Глава 33

Паук заколотил по полу, но ни один удар не попал в волны клетчатого тела змеи. Вскинул брюхо, да тоже — поздно. Гадина впилась в волосистую кожу без хитина на всю длину загнутых зубов размером с добрый кинжал, из-за которых пасть её раскрывалась чуть ли не под отрицательным углом. Быстро обвилась вокруг пары лап, сжала их, вытянула с громким хрустом. Антиквар оступился, застрекотал, и вроде повалился уже набок, но вдруг вскинулся и метнулся назад, за прилавок, круша стеллажи с сувенирами и увлекая змеюку за собой. Одним укусом его было не взять, точно. Ясно было потому, что выйти из промежуточного состояния реальности по-прежнему не получалось.

— Вас в школе не учат быт точными? — голова парня висела отдельно от тела, просто в воздухе, без всяких затей в виде шеи или ещё чего-то ненужного. И когда тело осталось в прежнем положении, а она повернулась ко мне, я неосознанно ткнулся спиной в холст на стене. — Как это по-вашему? Исполнат закон. Нет. Договор — вот же это слово! Гадост язык.

Теперь ясно, что за Собиратель… Этот хлыщ и не думал мне помогать! Он от Ганса!

— Сам? Или сделат так, чтобы через бол? — это не акцент, а издевательство какое-то. Казалось, рот его был полон грецких орехов.

— Сейчас тут будут вотчинники, — соврал я, судорожно соображая.

— Нет. Пузыр ещё действует. Твой зов никто не услышит. К тому же сигнатур моей культуры слишком много. Праздник. Туристы. Тебе некуда бежат. Но можно и не через бол. Просто пошли рядом. Сам. Такси, аэропорт. Ещё успеем отпраздноват Новый год как люди.

— Всё-то вы успеть норовите с Гансом… — краем глаза я разглядел раму, внутри которой ревел нарисованный шатун, и мысленно трижды поблагодарил Сороку за то, что она подтолкнула меня наведаться в мастерскую.

— Стой. На месте.

— Не ты один со зверюгой! — довольно ухмыльнулся я, предвкушая его лицо при виде яростного бурого медведя. И коснулся картины, одновременно отдавая приказ гжее. — Только моя-то пострашней будет!

Но ничего не произошло. Картина с разбуженным посреди зимы медведем не была нарисована. Она оказалась чёртовой машинной печатью, мёртвой станочной копией, и талант гжеи на ней не сработал! Посланник Ганса брезгливо скривился, словно его вынуждали лезть руками в дерьмо, зашипел от злости и двинулся на меня открыто, грудью, как если бы меча опасался не больше, чем мотка сладкой ваты. Я налетел спиной на стык двух оставшихся картин, от безысходности повторил приказ и рубанул навстречу.

Мой клинок он поймал без затей — пятернёй. Меч звякнул беззубо, мелькнула хилая искорка, словно бы угодил он в кристалл какой или камень вместо кожи. Но вдруг лицо посланника переменилось. Холодная уверенность стекла, оставив после себя бледность недоумения. Он смотрел мне через плечо.

— Рас-с-стрелять! — произнёс кто-то со стальным спокойствием.

Выстрелы грянули прямо над ухом, я вскрикнул и отпрянул в сторону. Одной рукой, умеючи, не выпуская драгоценной трубки, в моего противника палил Иосиф Виссарионович! Я ненадолго подвис… Одна пуля угодила слуге Ганса прямо в нижнюю челюсть, три другие — в грудь, но он, живёхонький, только отступал. Это был мой шанс, и я сообразил, что другой едва ли выпадет. Прыгнул, пока Гансов прихвостень ещё был в шоке, со свистом махнул мечом так, чтобы перерубить ему несуществующую шею. И попал исключительно потому, что выбрал подходящий момент.

Посланник отпрянуть успел, но не совсем. Как-то булькнул невнятно, споткнулся и шлёпнулся спиной на пол, вытаращив на меня удивлённые зелёные глаза. Кристаллики изумруда, что редко выбивались из кожи головы, один за одним стали тускнеть и гаснуть. Он заскрёб к выходу, тщетно пытаясь встать и хватая ртом воздух. Я тоже не собирался оставаться на месте — в два прыжка оказался за его спиной и приставил меч к отсутствующему горлу.

Потому как было уже ясно: змея своего дела не сделала.

Круша прилавок, на нас выползал раненый, шальной и злющий Антиквар. Сталин затянулся, задумчиво отфильтровал усами дым и, заложив руку с трубкой за спину, с ледяной уверенностью предложил:

— Отступайте, Константин Николаевич. Я его з-задержу.

И начал методично опустошать магазин пистолета. Я надавил клинком на пустоту вместо шеи:

— Вытаскивай нас.

Мой неудавшийся пленитель что-то замычал, забулькал, хватаясь за рукава пуховика. Зелёные наросты на голове гасли один за одним. Одного взмаха, видимо, хватило. Попал всё же. Он умирал.

