Глава XVIII

Тристан – юродивый

Вновь увидел Тристан Бретань, Карэ, герцога Гоэля и жену свою, белорукую Изольду. Все его ласково встретили, но белокурая Изольда его прогнала, и для него ничего не осталось в мире. Долго томился он вдали от нее, но однажды решил снова повидать ее, готовый на то, чтобы она снова велела позорно избить его своей страже и слугам. Он знал, что вдали от нее его неизбежно и скоро постигнет смерть; так лучше уж умереть сразу, чем умирать медленно, каждый день. Кто живет в скорби, подобен мертвецу. Тристан желает смерти, жаждет ее. Пусть же королева по крайней мере узнает, что он погиб из-за любви к ней; если она узнает это, ему легче будет умереть.

Он ушел из Карэ, не сказав никому, ни родным, ни друзьям, ни даже своему милому товарищу Каэрдину; он ушел, нищенски одетый, пешком: никто не обращал внимания на бедных бродяг, что странствуют по большим дорогам. Он шел до тех пор, пока не достиг берега моря.

В гавани снаряжалось в путь большое торговое судно; уже моряки натягивали паруса и поднимали якорь, чтобы отплыть в открытое море.

– Да хранит вас Господь, добрые люди, и счастливый вам путь! В какие края вы направляетесь?

– В Тинтажель.

– В Тинтажель? Добрые люди, возьмите меня с собой!

Он садится на корабль. Попутный ветер надул паруса, и судно понеслось по волнам; пять ночей и пять дней плыло оно к Корнуэльсу, а на шестой пристало к гавани Тинтажеля.

За гаванью возвышался над морем замок, хорошо укрепленный со всех сторон: можно было в него войти только через одну железную дверь, и два надежных сторожа охраняли ее день и ночь. Как проникнуть в замок?

Тристан сошел с корабля и сел на берегу. Он узнал от проходившего мимо человека, что Марк находится в замке и недавно собирал двор.

– А где же королева и ее прекрасная прислужница Бранжьена?

– Они также в Тинтажеле, я недавно их видел; королева Изольда казалась печальной по обыкновению.

При имени Изольды Тристан вздохнул и подумал, что ни хитростью, ни удальством ему не удастся увидеть снова свою возлюбленную: ведь король Марк убьет его…

«А не все ли равно, если даже убьет? Не умру ли я от любви к тебе, Изольда? И что делаю я каждый день, как не умираю? А ты, Изольда, если бы знала, что я здесь, согласилась ли бы ты побеседовать со своим милым, не велела ли бы выгнать его своей страже? Пущусь на хитрость, оденусь юродивым; это безумие будет великой мудростью. Иной примет меня за слабоумного, а будет не умнее меня; тот сочтет меня дурнем, кто сам еще более дурень».

Проходил рыбак в куртке из грубой шерстяной ткани с большим капюшоном. Увидев его, Тристан сделал ему знак и отвел в сторону:

– Друг, хочешь променять свою одежду на мою? Дай мне свою куртку – очень она мне нравится.

Рыбак посмотрел на одежду Тристана, нашел ее лучше своей, тотчас взял ее и быстро удалился, радуясь обмену.

Затем Тристан обстриг наголо свои светлые кудри, оставив на голове только крест из волос; вымазал свое лицо снадобьем из чудодейственной травы, привезенным из его страны, и тотчас цвет лица и облик его изменились так поразительно, что ни один человек на свете не мог бы его узнать. Он вырвал в огороде сук каштанового дерева, сделал из него палку, привесил ее к шее и босиком отправился прямо к замку.

Привратнику он показался несомненно помешанным, а он спросил его:

– Подойди-ка. Где ты так долго был? Тристан ответил, изменив свой голос:

– На свадьбе аббата из Мона, одного из моих друзей. Он женился на аббатисе, толстой особе в покрывале. От Безансона до Мона все священники, аббаты, монахи и церковнослужители были приглашены на эту свадьбу; и все они, с палками и посохами, прыгают, играют и пляшут на лугу, под тенью высоких деревьев. Но я их оставил, чтобы прийти сюда, потому что сегодня я обязан прислуживать при королевской трапезе.

– Войдите же, сеньор, сын косматого Ургана, – сказал ему привратник. – Вы велики ростом и волосаты, как он; весьма похожи на вашего отца.

Когда Тристан вошел в замок, играя своей дубинкой, слуги и конюшие столпились вокруг него и стали травить его, как волка.

– Поглядите на помешанного, у-гу-гу!

Они кидали в него камнями, колотили его палками, но он терпел это, прыгая, предоставляя себя на их волю; если на него нападали слева, он оборачивался и бил палкой направо.

Среди смеха и крика, увлекая за собой беспорядочную толпу, он добрался до порога залы, где под балдахином, рядом с королевой, сидел король Марк. Он подошел к двери, повесил на шею свою дубину и вошел. Увидав его, король сказал:

– Вот славный собеседник. Пусть приблизится. Его привели, с палкой на шее.

– Привет тебе, дружок! – сказал Марк. Тристан ответил, до крайности изменив голос:

– Государь, добрейший и благороднейший из всех королей, я знал, что при виде вас мое сердце растает от нежности. Да хранит вас Бог, славный повелитель!

