– Как же это так получилось…

Сидя на табурете у больничной койки, я повторял эти жалкие слова, пока не понял их ненужность. Мы с Дженни просто смотрели друг на друга, только я смотрел на нее двумя глазами, а она на меня – одним. Неподвижный, он блестел в окошечке, оставленном в слоях бинтов, как бойница. Казалось, что второй глаз, правый, прячется под бинтами, но его просто не было. Бинты скрывали не глаз, а яму.

Около рта была вторая бойница, Дженни могла говорить. Она просто не хотела.

– За тобой хорошо ухаживают? – спросил я.

Ответа не было.

– Я прослежу, чтобы все было в порядке. Будут лучшие врачи, лучшие сестры, сиделки… У нас нет аппаратуры для регенерации поврежденных органов, но на Земле есть. Ты скоро отправишься туда. Скоро-скоро, честное слово. Быть может, уже через несколько дней. Вот-вот здесь появится представитель метрополии с полномочиями – тогда подпишем окончательный договор. Отправим на Землю пленных и тебя, конечно. Там тебя починят в лучшем виде…

Дженни молчала. Я рассказывал ей о переговорах с земным главнокомандующим. Честное слово, был момент, когда мне стало жаль старого служаку в генеральском мундире. Он начисто провалил свою миссию, и в метрополии его не ждало ничего хорошего. Сначала он угрожал, в ответ на что дядя Варлам резонно заявил, что уничтожить нас земляне еще могут, но покорить – уже вряд ли. И добавил, что если земляне дадут нам малейший повод, мы будем убивать каждые пять минут по одному пленному. Я не стал говорить Дженни о том, что дядя Варлам еще уточнил: мы не станем расстреливать их, а просто отдадим женщинам, потерявшим по их милости мужей, детей, братьев. Землянин побагровел и заявил, что это дикость и варварство. Дядя Варлам подтвердил, что мы и есть варвары и в качестве таковых не любим подолгу терпеть. Принимает метрополия наши условия или не принимает?

Главнокомандующий сказал, что подписание каких бы то ни было договоров от имени Земли не в его компетенции, но временное перемирие он заключить может. На том и порешили. Корабли-громадины остались на орбите, пленные – у нас. Насколько мне было известно, их содержали в общем прилично под небольшой охраной. Мы не боялись ни побега пленных, ни попытки отбить их. Земляне уже познакомились с нашими темпированными бойцами и не выражали желания иметь с ними дело в дальнейшем.

Потянулись просто дни.

Фигурально выражаясь, они были заняты попытками разгрести руины и найти что-нибудь стóящее, дабы немедленно включить его в работу. Я собрал в столице все уцелевшие катера и пропустил их через ремонт в «Залесски Инжиниринг». На местах отчаянно нуждались в этих катерах, как и в вертолетах, уцелевших в количестве нескольких штук. Мы были нищими. В каменный век нас не забомбили, но отбросили назад надолго, это было видно невооруженным глазом.

Эйфория победы шла на убыль. В том, что мы победили, ни у кого не было сомнений. Штаб, вновь преобразованный в Комитет, довел до сведения всего населения: почти одновременно с нами борьбу с метрополией начало население еще нескольких планет. Упоминались Дидона, Скрижаль, Новый Тибет и какая-то неведомая Хлябь. В сухом остатке этих поразительных сведений блеснула золотая крупинка догадки: землянам-то, похоже, не до нас. Не так уж много у Земли туннельных кораблей такого класса, как те, что без толку кружат над нами, и разве могут земляне пробивать индуцированные каналы с точностью, доступной пока только марцианам? Военно-космические силы метрополии распылены, а сухопутные силы не могут попасть с Земли прямо на поверхность Тверди!

Войне почти наверняка конец – это понимали многие, а после распространения сообщения Комитета, наверное, все. Я услыхал сообщение одновременно с народом и кинулся к дяде Варламу за разъяснениями. Он соблаговолил потратить на меня целых пять минут:

– Да, я знал. Еще на Марции знал. Восстали не только мы. Тебе интересно, почему я сразу же не выложил все тебе? А ты спрашивал?

