Галина Волчек

«Расставалась я с актерской профессией мучительно»

Мне посчастливилось общаться с Галиной Борисовной ВОЛЧЕК с юности. «Мостиком» между нами поначалу был ее сын Денис Евстигнеев. Как-то я рассказал Галине Борисовне курьезную историю. Я был кандидатом в команду военнослужащих в Театре Советской армии. Там служил тогда мой брат Игорь. Несколько раз я даже участвовал, будучи кандидатом в команду, в спектаклях. И вот однажды прямо во время спектакля «Осенняя кампания 1799 года» Игорь познакомил меня на сцене с одним из «суворовцев», – это как раз был Денис, и дальше мы вместе перелезали через Альпы…

С Галиной Борисовной я тоже впервые встретился на сцене. На сцене «Современника». Я тогда снимал программу о кино «Мотор!..» и договорился с Волчек о комментарии про фильм «Король Лир», где она сыграла роль Реганы, дочери Лира. Галина Борисовна срежиссировала эту съемку: она предложила поговорить прямо в декорациях, перед вечерним спектаклем. Я уже не помню, декорации к какому спектаклю были тогда на сцене, но сам факт довольно символический. Сцена для Волчек всегда была и остается священным местом, и по сути – смыслом всей ее жизни. Хотя сама она уже давно не играет, что очень печально, поскольку Волчек – актриса выдающегося дарования.

«Современнику» Галина Борисовна служит с момента основания театра. Как-то она призналась мне о своих студенческих переживаниях: к середине четвертого курса учебы в Школе-студии МХАТ стало известно, что ее в числе других однокурсников собираются взять в Художественный театр, но в итоге она оказалась за бортом. Олег Ефремов, пробовавший себя в педагогике на этом курсе, успокаивал Галину, говорил, что не надо никуда устраиваться, поскольку «у нас все равно будет свой театр». А Волчек чуть было не уехала в Киев, в Театр имени Леси Украинки, куда ее пригласили на роль Лизы в «Горе от ума». Шли переговоры и с Юрием Завадским о службе в Театре Моссовета. Но Ефремов настоял, чтобы она отказалась от этих заманчивых предложений. И был прав.

С Волчек мы общались в разных ситуациях. Однажды огромной компанией приехали к ней домой – после премьеры фильма Дениса Евстигнеева «Лимита». Было весело и непринужденно. Женя Миронов читал стихи, Олег Меньшиков пел и играл на пианино. Расходились уже под утро. Галина Борисовна – гостеприимная хозяйка, ее быстро захватила эта творческая энергия, которая вихрем ворвалась в дом… Волчек очень трепетно относится к новому поколению. Как-то во время завтрака в отеле на берегу Балтийского моря, в Юрмале, она увлеченно рассказывала мне о молодой актрисе Марине Александровой, которая только пришла в театр: «Ты обязательно должен ее снять в своей программе «Кто там…», что я вскоре и сделал – получается, с подачи самой Волчек.

Она страшно переживает, когда кто-то из актеров покидает «Современник». «Пожалуй, никто не ушел из театра мирно, безболезненно для всех нас, кроме Кости Райкина», – делилась она со мной. Особой болью стала история с Еленой Яковлевой: «Могу сказать, что Лену я всегда любила. Я часто о ней думаю. И она прекрасно знает о том, как я к ней отношусь. У меня нет такого: «А, я помню, ты один раз уходила, второй…» Эти ее поступки я оправдываю целым рядом причин, озвучивать их я не буду, это её личное дело. Но мне не кажется, что уход принес ей счастье. Я радуюсь, когда вижу её в кино, я редко смотрю какие-то фильмы, но видела фрагменты «Ванги». Мне нравится, как она работает. Она замечательная актриса. Я сейчас смотрю на её уход иначе». Время лечит, и вот уже Волчек звонит Яковлевой с просьбой вернуться в спектакль «Играем Шиллера!..». И сейчас Елена Яковлева вновь играет в «Современнике» одну из своих самых совершенных театральных ролей – Марию Стюарт. Будет ли продолжение? Посмотрим.