— Вытаскивай!.. — дёрнул его я, потому что патроны у Сталина уже закончились и он буднично, словно перед ним был вовсе не паук размером с “Оку”, взял пистолет за дуло и, держа спину, как в парадном строю, пошёл врукопашную, исчезнув за колонной. — Давай!.. У меня берегиня есть! Я помогу тебе!

— Врёшь.

Что-то там громко брякнуло, грохнуло, и нам под ноги прикатилась фуражка генералиссимуса.

— Если я сдохну, Собиратель твой обломится. Догоняешь? Когда ещё появится прирождённый Велес?! Вытаскивай, падла!.. — это был мой последний аргумент.

И он подействовал. Едва самовары приобрели первоначальный блеск, я сдуру рухнул в сферу сущностей. Надо было наоборот, просто вынырнуть, выбить к чертям свинячьим дверь да и бежать со всех ног по Невскому, но кто скажет, что правильно, а что нет, когда на тебя наползает клацающее жвалами восьмилапое чудовище?

Я поздно сообразил, что оказался в его логове. Провалился и угодил прямиком в липкое и белёсое, из чего тут было соткано всё. Забарахтался, рубанул наотмашь мечом, ощущая, как вслед за мной сюда же спускается и хозяин, слишком быстро расправившийся с посланником Ганса. Рванулся, что было сил. Да только сил не было. Не тут. Тут он повелитель всего.

Паук опустился в самый центр, продавив паутину, весом превратив её в воронку. Я не видел ничего, кроме неё. А может, кроме неё ничего и не было. Жизненной энергии оставалось ещё целое деление, да только толку от неё было не больше, чем от благословления Папы Римского. Жигуль? Нет. Гжея? Мимо. Лихо — туда же. А нкои тем более.

Можно было бы попытаться вынырнуть, но уже никак. Опять действовала блокировка. Я попался.

— Вы! Вы! — голос Антиквара звучал отовсюду, собирался в пучок сразу из нескольких источников. — Лицедеи! Мертвецы! Педерасты! Вы готовы продать всё! Себя! Их! Всё! Не… на… ви… жу…

Десяток чёрных глаз-пуговиц на серой волосистой голове приближался. Паук полз медленно, как бы смакуя то, что видел на моём лице. И это была его ошибка. Тех несколько непозволительно длинных секунд хватило, чтобы сообразить. Я полоснул клинком по ладони. Капля крови на каждую сторону, капля сзади и отпечаток спереди. Взмах. И свет.

Я не ощущал ничего, кроме света и кружения. Меня несло куда-то, вращало по двум осям с сумасшедшей скоростью, и я боялся не то что руки от тела отнять и как-то пошевелиться — даже глаза открыть! Но я был жив. Хрен его знает где, и чем этот полёт закончится, но, чёрт возьми, жив!

Эйфория от спасения была недолгой. Я вдруг понял, что совсем не Юрий Гагарин, и что эта грёбаная центрифуга начинает меня планомерно разбирать. Рвать на части, тянуть во все стороны! Я почувствовал себя игрушкой, привезённой в детский дом, что оказалась единственной целой на всю коробку, и в которую вцепились сразу несколько наиболее сильных рук. Или тем уродцем с десятком родителей, которые вдруг потянули каждый за свою пуповину…

Я не знал, как это остановить. Не знал, где нахожусь. Свет напирал, лез под сомкнутые веки и жёг глаза. Единственное, о чём я старался не забывать — ладонь. Я прижимал её, чтобы кровь не лилась куда попало. Каждая капля могла усугубить из без того незавидное положение.

В какой-то миг стало попросту невыносимо, и ничего уже не оставалось, кроме бегства в храм. Здесь трещали и лопались, словно от таранных ударов, брёвна, едва вставшие по местам доски горбились, вздымая пыль, качая постаменты, а в возникающие щели заглядывала агрессивная белизна. Главный экран вопил, что я самоубийца:

“Ранг ловчего слишком низок для самостоятельного возвышения.

Отсутствует соответствующая каста”.

Какого нахер возвышения?! Куда?!

Боль выворачивала. Казалось, я угодил в какой-то долбаный ускоритель, и меня, элементарную частицу, незримую пылинку на доске вселенской партии, прямо сейчас пытались размотать на ещё более элементарные и мизерные нити. Как веретено какое.

Где-то сбоку вдруг мелькнула бородавчатая ухмылочка, и посыпались сиплые “факи”. Жигуля никто не выпускал из заповедника, но он прямо сейчас бегал по храму и скрёб брёвна — искал выход. Нкои тоже какого-то хрена был здесь. Свитый кольцами, как и всегда, выжидал исхода всего этого светопреставления в дальнем углу. Одна только гжея испуганно держалась за свой постамент, как за надувной спасательный плот посреди разыгравшейся бури.

Храм мой рушился. Я терял власть над собой и над ним. Я истончался. Растворялся. И постаменты… На них больше не было светового ограждения! Ничто уже не удерживало мои сущности.