Я озадаченно почесал подбородок. Потом у меня зачесалось в затылке.

Наверное, дядя Варлам и сейчас не договаривал. Победа далась нам тяжело, но все же легче, чем можно было ожидать. По всей вероятности, на нас работали какие-то силы в самой метрополии. Не зря же задолго до начала событий с Тверди на Землю шли деньги для каких-то людей. Кое-какие суммы передавал я сам.

– Кажется, я тебя недооценивал все это время, – пробормотал я.

– Ты еще сомневаешься? И перестань чесаться, будь добр! Если у тебя чесотка – обратись к врачу.

Я перестал скрести в затылке.

– Ты бы мне ничего не сказал, если бы я и спросил…

– Верно, – кивнул дядя Варлам. – Только заметь: не из недоверия лично к тебе. Просто из общих понятий о предосторожности, это во-первых. А во-вторых, на твою долю выпала опасная работенка. Как я мог быть уверен, что ты не будешь делать ее спустя рукава, если узнаешь, что наше положение не так плохо, как кажется?

– Логично, – сказал я. – Ты не подумай, я не болван какой-нибудь, уж такие-то вещи я понимаю. Меня еще только одно интересует…

– Ну?

– Если правда то, что восстание против метрополии началось на нескольких планетах одновременно…

– Почти одновременно! – Дядя Варлам поднял кверху палец.

– Ну ладно, пусть будет почти… Это ведь особой роли не играет, правда? Надо ли понимать это так, что тот случай, с которого все началось… ну, когда судейские описывали ферму неоплатного должника… он не был случайностью, тот случай?

Дядя Варлам вздохнул:

– Когда же ты все-таки подрастешь, Ларс…

– Ты мне ответь, – настаивал я.

– Искусство управления событиями сводится к управлению людьми, – сказал он. – Причем неважно, понимают ли эти люди, что кто-то ими управляет, или нет. Если они выполняют свой служебный долг, ошибаясь в том, кто на самом деле управляет ими, – это только их проблема. Еще вопросы есть?

– Да. Чем все это кончится?

Тут он прыснул:

– Для кого? Для тебя? Для меня?

– Для Тверди.

– Видимо, на первых порах формально будем числиться протекторатом Земли. Не нравится? Успокойся, без нашего ведома и согласия ни один землянин не ступит на Твердь. Протекторат, доминион, опекаемая территория – это все пустые слова. Свободу мало завоевать, она покупается и продается. Покупатели – мы. У метрополии отобрали конфетку – пусть в утешение оближет фантик. Мы согласимся формально принять протекторат. В то же время мы готовимся вступить в Лигу Свободных Миров – это новая ассоциация бывших колоний, она вот-вот будет создана…

– Под патронажем Марции? – спросил я.

– Ступай отсюда, – сказал мне дядя.

Об этом разговоре я не рассказывал ни Дженни, ни кому-либо другому. К чему ей было знать, что восстание на Тверди, якобы стихийное, на самом деле было неплохо подготовлено? Я злился на себя: почему я не знал об этом? Я должен был знать! Дженни смогла бы заблаговременно покинуть Твердь через Врата. Вероятнее всего, мы с нею никогда больше не встретились бы. Пусть. Зато ее не изувечили бы в слепом гневе те, кто искал, на ком отыграться…

И что я мог теперь? Возненавидеть дядю Варлама? А за что? За то, что он не трепал языком направо и налево, спасая дело всей своей – и моей! – жизни? Тут и младенец скажет: он правильно делал. По сути мне оставалось одно: навещать Дженни, когда мне удавалось вырваться из круговорота забот, и бормотать ей никому не нужные слова сочувствия.