Галине Волчек в декабре 2018 года исполнилось 85 лет. Самым большим подарком для нее стало возвращение театра после реконструкции в родное здание на Чистых прудах. В день юбилея Галины Борисовны в театре состоялся торжественный вечер. «Нас ждут непростые недели, – снимая пафос, сказала в самом начала юбилярша. – Приспособиться к новому свету и звуку быстро невозможно. Но мы возвращаемся домой, это главное».

…Свой предыдущий юбилей, 80-летие, Волчек встретила в репетиционном зале. Она выпускала спектакль «Игра в джин» с Лией Ахеджаковой и Валентином Гафтом. А в паузах между репетициями шла в свой рабочий кабинет… Терпеливо дожидаюсь встречи с Галиной Борисовной в её приемной. Из кабинета, что-то договаривая на ходу, выходит Сергей Гармаш. Потом с деловыми бумагами заглядывает сотрудница театра. И, наконец, мы начинаем разговор с глазу на глаз. Для атмосферы один нюанс. На хозяйке красивая черная кофта и разноцветный шарфик, его Волчек все время поправляла, как-то ловко перевязывала, и выглядело это очень элегантно. Она вообще трепетно относится к каждой детали своего гардероба.

Нашу беседу пришлось минут на двадцать прервать. Молодой актрисе требовались указания по поводу срочного ввода в спектакль «Пигмалион», и я стал свидетелем блистательного мастер-класса от режиссера Волчек. Закончив беседу, мы расцеловались, а кабинет уже наполнялся новыми людьми и новыми проблемами. И так у Волчек целый день. И каждый день. А в другом ритме она жить не может. И не захочет никогда.

– Галина Борисовна, мне давно хотелось узнать: почему кто-то произносит вашу фамилию «Во́лчек», а кто-то «Волчо́к»?

– Расскажу. Сначала это был мой собственный идиотизм, а потом уже моих друзей из молодости. Окончив школу, я поступила в Школу-студию МХАТ. Больше всего я тогда боялась, что станут говорить, будто меня взяли, потому что папа известный оператор и режиссер. Тогда же было модно без конца обсуждать, у кого родители артисты. Мне хотелось всего этого избежать. И я сказала себе: «Раз папа Во́лчек, то я буду Волчок!» Со мной учился Игорь Кваша, преподавал на курсе Олег Ефремов, они, собственно, и подхватили, стали называть меня Волчо́к.

– «Волчо́к» – в этом есть что-то зловещее.

– Про это я даже не думала. Мне просто не хотелось, чтобы меня с папой ассоциировали. Сейчас меня так Сережа Гармаш называет, а из-за него еще полтеатра. Не буду же я всех затыкать, я только говорю: «Ребята, не будьте безграмотными. Если я была идиоткой, то вам-то надо себя в руки взять!» (Улыбается.)

– Скоро премьера вашего спектакля «Игра в джин». Не было страшно после семилетнего перерыва снова садиться в режиссерское кресло?

– Предыдущей моей постановкой был «Заяц. Love Story». Конечно, страшно. Но, наверное, самое главное – это чувство долга. Это то, что заставляет меня, несмотря на болезни, плохое настроение, двигать и дальше эту повозку и не останавливаться.

– Вы впускаете в театр свежий воздух, молодые режиссеры ставят спектакль за спектаклем. У вас нет ощущения, что кто-то из новичков вас, скажем так, подсиживает?

– Я вообще никогда не думала об этом. Знаешь, Вадик, есть люди, которые любят на хвосте приносить всякие вести: а вот мы знаем, мы слышали, про вас говорят то-то, подсиживает такой-то… Я не хочу всю эту ерунду повторять. Самое страшное для меня, если на театр, когда мы уйдем, амбарный замок повесят. Надо иметь смену, так что пусть подсиживают. Комплексов по этому поводу у меня нет.

