IV

То, что теперь последует, – это умозрительное рассуждение, часто далеко идущее, которое каждый человек в зависимости от своей собственной установки или принимает, или оставляет без внимания. Итак, мы предпримем попытку последовательной разработки одной идеи из любопытства, желая узнать, куда она приведет.

Психоаналитическое умозрительное рассуждение опирается на впечатление, полученное при исследовании бессознательных процессов, что сознание может быть не самой общей характеристикой душевных процессов, а только их особой функцией. В метапсихологических терминах оно утверждает, что сознание – это функция особой системы, которую называют Сз. Поскольку сознание поставляет в основном восприятия возбуждений, поступающих из внешнего мира, а также ощущения удовольствия и неудовольствия, которые могут проистекать лишь изнутри душевного аппарата, системе В – Сз можно отвести пространственное положение. Она должна находиться на границе внешнего и внутреннего, быть обращенной к внешнему миру и охватывать другие психические системы. Тогда мы замечаем, что этим предположением не сказали ничего рискованного, нового, а только присоединились к локализирующей анатомии мозга, которая помещает «место» сознания в кору головного мозга, во внешний, покрывающий слой центрального органа. Анатомии мозга нет нужды задумываться над тем, почему – выражаясь анатомически – сознание размещено именно на поверхности мозга, вместо того чтобы надежно укрываться где-нибудь в самых его глубинах. Возможно, мы продвинемся дальше, рассмотрев возникновение такой ситуации с точки зрения нашей системы В – Сз.

Сознание – не единственная особенность, которую мы приписываем процессам в этой системе. Мы опираемся на впечатления своего психоаналитического опыта, предполагая, что все процессы возбуждения в других системах оставляют в них стойкие следы в качестве основы памяти, то есть следы воспоминаний, ничего общего с осознанием не имеющие. Зачастую они бывают наиболее сильными и прочными, если оставляющий их после себя процесс так и не доходит до сознания. Но нам трудно поверить, что такие длительные следы возбуждения возникают также в системе В – Сз. Если бы они все время оставались сознательными, то очень скоро ограничили бы пригодность этой системы к восприятию новых возбуждений; в другом случае, если бы они были бессознательными, то поставили бы перед нами задачу объяснить существование бессознательных процессов в системе, функционирование которой обычно сопровождается феноменом сознания. Своей гипотезой, которая отсылает осознание в особую систему, мы, так сказать, ничего бы не изменили и ничего бы не выиграли. Даже если это и нельзя считать соображением, имеющим обязательную силу, оно все же может подвигнуть нас к предположению, что осознание и оставление следа в памяти в одной и той же системе несовместимы друг с другом. Мы могли бы сказать, что в системе Сз процесс возбуждения осознается, но не оставляет длительного следа; все его следы, на которые опирается воспоминание, должно быть, возникают в близлежащих внутренних системах при распространении на них возбуждения. В этом смысле разработана и та схема, которую я в 1900 году включил в умозрительный раздел своего «Толкования сновидений». Если подумать о том, как мало мы знаем из других источников о возникновении сознания, то тезис, что сознание возникает на месте следа воспоминания, по меньшей мере следует расценить как в известной мере определенное утверждение.

Таким образом, система Сз отличается той особенностью, что процесс возбуждения, в отличие от всех остальных психических систем, не оставляет в ней после себя длительного изменения ее элементов, а, так сказать, растрачивается впустую в феномене осознания. Такое отклонение от общего правила нуждается в объяснении через одно обстоятельство, относящееся исключительно к этой системе, и этим обстоятельством, которого лишены другие системы, вполне может быть открытое, незащищенное положение системы Сз, ее непосредственное столкновение с внешним миром.

Представим себе живой организм в его самом упрощенном виде как недифференцированный пузырек, содержащий некую возбудимую субстанцию; тогда его обращенная к внешнему миру поверхность дифференцирована в силу самого своего положения и служит органом, воспринимающим раздражение. Эмбриология как повторение филогенеза и в самом деле показывает, что центральная нервная система возникает из эктодермы и что серая кора головного мозга по-прежнему остается производной примитивной поверхности, которая путем наследования могла перенять ее важные качества. В таком случае вполне можно было бы допустить, что из-за непрекращающегося наступления внешних раздражителей на поверхность пузырька его субстанция до определенной глубины подвергается постоянному изменению, а потому процесс возбуждения на поверхности протекает иначе, чем в более глубоких слоях. Так образовалась кора, которая в конце концов оказалась настолько прожженной воздействием раздражителей, что стала предоставлять самые благоприятные условия для восприятия раздражителей и на дальнейшую модификацию уже не способна. Если перенести это на систему Сз, то это означало бы, что ее элементы более не способны к длительному изменению при прохождении возбуждения, поскольку в смысле такого воздействия они и так уже модифицированы до предела. Но в таком случае они способны дать начало сознанию. В чем состоит изменение субстанции и процесса возбуждения в ней – на этот счет могут быть разные представления, которые в настоящее время не поддаются проверке. Можно предположить, что, переходя от одного элемента к другому, возбуждение должно преодолеть сопротивление и что это уменьшение сопротивления оставляет стойкий след возбуждения (прокладка пути); в системе Сз такого сопротивления при переходе от одного элемента к другому уже не возникает. С этим представлением можно соотнести разграничение Брейером бездействующей (связанной) и свободно перемещающейся катектической энергии в элементах психических систем; в таком случае элементы системы Сз обладали бы не связанной, а только способной к свободному отводу энергией. Но я думаю, что об этих отношениях пока лучше высказаться как можно более неопределенно. И тем не менее благодаря этим умозрительным рассуждениям мы бы так или иначе связали возникновение сознания с положением системы Сз и с особенностями процесса возбуждения, которые ему можно приписать.