– Ты поправишься, – говорил я ей. – На Земле тебя починят. Будет новый глаз, и на теле не останется ни шрамика. Жаль, что я не смогу быть рядом с тобой на Земле. А может быть, ты еще вернешься? То есть не сразу, – спохватывался я, – а потом, когда все забудется…

Что забудется, что? Как ее рвали визжащие фурии, тянулись грязными ногтями к глазам, били, плевали в лицо, пытались сорвать скальп? Вряд ли это можно забыть.

Дженни молчала. Лишь в третий мой приход она шевельнула губами:

– Уходи.

А когда я начал болтать что-то утешительное, добавила твердо:

– Ненавижу тебя. Ненавижу твою планету. Уходи и не приходи больше.

Я все же пришел еще раз. При этом с Дженни случилась такая истерика, что я быстренько ретировался, а лечащий врач очень вежливо, но твердо посоветовал мне внять просьбе больной и не показываться ей на глаза, коль скоро она не желает меня видеть. Вместо того чтобы сразу убраться восвояси, я взбеленился, наговорил разных слов и здорово напугал врача, непроизвольно ускорившись во время своей тирады. Заставив себя замедлиться, я извинился и выскочил вон.

Спонтанные ускорения при сильном раздражении донимали не только меня. А попробуйте-ка не раздражаться при хронической усталости, когда вторую неделю спишь от силы два-три часа в сутки! Невидимые «темпо» невидимо дохли во мне, но все еще были способны дать шенкелей моему организму.

Потом это кончилось. Начались просто будни. Я все еще числился председателем комиссии по науке и технике, хотя с техникой на Тверди было неважно, а с наукой – вообще практически никак. Подобрав себе заместителя из числа университетских профессоров, я надеялся избавиться хотя бы от этой ноши, а вышло наоборот: заместитель почему-то решил, что главная его функция заключается в ежедневном требовании денег на фундаментальную науку. Именно сейчас, ага! Если бы от науки ожидалась немедленная отдача – тогда да, мы бы вывернули карманы, а так… Впрочем, в пострадавшем во время боев университете велись ремонтные работы и вот-вот должны были начаться занятия.

Главным же было не это. И даже не мои поездки на заводы и фабрики, частью пострадавшие во время боев и оккупации, частью уцелевшие, но все равно пока простаивающие. В конце концов, они принадлежали частным фирмам, а я не советник по экономике, чтобы предлагать те или иные варианты восстановления нормального обращения денег и товаров. С этим вполне справлялся Боб. Для меня и нескольких собранных мною умных голов главным было другое: просчитывать варианты действий землян и предлагать варианты противодействия. Повторная интервенция считалась маловероятной, но теоретически все же возможной. Расслабившегося раньше времени бойца ждут неприятные сюрпризы, иногда несовместимые с жизнью. Наверное, привлечение этих умов к работе было лучшим, что я сделал на своем посту.

Все это перестало быть нужным, когда был подписан договор между метрополией и Твердью. Как и предсказывал дядя Варлам, нам пришлось согласиться на статус протектората. Переговоры затянулись, Земля требовала от нас продолжать поставки скандиевого концентрата в прежнем объеме, а мы упирали на то, что наличие постоянно действующего гиперканала между Землей и Твердью ставит под угрозу нашу безопасность. Миновал целый месяц, прежде чем стороны пришли к соглашению. Земляне уступили в главном: гиперканала пока не будет, не будет и поставок скандия. Пока. На пять лет. На Тверди не будет представителей метрополии (мы не гарантировали их безопасности), а на Земле не будет представителей Тверди. Через пять лет состоятся повторные переговоры с целью определить окончательный статус нашей планеты.

Все это была словесная шелуха, не более. Они делали вид, что снисходят к нам, а мы вежливо улыбались, понимая бессилие наших партнеров по переговорам. Любое государство с течением времени дряхлеет, как дряхлеет к старости человек, но старик все-таки был когда-то молодым. В этом отличие. Мне кажется, что метрополия, путем компромиссов составленная несколько столетий назад из многих уже старых государств, опутавшая себя тысячами законов и правил, была дряхлой прямо с рождения. Зато мы были молодыми, нахальными варварами – без истории и предрассудков, зато с любовью к свободе.

