Эпилог

Уолтер умер 11 сентября 2013 г.

Он оставался добрым и очаровательным до самого конца, несмотря на нараставшую спутанность сознания из-за развития деменции. Он жил со своей сестрой Кейти, но в последние два года жизни уже не мог выходить на улицу или передвигаться без посторонней помощи. Однажды утром он упал и сломал бедро. Врачи решили, что операция нежелательна, и отправили его домой почти без надежды на выздоровление. Социальный работник в больнице пообещал мне, что они организуют уход на дому, а потом в хосписе. Это было печально, но намного лучше того, чего он страшился, когда сидел в алабамской тюрьме для смертников. Уолтер сильно исхудал и по возвращении домой из больницы все слабее реагировал на гостей. Вскоре после этого однажды ночью он тихо скончался.

Мы устроили панихиду по Уолтеру в африканской методистской епископальной сионской церкви Лаймстоун Фолк неподалеку от Монровилля дождливым субботним утром. Это была та же церковь, в которой более двадцати лет назад я выступал перед конгрегацией со словами о брошенных и пойманных камнях. Так странно было снова оказаться здесь! Множество людей набилось в храм, еще больше стояло снаружи. Я смотрел на местных чернокожих, в основном бедняков, стоявших бок о бок, и их никем не оплаканные страдания витали в печальной атмосфере очередных похорон, еще более трагичных из-за неоправданной боли и ненужных мучений, которые им предшествовали. Когда я работал с делом Уолтера, у меня не раз возникало ощущение, что, если собрать всю му́ку этих подавленных жизней, всю боль всех угнетенных людей во всех небезопасных городках и деревнях округа Монро в какое-то тщательно сконструированное вместилище, они могли бы стать источником энергии для чего-то необыкновенного, работать как некое ошеломительное альтернативное топливо, способное совершить прежде невозможное действие. И кто знает, что могло бы из этого выйти – праведный взрыв или преобразующее искупление? Может быть, и то и другое.

Родственники установили рядом с гробом большой телеэкран, на котором перед началом заупокойной службы сменяли друг друга десятки фотографий Уолтера. Почти все они были сделаны в тот день, когда его освободили из тюрьмы. Мы с Уолтером стояли рядом на нескольких фото, и меня поразило то, насколько счастливыми выглядели наши лица. Я сидел на скамье и рассматривал фотографии, даже не веря, что прошло столько времени.

В тюрьме для смертников Уолтер однажды рассказал мне, как плохо ему было во время казни одного из заключенных с его яруса:

– Когда они включили электрический стул, разнесся запах горящей плоти! Все мы колотили по решеткам в знак протеста, чтобы хоть как-то бодриться, но на самом деле мне становилось только хуже. Чем сильнее я бил по решетке, тем невыносимее это было.

– Ты когда-нибудь думаешь о смерти? – помолчав, спросил он меня. Для такого человека, как Уолтер, это был необычный вопрос. – Я вот никогда раньше не думал, но теперь думаю о ней все время, – продолжал он. Вид у него был мрачный. – Здесь это все совершенно другое дело. Парни в тюрьме говорят о том, что будут делать перед своей казнью, как будут держаться. Раньше мне казалось, что это безумие – говорить о таких вещах, но, кажется, я тоже начинаю это делать.

От этого разговора мне стало неуютно, и я поспешил сказать:

– Ну тебе следовало бы думать о жизни, приятель – о том, что ты будешь делать, когда выберешься отсюда.

– О, об этом я тоже думаю. Очень много думаю. Просто это тяжко, когда видишь, как люди идут по этому коридору, чтобы их убили. Умирать по составленному судом расписанию или тюремному расписанию – неправильно. Люди должны умирать по Божьему расписанию.