– Бывали моменты, когда «главрежство» казалось вам непосильной ношей?

– Бывали, и не раз. Но я ко всему стараюсь подходить ответственно. Если, скажем, меня спрашивают: бросали ли вы когда-нибудь курить? – я отвечаю, что попытаюсь это сделать только в тот момент, когда поверю, что действительно смогу бросить. Так что я не из тех, кто кидается заявлениями. Хотя однажды такое заявление все-таки написала – нервы не выдержали: это была обида по линии внутритеатральной, думала, что не смогу её пережить. Но видишь, не ушла.

– А когда вы почувствовали вкус к режиссуре? Почему-то я никогда вас об этом не спрашивал.

– Это, Вадик, не был рациональный момент, который позволил бы мне сразу все осознать до конца. Для меня все произошло почти случайно. Дело в том, что в первые годы «Современника» в конце сезона на худсовете обсуждали каждого актера на предмет его дальнейшего пребывания в театре. И вот группа «предупрежденных» о грядущем увольнении решила самостоятельно поставить спектакль «Пять вечеров» Александра Володина, чтобы доказать свою жизнеспособность. В то время я была беременна, не могла играть, и актеры попросили меня, сидя на стуле, подкидывать им идеи. Из этого моего «сидения» получился первый режиссерский опыт. Моя профессиональная гордость была удовлетворена тем, что никого из «предупрежденных» (а среди них был и Слава Любшин!) в тот год не отчислили. Более того, спектакль включили в репертуар, хотя тогда же «Пять вечеров» поставил сам Ефремов. Некоторое время так и играли поочередно два спектакля – поразительная творческая щедрость Олега Николаевича!

– Ефремов ведь поначалу не пускал в театр «чужую» режиссуру.

– На мой взгляд, это совершенно справедливо, – не было еще прочной школы, эстетика только вырабатывалась, рождался общий язык. После «Пяти вечеров» Ефремов уговорил меня поставить еще один спектакль – уже официально. Это были «Двое на качелях».

– Режиссура постепенно вытеснила из вашей жизни актерскую профессию. Жалеете об этом?

– В общем-то театр не баловал меня хорошими ролями – за всю жизнь сыграла только три стоящие роли: Грачиху в спектакле «Без креста», мисс Амелию в «Балладе о невеселом кабачке» и Марту в «Кто боится Вирджинии Вульф?». Мы все в «Современнике» были воспитаны на убеждении: актер должен играть только то, что нужно театру. Одинаково серьезно относились и к главным ролям, и к эпизодам. И все же расставалась я с актерской профессией мучительно. После того как поставила «Обыкновенную историю», за которую мы получили Государственную премию, меня решили перевести на режиссерскую ставку. Помню, как я тогда плакала, – мне казалось, что прощаюсь с актерской профессией навсегда. Слезы мои, как видишь, были оправданны… Позже я совершенно потеряла вкус к актерской работе. Режиссура настолько вытеснила из моей жизни первоначальную профессию, что у меня давно нет ни актерской мечты, ни каких-либо актерских притязаний… В театре я и днюю, и ночую, занимаюсь не своими делами: то ремонт, то переезд, то гастроли, то поиск спонсоров. Я же никого этим не обременяю, никого не прошу за меня куда-то сходить или что-то сделать, я все пытаюсь сделать сама.

– Далеко не каждая женщина выдержит такую нагрузку, и далеко не каждый мужчина выдержит рядом такую сильную женщину.

– Вот-вот. Я не знаю ни одного человека, которому было бы приятно, когда его называют «муж такой-то» или «жена такого-то». Само собой, появляются определенные комплексы. Я пыталась с этим бороться, когда жила с Марком (Марк Абелев, известный ученый, бывший муж Галины Волчек. – Прим.), с которым, как ты знаешь, у меня до сих пор замечательные отношения. Помню, из некоторых посольств вместо письма «госпоже такой-то с супругом» стали присылать персональные конверты. Это была большая победа.