Фактически Земля смирилась с нашей независимостью. Мы вернули ей пленных, и с ними на орбитальную посудину отправилась Дженни. Я проследил, чтобы не было никаких случайностей. Я даже попробовал еще раз – последний – поговорить с Дженни…

Вышло еще хуже, чем в прошлый раз.

Без подробностей, ладно? Личные переживания отдельно взятого человека – кому они интересны? Дженни улетела на Землю. Я остался. Мы победили, и для всех нас именно это было главным.

Даже для меня.

Работы стало меньше, зато возни – куда больше. Бывшее здание Администрации наполнилось таким количеством всевозможных служащих, что я терялся, пока не обнаружил, что большинство относится ко мне как к важной персоне. Не самой, конечно, важной, так, серединка наполовинку, второй эшелон, но ведь все познается в сравнении. Для этих людей я был молодым и перспективным. Ну как не раскланяться с таким лишний раз? Как говорил Фигаро, раболепная посредственность – вот кто всего добивается. Хотя он же говорил и другое: «Люди, которые ничего ни из чего не желают сделать, ничего не достигают и ничего не стоят».

Ну так и делали бы, когда было дело!

Савелий Игнатюк однажды подсел ко мне в буфете и завел разговор о моих планах на будущее. Я насторожился, как охотничья собака, учуявшая запах хищника, и угадал: Игнатюк довольно откровенно прощупывал меня: не перейду ли я в его лагерь? Сама мысль об этом вызывала у меня тошноту. Кто такой Игнатюк? Компромиссная фигура, как деликатно сказала мама. Заурядный чинодрал с амбициями. Честный ровно настолько, чтобы не быть повешенным, как припечатал бы его мой любимый Фигаро. Патриот Тверди? Ну… до некоторой степени. И степень эта находилась в очевидной для всех зависимости от того, какой пост будет ему предложен.

До интервенции он стоял во главе Комитета. Потом его отодвинули в тень. Правильно сделали. Драться с землянами под руководством Игнатюка? Благодарю покорно. Игнатюк здорово разобиделся. Теперь он снова лез вверх, имел когорту сторонников и нуждался в ее пополнении.

Я ускорился было, чтобы напугать его, как напугал госпитального врача, да только не на того напал – Игнатюк и бровью не повел. Пришлось отказаться от предложения – категорически и, боюсь, не очень вежливо. Осведомившись, не пожалею ли я впоследствии, и сообщив, что предложение пока остается в силе, Игнатюк отбыл.

Серьезного значения этому случаю я не придал, хотя он был еще одним подтверждением очевидного: внешние проблемы отступили на второй план, остались внутренние. И справиться с ними было, пожалуй, потруднее, чем с интервенцией. Во всяком случае, на это требовалось куда больше времени.

– Ты что, совсем никогда не отдыхаешь? – спросил меня однажды Боб.

– Я даже и не работаю.

– В смысле?

– Теперь от меня мало что зависит, – попытался объяснить я. – Я благопристойный бюрократ, подписываю бумаги. Знаешь, папочка такая – «на подпись». Бумаг много, а сдвигается ли с их помощью хоть что-нибудь – не видно. Остается привыкнуть, отращивать живот, побольше спать и поменьше думать.

Боб взглянул на мой живот и хохотнул.

– Остряк. Ты собираешься отращивать эту отрицательную величину?

Отчасти он был прав. Жизнь под «темпо» требует бездну энергии, а у меня просто не было времени поглощать пищу в потребных количествах. Я исхудал, как гельминт в кишках постящегося. Правда, приступы самопроизвольного ускорения прекратились, но до нормальной кондиции мне было еще далеко.

– Устрой себе выходной, – посоветовал Боб, – а еще лучше возьми краткосрочный отпуск. Неужто не заслужил?