Но нам нужно обсудить и еще кое-что, находящееся в живом пузырьке с его воспринимающим раздражители корковым слоем. Эта частица живой субстанции находится посреди заряженного сильнейшей энергией внешнего мира, и она бы погибла под действием его раздражителей, если бы не была снабжена защитой от раздражающего воздействия. Она получает эту защиту благодаря тому, что ее наружная поверхность отказывается от своей характерной для живого организма структуры, становится в известной степени неорганической и действует теперь как особая оболочка или мембрана, не пропускающая раздражители, то есть пропускает лишь небольшую по интенсивности часть энергий внешнего мира дальше в близлежащие, оставшиеся живыми слои. Эти слои, находящиеся под защитой от раздражающего воздействия, теперь могут посвятить себя восприятию пропущенных количеств раздражения. Своим отмиранием внешний слой избавил от такой же участи все более глубокие слои, по крайней мере до тех пор, пока не поступают настолько сильные раздражители, что они прорывают защиту от раздражающего воздействия. Для живого организма защита от раздражающего воздействия представляет собой чуть ли не более важную задачу, чем восприятие раздражителей; он снабжен собственным запасом энергии и должен прежде всего стремиться к тому, чтобы уберечь свои особые формы преобразования энергии от уравнивающего, то есть разрушающего, влияния чересчур интенсивных энергий, действующих извне. Восприятие раздражителей служит прежде всего намерению узнать направление и характер внешних раздражителей, и для этого достаточно брать из внешнего мира небольшие пробы, пробовать их в незначительных количествах. У высокоразвитых организмов воспринимающий корковый слой прежнего пузырька давно отодвинулся в глубину организма, но его компоненты остались на поверхности непосредственно под общей защитой от раздражающего воздействия. Это – органы чувств, содержащие приспособления для восприятия специфических воздействий раздражителей, но, кроме того, снабженные особыми устройствами для новой защиты от слишком больших количеств раздражения и для сдерживания неподобающих видов раздражения. Для них характерно то, что они перерабатывают лишь совсем незначительные количества внешнего раздражения, проводят, так сказать, только выборочную проверку внешнего мира; наверное, их можно сравнить со щупальцами, которые протягиваются к внешнему миру, ощупывают его, а затем снова от него отстраняются.

Здесь я позволю себе вкратце затронуть тему, которая заслуживает самого основательного обсуждения. Тезис Канта, что время и пространство – необходимые формы нашего мышления, сегодня может стать предметом дискуссии, основывающейся на определенных психоаналитических данных. Мы узнали, что сами по себе бессознательные душевные процессы – «вневременные». Это прежде всего означает, что они не упорядочены во времени, что время ничего в них не меняет и что представление о времени нельзя к ним применить. Это – негативные свойства, которые можно ясно представить себе только через сравнение с сознательными душевными процессами. По-видимому, наше абстрактное представление о времени целиком определяется принципом действия системы В – Сз и соответствует самовосприятию последней. При таком функционировании системы мог наметиться другой способ защиты от раздражающего воздействия. Я знаю, что эти утверждения кажутся очень туманными, но мне придется пока ограничиться такими намеками.