– Как вы считаете, режиссерское кресло меняет сознание женщины?

– Мне это режиссерское кресло приносило столько тяжелых, неприятных моментов, что я потеряла все свое здоровье. Каждый раз после очередного стресса, связанного с ситуацией в театре, я понимаю, даже чувствую, как уходит значительная часть оставшегося здоровья. К сожалению, в любом театре есть и должны быть обиженные люди, потому что не все равны талантом.

– Эти обиженные когда-нибудь выступали против вас?

– Нет, но пережила я многое. Даже мой любимейший Гафт, который тоже меня очень любит, много лет назад при молодых, когда Мишка Ефремов и еще кто-то был на сцене, сказал: «Да какой ты режиссер?» Если ему припомнить, он, конечно, скажет: «Галюня, ты что, этого не было!» Тогда я ему ничего не ответила и продолжала репетировать. Так что всякое бывало.

– А сейчас бывает «всякое»?

– А как же? У меня болела душа, когда Марина Неёлова отказалась играть в спектакле «Враги. История любви». Был страшнейший стресс, я даже в больницу попала. А выйдя, встретилась с Катей Половцевой, молодым режиссером, попросила подыскать что-то для Неёловой. Я очень рада, что у неё получилась «Осенняя соната».

– Благородный жест главного режиссера, который умеет подняться над личными амбициями и обидами.

– Возможно. А вот когда я думала о Гафте, о новой роли для него, то вспомнила о пьесе «Игра в джин».

– Кстати, я в школьные годы смотрел «Игру в джин» в Малом театре. Спектакль привезли американцы.

– А как ты думаешь, почему они его привезли?

– Неужели с вашей подачи?

– Конечно. Когда я была в Америке в конце 70-х, решила две недели смотреть в Нью-Йорке только театральные постановки. Короче, я посмотрела там всё, Вадик. Всё, что ты сейчас видишь, всё, что сейчас называют словами «фишки», «креатив», всего этого я насмотрелась на Бродвее в 1978 году. Там было что-то интересное, разумеется, но в массе своей всё это было не гуд. А потом я попала на постановку The Gin Game с оскароносной Джессикой Тэнди и Хьюмом Кронином. Тогда я сказала себе: «Если бы Станиславский открыл сейчас глаза и увидел то, что видела я на этом Бродвее, он бы сам закрыл крышку своего гроба. Но если бы увидел «Игру в джин», то, безусловно, понял бы, что театр есть!» Джессика и Хьюм стали моими большими друзьями – изумительные люди, они ко мне потом приезжали в гости. Они-то и дали мне эту пьесу и сказали: «Делай с ней что хочешь».

– Грандиозно!

– И вот, видишь, я вернулась к этой пьесе. Я думала о Гафте в главной роли, и тут он мне звонит и говорит: мол, мне Ахеджакова принесла одну пьесу, которую ей предлагают сыграть где-то там. Я спросила какую. Когда он мне ответил, я расхохоталась. «Игра в джин»! Тогда я приняла решение как можно быстрее её поставить.

– Интересно, поведение режиссера-женщины как-то отличается от поведения ваших коллег-мужчин?

– Я могу работать терпением, могу долго и ласково объяснять необходимость того или другого шага. Мужчина этого не сделает. Недавно была у меня ситуация: артист, которого я люблю, талантливый, хотел уйти из театра и пришел ко мне на разговор. Это была его личная драма, связанная с тем, что его вторая половина тогда еще оставалась тут, а они развелись.

– И вы по-женски почувствовали эту драму.

– Я это поняла сразу. Я говорю: «Сейчас я расскажу тебе абсолютную правду о себе». И я ему рассказала про свой развод с Женей Евстигнеевым. Я даже прослезилась, и он это видел. Я всё рассказала: и как Женя ушел от меня, когда нашему сыну Денису было два года. И как я металась из Саратова в Москву – это случилось в Саратове на гастролях. И как потом я работала в театре с Лилей Журкиной, к которой Женя ушел, и она вела себя не очень тактично, мягко говоря… И потом я сказала: «Я тебя не отпускаю. Ты будешь, ты можешь, ты должен». И он ответил: «Спасибо, моя мама будет рада».