На пол опустилась ходуля лихо. Глаз его раскрылся, тряпьё по корявым веткам-рукам зашевелилось, и я услышал хрип. Всё трещало и ломалось, “небеса” храмового свода со протяжным стоном косились, готовые обрушиться прямо на нас, но этот хрип слышался поверх всего — громко, отчётливо. Будто…

Это хрипел я!.. Лихо душило меня даже не касаясь!..

Я упустил момент, как и почему всё это прекратилось. Лишь только тень мелькнула от одного постамента к другому, от которой во все стороны брызнули кляксы чернил, и голодная белизна меж брёвен зашипела…

Я не открывал глаз. Не просыпался. Я просто осознал себя стоящим посреди чёрной комнаты без окон и с холодным каменным полом. Высоко надо мной раскачивалась из стороны в сторону двойная лампа, словно кто-то только что с силой захлопнул невидимую дверь. Руки тряслись, язык лип к нёбу, а звук дыхания разносился подозрительно гулко. Хотелось поскорее выбраться наружу, на морозец, на воздух, увидеть простых людей, спешащих по предпраздничным хлопотам. Увидеть живые лица.

Но я не шевелился. Стоял в кругу блуждающего маятником мутно-жёлтого света и всматривался в темноту, ощущая струйки холодного пота по спине. Потому как движение во тьме даже не мерещилось. Оно было явное: множественное, мерзкое, узнаваемое.

В темноте шевелились змеи.

— С-с-слишком рано… Ещё не время… Очнис-с-с-с-сь…

Я задрал голову и со сдавленным вскриком присел. Надо мной была не лампа никакая. Меня освещали жёлтые глаза покачивающейся в танце чудовищной чешуйчатой головы.

Щёку обожгло, и видение сгинуло.

— Не-не, дружище… Не-не…

Ещё один удар. С другой стороны. Иисусом я себя не провозглашал и пощёчины терпеть не намеревался. Да только отреагировать никак не мог. Тело гудело, словно бы меня разбило электрическим разрядом, и почти не слушалось, а перед глазами плыли жёлтые круги, которые иногда сливались, образуя в центре чёрный клин вертикального зрачка, от которого нестерпимо хотелось отмахнуться.

— Дыши. Сейчас тебе нужно просто дышать. Не пытайся открыть глаза… — опять удар по щеке, — не пытайся говорю! Пока просто дыши, мозгу нужен кислород. Иначе хрен знает, что будет. Без ранга и касты, да в верхнюю сферу! Да в открытую! Н-да, глаза-то тебе хорошо пожгло. И как ты это делаешь?! Второй раз уже…

Почему-то несло гарью и было откровенно холодно. Кто бы ни был рядом, он помогал мне. Я же ощущал себя стираной тряпкой. Яйцом, что влепили со всего маху в стену. Горло болело так, словно я хлебнул виски из рассказа Андрея, в которое плюнула Нонго. Как будто я телёнка целиком выблевал. Лихо постаралось наславу.

Лихо…

Я заглянул в храм и увидел его на своём обычном месте. Спокойным. Неподвижным. В кругу света, что проецировал постамент. Смотрело ли оно куда-то в сторону, или же просто цепенело — не понять. Гжея тоже была на месте. При моём появлении она пошла вся радужными разводами, запереминалась с ноги на ногу. Радовалась, вроде как. Жигуль нашёлся внутри затянутого джунглями бомбардировщика за странным занятием: он задумчиво примерял каску с надписью к паху, будто хотел сделать из неё своеобразный набедренник. Гремлин и ухом не повёл, у него всё было в порядке, как и не происходило ничего. К нкои я даже заглядывать не стал — рыба, она и есть рыба.

Теперь точно откладывать некуда. Первым же делом, как появится возможность, выдумаю лихо заповедник. Нафиг. Не знаю почему оно напало, но хватило и раза.

На новом стеллаже, как награда за всё это сумасшествие, одиноко переливалась эмпа.

— Тебе крупно повезло, Костя, — устало произнёс тот, кто был со мною рядом. — Кстати, можешь открыть глаза. Только медленно. Я завесил окна.

Слёзы лились, словно бы неподалёку кто луку пару головок на тёрке искромсал. То ли расплывалось всё, то ли передо мной поначалу стояло нечто неоформленное и неясное. И говорило это неясное очень уж знакомым голосом. Я медленно сел. Ощупал себя. Цел. Монеты и деньги были на месте. Паспорт тоже. От этой катавасии с пауками, посланцами, змеями и центрифугами в высших сферах мироздания зверски хотелось курить.

— Дай огня… — выдавил я еле как.

— Зажмурься только.

Я затянулся и расслабился. Хотел спросить который час, да плюнул. Пофиг. Вотчина подождёт. После такого пусть все ждут.

— Как ты меня нашёл?

— Место пробуждения всегда сакрально для пробуждённого. Особенно, если он — прирождённый. И уж тем более, если он прирождённый Велес, в чьей крови течёт проклятье, позволяющее ему бродить по всем сферам реальности. После того, что со мной случилось, мне оставалось только ждать тебя тут.

Я затянулся, смахнул надоедливые слёзы и заглянул в бледное худое лицо Виктора. Мы с ним были в моей квартире.