Ранее мы заявляли, что живой пузырек оснащен защитой от раздражающего воздействия внешнего мира. До этого мы установили, что близлежащий его корковый слой должен быть дифференцирован в качестве органа, воспринимающего внешние раздражители. Но этот чувствительный корковый слой, будущая система Сз, получает также возбуждения изнутри; положение этой системы между внешним и внутренним и различия условий для воздействия с одной и с другой стороны становятся решающими факторами в работе системы и всего душевного аппарата. Существует защита от внешних воздействий, которая в значительной степени снижает влияние поступающего возбуждения; защита от воздействия внутренних раздражителей невозможна, возбуждение более глубоких слоев распространяется непосредственно и в полном объеме на всю систему, при этом определенные особенности его прохождения вызывают ряд ощущений удовольствия и неудовольствия. Вместе с тем возбуждения, возникающие изнутри, по своей интенсивности и по другим качественным характеристикам (например, по своей амплитуде) будут более адекватны принципу действия этой системы, чем раздражения, поступающие из внешнего мира. Однако этими обстоятельствами решающим образом определяются два момента: во‑первых, преобладание ощущений удовольствия и неудовольствия, которые служат индикатором процессов, происходящих внутри аппарата, над всеми внешними раздражителями, и, во‑вторых, направленность поведения в отношении таких внутренних возбуждений, которые ведут к чрезмерному усилению неудовольствия. Отсюда возникает склонность относиться к ним так, словно они действуют не изнутри, а извне, чтобы можно было применить к ним охранные средства защиты от раздражающего воздействия. Таково происхождение проекции, которой принадлежит столь важная роль в возникновении патологических процессов.

У меня создалось впечатление, что благодаря последним рассуждениям мы приблизились к пониманию господства принципа удовольствия; но мы не разъяснили те случаи, которые противоречат ему. Поэтому сделаем еще один шаг вперед. Такие внешние возбуждения, которые достаточно сильны, чтобы прорвать защиту от раздражающего воздействия, мы называем травматическими. Я думаю, что понятие травмы предполагает именно такую связь с обычно действенным предотвращением возбуждения. Такое событие, как внешняя травма, несомненно, вызовет существенное нарушение в энергетике организма и приведет в действие все средства защиты. Но принцип удовольствия при этом оказывается пока не у дел. Переполнения душевного аппарата большими количествами раздражения сдержать уже невозможно; скорее, теперь возникает другая задача – справиться с возбуждением, психически связать массы вторгшихся раздражителей, чтобы затем свести их на нет.

Вероятно, специфическое неудовольствие от физической боли есть следствие того, что защита от раздражающего воздействия была до некоторой степени прорвана. В таком случае от этого места периферии к центральному психическому аппарату устремляется непрерывный поток возбуждений, которые в обычных условиях могли поступать только изнутри аппарата. Какую же реакцию психики мы можем ожидать в ответ на этот прорыв? Со всех сторон мобилизуется катектическая энергия, чтобы в месте прорыва и вокруг него создать соответственно высокие энергетические катексисы. Создается сильнейший «контркатексис», ради которого оскудевают все остальные психические системы, в результате чего существенно парализуется или ослабляется обычная психическая деятельность. На таких примерах мы пытаемся научиться применять свои метапсихологические гипотезы к прототипам подобного рода. Таким образом, из этого обстоятельства мы делаем вывод, что даже высококатектированная система способна воспринимать вновь поступающую энергию, преобразовывать ее в находящийся в состоянии покоя катексис, то есть психически «связывать» ее. Чем выше собственный находящийся в покое катексис, тем больше будет и его связывающая сила; и наоборот, чем ниже собственный катексис, тем меньше система будет способна к восприятию поступающей энергии, тем разрушительнее должны быть последствия такого прорыва защиты от раздражающего воздействия. На это мнение можно было бы возразить, что усиление катексиса вокруг места прорыва гораздо проще объяснить непосредственным распространением поступающих раздражений, но это возражение будет неверным. Будь это так, у душевного аппарата произошло бы только усиление энергетических катексисов, а парализующий характер боли и оскудение всех других систем остались бы необъясненными. Даже очень энергичные отводные действия боли не противоречат нашему объяснению, ибо они совершаются рефлекторно, то есть без посредничества психического аппарата. Неопределенность всех наших рассуждений, которые мы называем метапсихологическими, объясняется, разумеется, тем, что мы ничего не знаем о природе процесса возбуждения в элементах психических систем и не чувствуем себя вправе выдвигать на этот счет какие-либо предположения. Таким образом, мы всегда оперируем некоей большой неизвестной величиной, которую мы переносим в каждую новую формулу. Чтобы этот процесс осуществлялся с разными в количественном отношении энергиями – это требование, которое легко допустить; вполне вероятно также, что он характеризуется также больше, чем одним качеством (например, в виде амплитуды); новое в этом то, что мы принимаем во внимание идею Брейера о том, что речь здесь идет о двух формах наполнения энергией, и поэтому следует различать свободно текущий, стремящийся к отводу катексис и катексис психических систем (или их элементов), находящийся в состоянии покоя. Пожалуй, мы остановимся на предположении, что «связывание» проникающей в душевный аппарат энергии состоит в переводе ее из свободно текущего состояния в состояние покоя.