Боб улыбался мне вполне добродушно, по-приятельски, – видимо, решил предать забвению мою попытку задушить его. Возможно, он был прав. Пусть какая-то струна лопнула во мне, но ведь жизнь-то продолжается!

– Какие уж тут выходные, – тем не менее пробормотал я.

– Обыкновенные. Хочешь провести денек на нашей вилле? Я приглашаю. Давай прямо завтра, а? Не получится? Ну, тогда послезавтра. Гарантирую хороший отдых. Ты не знаком с моим отцом? Познакомлю. А если уж тебе неймется работать, можно на пути туда осмотреть наш обогатительный комбинат…

Я позволил себя уломать. У Боба был свой катер, и мы воспользовались им. Летели долго. Я молчал, а Боб заливался вовсю, рассказывая, что делается в его комиссии по промышленности и торговле. Я это, в общем-то, и так знал – интересы моей комиссии и его во многом совпадали. Боб, однако, был настроен более радужно.

И он имел для этого основания. Шахты работали вовсю, обогатительный комбинат задымил все небо. Отдельно дымила электростанция, работающая на комбинат. На охраняемой территории я увидел новые Врата. В них как раз въезжал целый автопоезд, нагруженный скандиевым концентратом.

– На Марцию? – понимающе кивнул я.

– Ну а куда же еще? – засмеялся Боб. – Что еще смотреть будем?

Я осмотрел все, что хотел, и мы отправились на пресловутую виллу. Сказать, что она поразила меня, значит не сказать ничего. Я и на Земле не видел ничего похожего. Уголок был чудесный: горы, море, зелень. Бриз с моря сдувал духоту. Тонкая, изысканно выгнутая струя водопада выскакивала из зелени на верху прибрежного обрыва и с шумом падала в голубую бухту. Огороженное кирпичной, под старину, стеной поместье занимало громадную площадь, и чего на ней только не было!..

– Растения и животные почти всех природных зон Тверди, – похвастался Боб.

Да, на эти вольеры стоило посмотреть! А искусственное озеро!.. А потрясающей красоты ландшафтный парк!.. Что до виллы, то ей скорее подошло бы именоваться дворцом.

– И ничего не было разрушено? – удивился я.

Боб посмотрел на меня недоуменно, и я прикусил язык, осознав свою наивность.

– Конечно, ничего, – сказал Боб.

Ну разумеется. В метрополии хорошо знали, кто такой Майлз Залесски. Можно без счета избивать поселян, сжигать их дома и посевы, война есть война, но покуситься на имущество сильных мира сего – безобразие. С кем же выстраивать отношения по окончании войны? Нет, не надо портить им настроение…

Не пострадал и обогатительный комбинат. Это мы могли позволить себе без стеснения конфисковывать предприятия коллаборационистов, потому что играли с метрополией ва-банк. У нас была Марция, а у Земли – только Земля. Соответственно, земляне играли иначе. И неважно, что во время интервенции Майлза Залесски не было на Тверди, а его сын партизанил. Кто же в здравом уме мелко мстит, разрушая фундамент возможного будущего? Если земной главнокомандующий сам не был способен додуматься до этого сам, то из метрополии пришла подсказка.

Не будь Боб моим давним приятелем, не посети мы с ним Землю, я, наверное, впал бы в истерику при виде роскоши поместья Залесски. Я-то знал, каково живется фермерам и горожанам, а один раз побывал в лагере для новопоселенцев. Любить их мне было, в общем-то, не с чего, очень многие из них охотно сотрудничали с землянами, но то, что я увидел за проволокой… бр-р… По возвращении мало кто верил мне, что охрана расстреливает обитателей лагеря, уличенных в таком вопиющем «нарушении внутреннего распорядка», как людоедство, да только «нарушителей» не становится меньше. Кто верил, те пожимали плечами и говорили в ответ какие-то банальности. Всех этих согнанных в лагеря людей, подкормив немного, можно было бы использовать на работах по восстановлению разрушенного войной хозяйства, а уж их дети точно не были ни в чем виновны. Кто и почему забыл о них и кто за это ответит?

