаю радоваться сегодняшнему дню и не думать о будущем, – отмахнулся Оле.