Перед началом службы я думал обо всем времени, которое провел вместе с Уолтером после его освобождения. Затем запел хор, и священник произнес зажигательную проповедь. Он говорил о том, как Уолтера оторвали от семьи в расцвете сил, воспользовавшись ложью и нетерпимостью. Затем настал мой черед, и я рассказал прихожанам, что Уолтер стал мне как брат, что он поступил смело, доверив свою жизнь человеку настолько молодому, каким я был тогда. Я объяснил, что все мы чем-то обязаны Уолтеру, ведь он подвергался угрозам и террору, был неправомерно осужден и несправедливо обвинен, но так и не сдался. Он пережил унижение неправедного суда и обвинений, выдвинутых против него. Он пережил вердикт о виновности, долгое пребывание в тюрьме для смертников и несправедливые нападки всего штата. Несмотря на ущерб и травму, нанесенные ему, он вышел из тюрьмы, сохранив достоинство. Я говорил собравшимся, что Уолтер преодолел все, что сотворили с ним страх, невежество и нетерпимость. Он оставался сильным перед лицом несправедливости, и его свидетельство, свидетельство оправданного человека, возможно, сделало жизнь остальных нас чуть более безопасной, чуть более защищенной от злоупотреблений властью и ложных обвинений, которые едва не убили его. Я говорил друзьям и родственникам Уолтера, что сила, сопротивление и упорство его были победой, которой стоит радоваться, достижением, о котором следует помнить.

Я ощущал потребность объяснить то, чему научил меня Уолтер. Он заставил меня понять, почему мы должны реформировать систему уголовной юстиции, которая по-прежнему продолжает лучше обращаться с людьми богатыми и виновными, чем с бедными и невинными. Система, которая отказывает беднякам в необходимой юридической помощи, которая делает богатство и общественное положение более важными, чем сам вопрос виновности, должна быть изменена. Дело Уолтера показало мне, что страх и гнев – угрозы справедливости; они способны, как чума, заразить общество, штат или государство и сделать нас слепыми, иррациональными и опасными. Я размышлял о том, как массовое лишение свободы загромоздило американский ландшафт тюрьмами – памятниками не имеющим смысла и избыточно суровым наказаниям – и истерзало общество бессмысленной готовностью проклинать и отбрасывать прочь самых незащищенных из нас. Я рассказывал прихожанам, как дело Уолтера заставило меня понять, что проблема смертного приговора – не вопрос о том, заслуживают ли некоторые люди смертной казни за совершенные ими преступления. Истинный вопрос смертной казни в нашей стране формулируется так: Заслуживаем ли мы того, чтобы убивать?

Наконец, я сказал собравшимся в церкви, что Уолтер научил меня самому главному: милосердие – именно тогда милосердие, когда оно уходит корнями в надежду и даруется от души. Милосердие лучше всего придает силы, освобождает и преображает тогда, когда оно направлено на тех, кто его не заслуживает. Люди, которые не заслужили, которые даже не просили милосердия, – вот те, кому наше сострадание нужнее всего. Уолтер искренне простил тех, кто несправедливо обвинил его, тех, кто осудил его, людей, которые сочли его недостойным милосердия. И в конечном итоге именно простое милосердие к другим позволило ему вернуться к жизни, которой стоило радоваться, к жизни, которая была наполнена любовью и свободой, желанными для всех людей, к жизни, которая преодолела смерть и осуждение – и жить до тех самых пор, пока не пришло время умереть по Божьему расписанию.

Я не стал надолго задерживаться после панихиды. Вышел из церкви, посмотрел на дорогу и подумал о том, что после освобождения Уолтера никого так и не привлекли к суду за убийство Ронды Моррисон. Подумал о тех мучениях, которые это до сих пор причиняет ее родителям.

Множество людей подходили ко мне после службы, поскольку им нужна была юридическая помощь в связи с самыми разными вопросами. Я не взял с собой визитки, и для каждого из них записывал свой номер и просил звонить мне в офис. Вряд ли мы смогли бы помочь всем, кто нуждался в помощи, но надежда на то, что кое-что мы все-таки сможем, сделала мой обратный путь домой не таким печальным.