– Какая щемящая история… Галина Борисовна, мы с вами знакомы давно. Я знаю, что вам никогда не бывает скучно и одиноко.

– Да. Я, слава богу, не депрессивный человек по натуре. Не скажу, что я такой солнечный и розовый оптимист, но если брать два этих понятия – «пессимист» и «оптимист», то я скорее оптимист. Я верю в то, что Господь всё сделает так, как надо. Конечно, бывают моменты, когда я расстраиваюсь. Но в последние годы заплакать для меня – дело очень тяжелое.

– А какое время вы можете назвать самым счастливым?

– (Задумывается.) Если подходить к себе с разбором режиссерским, то я очень интересный типаж. Я благодарна и судьбе, и Богу, и людям. А в целом я не умею фиксировать моменты удачи, счастья. За свою длинную жизнь могу назвать скорее счастливые секунды, дни. Это, конечно, родильный дом номер такой-то, когда сказали, что сейчас мне принесут моего сына. Я ненормальная мать, я это признаю. Я очень люблю маленьких детей, так что сына своего я залюбила.

– Извините, разве у вас было на это время?

– Ну ты же понимаешь, что бо́льшую часть времени наши маленькие дети проводят за кулисами театра… Возвращаясь к счастливым моментам, о которых ты спрашивал: кроме рождения Дениса, это утро в Америке после премьеры спектакля по пьесе Рощина «Эшелон». Я ставила в «Аллей», крупнейшем театре Хьюстона, из Нью-Йорка специально приехали критики, вся театральная общественность. Я была первым советским режиссером, приглашенным туда на постановку. Был триумф. Как это часто пишут в пошлых книгах: «Она проснулась утром и почувствовала себя счастливой».

– Галина Борисовна, насколько замкнуто вы сегодня живете? Бывает желание с кем-то поговорить по телефону просто так, не по делу?

– Нет. У меня на это уже сил не остается. Я уже такая вымученная прихожу из театра, что болтать по телефону нет никакой потребности. Большие тусовки, где, знаешь, по триста-четыреста человек, приемы… Устаю. Для меня самая прелесть, когда собираются максимум человек восемь, когда можно сесть за стол и слышать друг друга, что-то рассказывать. Я горжусь тем, что у меня со многими друзьями Дениса теплые отношения. Я просто обожаю Володю Машкова. Был такой анекдотический случай. Я не смотрела «Ликвидацию» и в какой-то из выходных дней заперлась и сказала, что посмотрю все 14 серий. Закончила в половине первого ночи. И (это только я могу, конечно), не посмотрев на часы, не сообразив, что Машков в Америке, что огромная разница во времени, кинулась ему звонить. Я была под таким впечатлением невероятным. Потом Володя мне сказал: «Я чуть со стула не упал, когда ваш голос услышал». Так что у меня со многими ребятами хорошие отношения. Я уж не говорю про Антона Табакова. Ты прекрасно знаешь, как я к вам с Игорем отношусь.

– Знаю, Галина Борисовна, и очень это ценю. Одно меня печалит: сколько вас помню, вы всегда с сигаретой. Что же это такое?!

– Это единственное, что меня расслабляет, я ведь человек непьющий. Я физически плохо переношу алкоголь – у меня от него голова начинает болеть.

– А как же шумные актерские компании в молодости?

– Что ты! Я у Олега Ефремова вырывала стакан и в какой-нибудь рядом стоящий кактус все выливала.

– Признайтесь, когда вы начали курить?