Я знал, что никто. Может, у нас не хватало рабочей силы, зато было много времени. Разрушенное постепенно восстановят и так, а об этих несчастных – забудут. Уже забыли. Может, потому что Твердь нужна коренным твердианам, а не каким-то пришлым? Может, из мести за коллаборационизм? Нет. То есть да, но не в такой степени. Настоящая причина еще проще: никому неохота возиться.

На пороге дома нас встретил вышколенный дворецкий. Какой-то тип в отдалении брил газон. Садовник деловито щелкал ножницами, временами отступая на шаг от куста и осматривая творение критическим взглядом художника. Остальных слуг не было видно, что и правильно: на кой черт хозяину любоваться на них, если они в данный момент не нужны?

Майлза Залесски мы нашли на задней веранде. Розовый бодрый старик сидел в шезлонге возле бассейна и приветствовал нас дружелюбным кивком. Второй кивок предназначался бармену, живо соорудившему для нас с Бобом два коктейля.

– Это Ларс, папа, – почтительно сказал Боб, садясь в свой шезлонг и предлагая мне жестом последовать его примеру. – Я говорил тебе о нем.

– Помню, – ответствовал Майлз. – Хорош, да?

– Да, – кивнул Боб.

– Горяч только?

– Немного.

– Ну, с возрастом это обычно проходит, – добродушно сказал Майлз. – Будь как дома, Ларс. Искупаться хочешь? Без церемоний.

– Э-э… может быть, позже?

Признаюсь, я был немного ошарашен, услыхав, как отец с сыном ведут разговор обо мне в моем присутствии. Обычно мы на Тверди обходимся без особых церемоний, но это уж было слишком. Или, может, папаша Майлз начал потихоньку выживать из ума?

– Я слышал, ты помогал учиться моему парню, – сказал Майлз, обращаясь на сей раз ко мне.

– Немного. Он мне тоже помогал.

– Приятно слышать.

И потекла неспешная беседа под коктейль, ни к чему не обязывающая беседа о пустяках. Была подана легкая закуска. Потом папаша Майлз сказал, что становится жарко, и предложил окунуться. Мы скинули одежду, поплескались в бассейне и вернулись в шезлонги. Какое-то время Майлза интересовала моя роль в нашей победе, и я сказал, что роль была довольно-таки скромная и что дядя Варлам сделал гораздо больше. Майлз зачем-то повторил вопрос Боба о том, дядя ли мне Варлам Гергай, и покивал, когда я объяснил, кто мы с ним такие друг другу.

Смотрины – вот на что это было похоже. Старик Майлз изучал меня, и я это понял. Не знаю, догадался ли он, что я это понял, но следующий вопрос прозвучал более интригующе:

– Чем бы ты хотел заниматься, Ларс? Боб говорил, что ты хорошо справлялся в «Инжиниринг».

– Пожалуй, я хотел бы заниматься тем же самым, – ответил я.

«Дурак! Дурак!» – пискнул кто-то в моей голове. Вот так люди и упускают шансы, которые второй раз в жизни, может, и не представятся. Инженер, даже главный, для Майлза Залесски – очень малая величина. Вероятно, он хотел услышать о моих политических амбициях – да только я сказал то, что сказал. И мог бы повторить. Политика мне поперек горла.

– Молодой, – сказал Майлз, не обращаясь ни к кому.

Еще какое-то время мы болтали ни о чем, а потом Боб заявил, что нам пора. На обратном пути я гадал, что все это значило, и не пришел ни к какому выводу. Наверное, Майлз просто присматривался ко мне, и здесь имело значение все: моя роль в борьбе с метрополией, моя нынешняя работа, мои отношения с дядей Варламом, моя молодость, наконец.

– А ты понравился отцу, – сказал Боб и посмотрел на меня, ожидая реакции.