Я думаю, что можно сделать смелую попытку объяснить обычный травматический невроз как последствие обширного прорыва защиты от раздражающего воздействия. Тем самым, казалось бы, будет восстановлено в своих правах старое, наивное учение о шоке, находящееся, по-видимому, в противоречии с более поздней и психологически более взыскательной теорией, в которой этиологическое значение приписывается не воздействию механической силы, а испугу и угрозе жизни. Но эти противоречия не являются непримиримыми, а психоаналитическое понятие травматического невроза не тождественно наиболее грубой форме теории шока. Если последняя объясняет сущность шока непосредственным повреждением молекулярной или даже гистологической структуры нервных элементов, то мы стремимся понять его эффект исходя из прорыва защиты от раздражающего воздействия и из возникающих из этого задач. Момент испуга сохраняет свое значение и для нас. Его условие – отсутствие тревожной готовности, включающей в себя гиперкатексис систем, которые воспринимают раздражение в первую очередь. Вследствие такого пониженного катексиса системы не в состоянии как следует связывать поступающие количества возбуждения, и тем проще проявиться последствиям прорыва защиты от раздражающего воздействия. Таким образом, мы видим, что тревожная готовность вместе с гиперкатексисом воспринимающей системы представляют собой последний рубеж защиты от раздражающего воздействия. Для исхода целого ряда травм различие между неподготовленными системами и системами, подготовленными благодаря гиперкатексису, может быть решающим моментом; начиная с определенной силы травмы это различие, наверное, никакого значения уже не имеет. Если сновидения травматических невротиков регулярно возвращают больных в ситуацию несчастного случая, то этим, разумеется, они не служат исполнению желания, галлюцинаторное осуществление которого при господстве принципа удовольствия стало функцией сновидения. Но мы можем предположить, что они тем самым выполняют другую задачу, которая должна быть решена прежде, чем начнет проявлять свою власть принцип удовольствия. Эти сновидения пытаются задним числом справиться с раздражением, порождая страх, отсутствие которого стало причиной травматического невроза. Таким образом, они дают нам возможность понять функцию душевного аппарата, которая, не противореча принципу удовольствия, все же не зависит от него и, видимо, предшествует стремлению к получению удовольствия и избеганию неудовольствия.

Итак, здесь сначала будет уместно признать исключение из того тезиса, что сновидение есть исполнение желания. Страшные сны таким исключением не являются, как я не раз подробно показывал, так же как и «сновидения о наказании», ибо они лишь ставят на место исполнения предосудительного желания полагающееся за это наказание и, таким образом, являются исполнением желания чувствующего себя виновным сознания, реагирующего на отвергнутое влечение. Однако вышеупомянутые сновидения травматических невротиков уже нельзя рассматривать с точки зрения исполнения желания, точно так же как и встречающиеся в ходе психоанализа сновидения, которые воспроизводят воспоминания о психических травмах детства. Скорее они повинуются тенденции к навязчивому повторению, которая подкрепляется в анализе желанием, вызванным «суггестией», воскресить забытое и вытесненное. Таким образом, функция сновидения, заключающаяся в устранении поводов к прерыванию сна путем исполнения желаний мешающих порывов, также не является первоначальной; оно могло справиться с ними только после того, как вся душевная жизнь признала господство принципа удовольствия. Если же существует нечто «по ту сторону принципа удовольствия», то будет логичным также допустить период, предшествующий тенденции сновидения к исполнению желания. Это не противоречит его более поздней функции. Но если эта тенденция однажды была нарушена, возникает следующий вопрос: возможны ли и вне анализа такие сны, которые в интересах психического связывания травматических впечатлений следуют тенденции навязчивого повторения? На это вполне можно дать утвердительный ответ.

О «военных неврозах», насколько это название означает больше, нежели просто связь с поводом недуга, я в другом месте говорил, что они вполне могли бы быть травматическими неврозами, возникновению которых способствует конфликт Я. Факт, что одновременное грубое повреждение, вызванное травмой, уменьшает шансы на возникновение невроза, уже не будет непонятным, если вспомнить о двух обстоятельствах, особо подчеркиваемых в психоаналитическом исследовании. Во-первых, что механическое сотрясение нужно признать одним из источников сексуального возбуждения (ср. замечания о воздействии тряски и езды по железной дороге в «Трех очерках по теории сексуальности»), и, во‑вторых, что болезненное и лихорадочное состояние, пока оно длится, оказывает сильное влияние на распределение либидо. Таким образом, механическая сила травмы высвобождает определенное количество сексуального возбуждения, которое оказывает травматическое воздействие из-за недостаточной тревожной готовности, а одновременное телесное повреждение связало бы избыток возбуждения посредством нарциссического гиперкатексиса пострадавшего органа. Известно также, хотя это и недостаточно использовалось в теории либидо, что такие тяжелые нарушения в распределении либидо, как поражения при меланхолии, могут на какое-то время устраняться интеркуррентным органическим заболеванием, более того, даже состояние полностью развившейся dementia praecox в аналогичных условиях способно к временной инволюции.