– Расскажу тебе историю. Мы с Наташей Ромм, дочерью знаменитого режиссера Михаила Ромма, не просто дружили, а были как сестры: наши отцы работали вместе. И мы каждый день встречались то у нас, то у них – жили в соседних подъездах. Эталоном красоты, величественности, женского обаяния для нас, 12-13-летних, была актриса Елена Кузьмина, жена Ромма. Этот образ полулежащей всегда Кузьминой: одна рука поддерживает голову, а другая держит сигарету… Мы завороженно смотрели на нее, а потом решили подойти к зеркалу и примерить на себя этот образ, посмотреть, как он соединится с нами. И тогда я единственный раз увидела, как папа плакал: он увидел меня с сигаретой, а я не заметила, что он вошел.

– Но вас, увы, это не остановило.

– Нет, конечно. Он страдал от моего курения, но он не мог меня ежедневно воспитывать – снимал кино. Папа был для меня идеалом. Он был просто исключительным человеком, скромнейшим при этом – на грани медицинской проблемы была его скромность. Если его куда-то выбирали, в президиум, он там прятался, его нельзя было найти даже с биноклем. У папы было пять лауреатских премий, он снимал как оператор все фильмы Ромма.

– Вы с такой нежностью говорите об отце. А с мамой какие у вас были отношения?

– В 13 лет меня посадили на крутящийся стул от пианино, и мама сказала: «Галя, мы расходимся с твоим отцом». Мне было стыдно. То, что они расстанутся, я знала уже давно. Я чувствовала все и понимала, что они оба живут своей жизнью. И мама говорит: «Ты должна выбрать, с кем ты будешь жить». Мама у меня была авторитарной. Я сразу сказала: «С папой».

– Почему? Вы так остро чувствовали недостаток материнского тепла?

– Чувствовала, конечно. Но это вызывало у меня не страдание, а протест. Мама жила тремя этажами ниже, в этом же подъезде. Конечно, я к ней ходила. Она была жестким человеком, она не проводила меня в школу, когда я в первый класс пошла. Не поехала со мной в эвакуацию: отправила меня, шестилетнюю девочку, с няней, а сама осталась в Москве, хотя не работала.

– Понятно, эта боль жила в вас.

– Да, но в сторону того, что так не может быть, так не должно быть. У меня была няня, которую я просто обожала. И в итоге, конечно, она во многом мне заменила мать. Отец не занимался мной, не покупал мне платья. Только когда я получила аттестат, он сшил мне костюм у Затирки – был такой портной, который шил всем киношникам. Он сшил мне мужской абсолютно костюм, только с юбкой. Я выглядела как депутат Верховного Совета из далекой глубинки. В Школу-студию МХАТ так поступала. А при этом абсолютно детское личико, и фигура такая же, как сейчас.

– Я слушаю вас, дорогая Галина Борисовна, и точно знаю, что вы никогда не станете ретроперсонажем. Никогда.

– Слава богу. Я бы этого не хотела. Когда меня где-то встречают и говорят: «Вы легенда», я говорю: ой, не надо, я вас умоляю, никакая я не легенда, я же сейчас перед вами. Расскажу тебе одну смешную историю, только это не для интервью. У меня был творческий вечер в Питере, в Филармонии. Меня доводила боль в спине, поэтому я в основном сидела. Когда всё закончилось – меня там очень хорошо принимали, и «браво» кричали, и цветы несли, – я хотела быстрее дойти до стула, сесть и покурить. Я дошла, плюхнулась на стул, и вдруг толпа ринулась за автографами: подпишите, давайте сфоткаемся. В основном молодые, но и пожилых было много. И подходит женщина, рыжая, с ярко накрашенными губами, не знаю, сколько ей лет, но уже не очень молодая. Прорывается через толпу и орет: «Это мой кумир! Это мой кумир!» Я такие пафосные и громкие слова не переношу. Она падает передо мной на колено, а у меня только одна мысль: как она поднимется сама или как мне ее поднять? Собралась толпа, а она продолжает: «У многих кумир (Вадик, не упади!) – это Анджелина Джоли, а у меня – Волчек!» (Улыбается.)

– Этот рассказ я напечатаю обязательно! Отличный финал для нашей беседы.