Я промолчал. Боб улыбнулся и легонько кивнул.

– Кстати, а чем бы ты на самом деле хотел заняться в ближайшие годы? – спросил он.

Некоторые никак не могут поверить, что собеседник не хитрит.

– Ты же слышал, – ответил я. – Что такое наша Твердь? Отсталая сырьевая планета. Не будь у нас скандия, мы жили бы в полной нищете. У нас же ничего нет. Допотопная техника добычи и первичной переработки ископаемых. Транспорт почти на нуле. Связь – тем более. Понимаешь, мне бы хотелось дожить до того времени, когда мы сами – сами! – выведем на орбиту наш первый искусственный спутник, а если повезет, то и до гипертранспорта.

– Спутник не проблема, – отмахнулся Боб. – Марциане помогут – будут у нас спутники связи. Будут, возможно, и космические корабли… ну, если они понадобятся.

– А гипертранспорт?

– С этим несколько сложнее…

– Марциане не допустят?

Боб взглянул на меня укоризненно, как бы желая сказать: ну зачем сотрясать воздух ненужными словами? Все и так предельно ясно, будь же дипломатичен, черт побери! Да, не допустят. Марции, как и Земле, нужно от нас только сырье. Это заданные рамки. Хочешь думать – думай, это не возбраняется, но только в указанных пределах.

И будь счастлив, что к твоей персоне проявил интерес сам Майлз Залесски. О его предусмотрительности, чутье и умении ждать ходят легенды. Так что жди, надейся, догадывайся о чужих планах на твой счет и стремись соответствовать. Майлз ничего не делает просто так.

– Я думала, ты в Новом Пекине, – сказала мама. – Хоть бы предупредил, что приедешь. Мог бы меня не застать.

Она не помолодела за то время, что мы не виделись, но выглядела гораздо бодрее. Плохо запудренные круги под глазами – это нормально для временного губернатора округа в трудное время, но куда важнее прежняя порывистость движений и блеск глаз. Мама была в своей тарелке. Хотел бы я сказать о себе то же самое!

Мама занимала хорошую квартиру рядом со зданием мэрии. Судя по порядку в доме и отменно приготовленному ужину, она держала прислугу. Приходящую. Сейчас в квартире не было посторонних.

– Вот… вырвался. Денька два побуду здесь, а там посмотрим.

– Значит, не по делу приехал?

– Нет. Просто так.

– Устал? – спросила мама.

Да что они, сговорились задавать мне один и тот же вопрос?

– Не знаю, – ответил я. – Может быть. Надоело все. Отдохну чуток, поезжу по окрестностям, школьных друзей навещу, если живы…

– Дурень, – осудила мама. – Дурень и лентяй. Тебе в столице надо быть и времени не терять. Хочешь, чтобы все посты без тебя разобрали? Да их уже разобрали, наверное! Выборы – выборами, к тому же их дата еще не назначена, а места – местами. Мест всегда меньше, чем людей в команде. Упустишь сейчас – потом не предложат.

Я покачал головой.

– Мне власть не нужна. Я ведь инженер.

– А твоему отцу власть нужна, – отрезала мама. – И мне нужна. Самого главного ты все-таки не понимаешь. Знаешь, что такое власть? Это единственный верный способ изменить хоть что-нибудь в этом мире. Это настоящее дело для всякого, кто человек, а не так, двуногое прямоходящее… Ты что, не хочешь ничего менять на Тверди?

– Как не хотеть… Погоди-ка… Какому отцу?

– Дядя Варлам – твой отец. Твой настоящий отец.

Наверное, я имел очень глупый вид.

– То есть как?.. Разве Ганс Шмидт не мой отец?

– Твой отчим, – сказала мама. – Выходя за него замуж, я была уже беременна тобой. Ганс Шмидт знал, что ты не его ребенок, но любил тебя, а если так, то какая разница, кто тебе биологический отец? Ты скажешь, надо было давно сказать тебе всю правду? А зачем? Для чего тебе было знать, что где-то в Штернбурге живет твой настоящий отец? Чтобы возненавидеть его или меня за то, что мы с ним разошлись?

