А. Отношение сновидения к жизни в бодрствовании

Пробудившийся человек в своем наивном суждении предполагает, что сновидение, если оно и не происходит из другого мира, тем не менее погрузило спящего в этот другой мир. Старый физиолог Бурдах, которому мы обязаны добросовестным и проницательным описанием феноменов сновидения, выразил это убеждение в часто цитируемом положении (Burdach, 1838, 474): «…Жизнь дня с ее треволнениями и наслаждениями, с радостями и горестями никогда не повторяется; скорее, сновидение желает нас от них избавить. Даже когда вся наша душа преисполнена какой-то проблемой, когда острая боль разрывает наше сердце или когда какая-либо цель забирает всю нашу психическую энергию, – сновидение либо дает нам нечто совершенно чуждое, либо заимствует из действительности лишь отдельные элементы для своих комбинаций, либо лишь входит в тональность нашего настроения и символизирует действительность». И. Г. Фихте (Fichte, 1864, Bd. I, 541) в этом же смысле прямо говорит о дополняющих сновидениях и называет их одним из тайных благодеяний самоисцеляющей природы духа.. Аналогичным образом высказывается и Л. Штрюмпель в своем справедливо получившем высокую оценку со всех сторон исследовании природы и возникновения сновидений (Strümpell, 1877, 16): «Кто видит сон, тот отворачивается от мира бодрствующего сознания…» (ibid., 17); «В сновидении почти полностью теряется память относительно упорядоченного содержания бодрствующего сознания и его обычного поведения…» (ibid., 19); «Почти недоступное припоминанию отделение души в сновидении от обычных содержаний и процессов бодрствующей жизни…»

Однако подавляющее большинство авторов придерживаются противоположного мнения об отношения сновидения к жизни в бодрствовании. Например, Хаффнер (Haffner, 1887, 245): «Прежде всего сновидение служит продолжением жизни в бодрствовании. Наши сновидения всегда присоединяются к представлениям, незадолго до этого присутствовавшим в сознании. При тщательном наблюдении чуть ли не всегда обнаружится нить, которой сновидение связано с переживаниями предыдущего дня». Вейгандт (Weygandt, 1893, 6) говорит прямо противоположное приведенному выше утверждению Бурдаха: «Очень часто, по-видимому, в огромном большинстве сновидений можно наблюдать, что они не вырывают нас из привычной жизни, а в нее возвращают». Маури (Maury, 1878, 51) говорит в лаконической формуле: «Nous rêvons de ce que nous avons vu, dit, désiré ou fait». Йессен в своей «Психологии», появившейся в 1855 году, высказывается подробней: «Так или иначе содержание сновидений всегда определяется индивидуальностью, возрастом, полом, общественным положением, уровнем образования, привычным образом жизни, а также событиями и опытом всей прежней жизни» (Jessen, 530).

Наиболее определенно по этому вопросу высказывается философ Й. Г. Э. Маас (Maaß, 1805): «Опыт доказывает наше утверждение, что чаще всего нам снятся вещи, на которые больше всего направлены наши страсти. Из этого следует, что наши страсти должны влиять на создание наших снов. Честолюбивому человеку снится достигнутый (возможно, только в его воображении) или пока еще не достигнутый лавровый венец, тогда как влюбленный в своих снах общается с предметом своих сладких чаяний… Все чувственные желания и отвращения, которые таятся в сердце, могут, если они пробуждаются по какой-то причине, приводить к тому, что из представлений, связанных с ними, возникнет сновидение, или к тому, что эти представления будут вмешиваться в уже существующее сновидение». (По сообщению Винтерштейна в «Центральном психоаналитическом бюллетене».)

Точно так же представляли себе зависимость сновидения от жизни и древние люди. Я цитирую Радештока (Radestock, 1879): «Когда Ксеркс перед походом на греков не стал внимать добрым советам, не отказался от своего решения и слушался только своих снов, которые все время его к этому подстрекали, старый толкователь снов, перс Артабан, сказал ему очень метко, что сновидения чаще всего содержат то, о чем человек думает в бодрствовании».

В стихотворении Лукреция «De rerum natura» [ «О природе вещей»] есть одно место (IV, 962):

 

«Et quo quisque fere studio devinctus adhaeret,

aut quibus in rebus multum sumus ante morati

atque in ea ratione fuit contenta magis mens,

in somnis eadem plerumque videmur obire;

causidici causas agere et componere leges,

induperatores pugnare ac proelia obire…»

 

Цицерон («De divinatione», LXVII, 140) говорит абсолютно то же самое, что и гораздо позднее Маури: «Maximeque reliquiae earum rerum moventur in animis et agitantur, de quibus vigilantes aut cogitavimus aut egimus».

Противоречие этих двух представлений об отношениях между жизнью во сне и в бодрствовании кажется действительно неразрешимым. Поэтому здесь уместно вспомнить воззрения Ф. В. Хильдебрандта (Hildebrandt, 1875, 8 etc.), который считает, что особенности сновидения вообще нельзя описать иначе, как через «ряд [трех] противоположностей, которые внешне обостряются до противоречий». «Первую из этих противоположностей образуют, с одной стороны, полная оторванность или закрытость сновидения от действительной и настоящей жизни, а с другой стороны, постоянное вторжение одного в другое, постоянная зависимость одного от другого. Сновидение – это нечто совершенно обособленное от действительности, воспринимаемой в бодрствовании, так сказать, герметически закрытое в самом себе бытие, отделенное от реальной жизни непроходимой пропастью. Оно отрывает нас от действительности, изглаживает из нашей памяти обычное воспоминание о ней и переносит нас в другой мир, в совершенно другую жизненную историю, которая в сущности не имеет ничего общего с настоящей…» Затем Хильдебрандт рассуждает о том, как при засыпании все формы нашего существования «словно исчезают за невидимой опускной дверью». Во сне, например, совершаешь морское путешествие на остров Святой Елены, чтобы живущего там в плену Наполеона угостить превосходным мозельским вином. Бывший император встречает необычайно любезно, и чувствуешь чуть ли не сожаление, когда эта интересная иллюзия исчезает при пробуждении. Но тут начинаешь сравнивать ситуацию во сне с действительностью. Виноторговцем ты никогда не был, да и быть не хотел. Морского путешествия никогда не совершал, и во всяком случае его целью едва ли бы был остров Святой Елены. К Наполеону же испытываешь отнюдь не симпатию, а скорее лютую патриотическую ненависть. Да и ко всему прочему тебя вообще еще не было на свете, когда на острове умер Наполеон; установить с ним личные отношения попросту невозможно. Таким образом, переживание в сновидении представляется чем-то чуждым, которое помещено между двумя вполне подходящими друг другу и одна другую продолжающими жизненными эпохами.

«И все же, – продолжает Хильдебрандт (ibid., 10), – кажущееся противоречие является таким же истинным и правильным. Я полагаю, что наряду с этой закрытостью и оторванностью существуют самая сокровенная связь и самые тесные отношения. Мы можем даже сказать: что бы ни представляло собой сновидение, оно берет свой материал из действительности и из духовной жизни, который развертывается в этой действительности… Как бы причудливо оно с этим материалом ни обращалось, все же оно никогда не отделится от реального мира, а его самые возвышенные, равно как и комичные образования, должны будут всегда заимствовать свой основной материал из того, что либо стояло перед нашими глазами в чувственном мире, либо так или иначе уже заняло место в нашем бодрствующем мышлении, то есть, другими словами, из того, что мы уже пережили внешне или внутренне».