Я чувствовал себя так, как будто в ускоренном состоянии впечатался головой в дерево. Тупой удар – и мысли после него в голове тупые-тупые. Первая догадка: мама меня разыгрывает. И вторая: нет, не разыгрывает…

– А почему вы с ним разошлись? – спросил я. – Это как-то связано с группой «Укоренение»? Так было нужно?

– Разошлись, потому что оба так захотели, – объявила мама. – Что смотришь? Это бывает. Впрочем, мы остались друзьями и, конечно, соратниками. Ты что смотришь? Ешь давай, еда отменная. Худющий. Все еще ускоряешься иногда?

– Спонтанно – уже нет, прошло это. А сам – могу, если накручу себя как следует. Только устаю от этого очень.

– Ну вот и наворачивай. Восстанавливай кондицию.

Я подцепил на вилку кусок маринованной рыбы.

– Дядя Варлам… то есть отец… он знает, что я его сын?

– Знает.

– И молчал?

– Я его об этом просила, – сказала мама. – Одну причину для этого ты уже знаешь, а насчет второй мы тогда могли только надеяться. Твой отец – наиболее вероятный кандидат в президенты Тверди. Есть еще Савелий Игнатюк, и есть два кандидата с Северного материка… хорошо, что их двое, это лучше, чем один, а вообще Северный материк еще доставит нам хлопот… Ну так слушай: не нужно, чтобы кто-нибудь, кроме нас троих, знал о том, что ты сын Варлама Гергая. Прежде всего это не нужно для тебя самого. Когда-нибудь твоему отцу придется закончить политическую карьеру, и тогда выдвинешься ты… Молчи, дай сказать! Сейчас ты еще не готов к этому, ты даже не ставишь перед собой такой цели. Но поставишь. Со временем ты увидишь, что жизнь твоя пуста, – и поставишь. Поймешь, что не хочешь больше плясать под чужую дудку, оставаясь в неведении насчет подлинных мотивов играющего, – и обругаешь себя за то, что так долго валял дурака, вместо того чтобы стремиться к главному. Это случится, поверь. И если сейчас ты не наделаешь ошибок, то когда-нибудь станешь вождем нации, и никто не скажет, что тебя протолкнули наверх по-родственному! А сейчас тебе надо держаться в команде твоего отца, занять какой-нибудь важный, но не слишком публичный пост, вкалывать и слыть при этом осторожным внутренним оппозиционером, понял? Человеком с собственной позицией, не замазанном ни в каких грязных делах. За таким пойдут. На такого поставят.

Я вдруг вспомнил, как и Боб, и Майлз допытывались, не родственник ли я «дяде» Варламу. Иными словами: можно ли будет впоследствии использовать меня в игре против него. У нас на Тверди сильны родственные связи, племянник на эту роль не подошел бы, а уж тем более родной сын.

– Ты что-то говорила о власти, – вяло сказал я. – Какая власть? Настоящая власть здесь только у одного человека, его зовут Майлз Залесски.

– Я говорю о другом уровне власти, – парировала мама. – О достижимом уровне, иначе говоря, о власти президентской.

– То есть холуйской?

– Не напрашивайся на оплеуху, Ларс. Президентской. Но раз уж ты заговорил о холуйстве, то я тебе так скажу. Влиятельные люди нанимают правительства для обслуживания своих интересов, и ни для кого это не секрет. Чаще всего так оно и выходит, но бывают варианты… – Мама мечтательно улыбнулась. – Ну, сам догадайся, какие могут быть варианты, не маленький.

– Президент не сможет подмять под себя Майлза, – заявил я. – Марциане не дадут. Майлз – это скандий.

– Пока – да.

– А что будет потом?

– А потом будет потом, – отрезала мама. – Что-нибудь да будет.