– Зачем пришел ты сюда, дружок?

– За Изольдой, которую я так любил. У меня есть сестра, которую я к вам привел, прекрасная Брюнгильда. Королева надоела вам, попробуйте эту. Поменяемся: я отдам вам сестру, а вы дайте мне Изольду; я ее возьму и буду преданно служить вам. Король засмеялся:

– Если я тебе отдам королеву, что станешь ты с ней делать, куда ее уведешь?

– Туда, наверх, между небом и облаком, в мое чудное хрустальное жилище. Солнце пронизывает его своими лучами, ветры не могут его поколебать; туда понесу я королеву, в хрустальный покой, цветущий розами, сияющий утром, когда его освещает солнце.

Король и бароны говорят промеж себя:

– Славный это дурень, на слова мастер!

Он сел на ковер и нежно смотрит на Изольду.

– Друг, – сказал ему Марк, – откуда явилась у тебя надежда, что моя жена обратит внимание на такого безобразного дурака, как ты?

– У меня есть на то право: много для нее я потрудился, из-за нее и с ума сошел.

– Кто же ты такой?

– Я Тристан, что так любил королеву и будет любить ее до смерти.

При этом имени Изольда вздохнула, изменилась в лице и гневно сказала ему:

– Ступай вон! Кто тебя привел сюда? Ступай вон, злой дурак!

Он заметил ее гнев и сказал:

– А помнишь ли ты, королева Изольда, тот день, когда, раненный отравленным мечом Морольда, плывя по морю со своей арфой, я случайно пристал к ирландским берегам? Ты меня исцелила. Неужели ты не помнишь этого больше?

– Вон отсюда, дурак! – отвечала Изольда. – Не нравятся мне ни твои шутки, ни ты сам.

Тут помешанный обернулся к баронам и погнал их к дверям, крича:

– Вон отсюда, дурни! Дайте мне поговорить с Изольдой наедине: ведь я пришел сюда миловаться с ней.

Король засмеялся, а Изольда покраснела и сказала:

– Прогоните этого безумца, государь!

А тот продолжал своим страшным голосом:

– А помнишь ли ты, королева Изольда, большого дракона, которого я убил в твоей стране? Я спрятал его язык в кармане и, совсем опаленный его ядом, упал у болота. Дивный тогда я был рыцарь!.. И я ждал смерти, когда ты пришла ко мне на помощь.

– Замолчи! – отвечала Изольда. – Ты оскорбляешь рыцарей, ты помешан от рождения. Да будут прокляты моряки, которые привезли тебя сюда, вместо того чтобы бросить в море!

Юродивый громко расхохотался и продолжал:

– А помнишь ли ты, королева Изольда, о том, как во время купанья ты хотела убить меня моим же мечом, и сказку о золотом волосе, которою я тебя успокоил, и о том, как я защитил тебя от сенешаля?

– Умолкни, злой рассказчик! Зачем явился ты сюда со своими бреднями? Вчера вечером ты упился, и, наверно, хмель внушил тебе эти грезы.

– Правда, я пьян, и от такого напитка, что никогда опьянение это не пройдет. А помнишь ли ты, королева Изольда, тот чудный, жаркий день в открытом море? Тебе захотелось пить – помнишь ли, королевская дочь? Мы выпили оба из одного кубка. С той поры я всегда был пьян, и плохим опьянением…

Когда Изольда услышала эти слова, которые она одна могла понять, она закрыла лицо мантией, встала и хотела уйти, но король удержал ее за горностаевый капюшон и заставил снова усесться с ним рядом:

– Погоди немного, дорогая Изольда, дай дослушать его глупости до конца.

– Какие же мастерства знаешь ты, юродивый?

– Я служил королям и графам.

– В самом деле? Умеешь ли ты охотиться с собаками и птицами?

– Конечно, когда мне приходит в голову поохотиться в лесу, я умею ловить с моими борзыми журавлей, что летают в поднебесье, с ищейками – лебедей, белых гусей, диких голубей, с моим луком – нырков и выпей.

Все добродушно рассмеялись, а король спросил:

– А что добываешь ты, дружок, когда идешь на охоту за речной дичью?

– Беру все, что нахожу: с ястребами – лесных волков и больших медведей, с кречетами – кабанов, с соколами – серн и ланей, лисиц – с коршунами, зайцев – с кобчиками. И когда я возвращаюсь к тому, кто оказывает мне гостеприимство, я хорошо умею играть дубиной, наделять головнями конюших, настраивать мою арфу и петь под музыку, любить королев и бросать в ручей хорошо выстроганные щепки. В самом деле, разве не хороший я менестрель? Сегодня вы видели, как я умею драться палкой.

И он принялся размахивать ею вокруг себя.

– Ступайте вон отсюда, – крикнул он, – корнуэльские сеньоры! Чего еще ждете вы? Разве вы еще не наелись, не сыты?

Позабавившись дураком, король велел подать себе коня и ястребов и увел с собой на охоту рыцарей и оруженосцев.

– Государь, – сказала ему Изольда, – я чувствую себя усталой и расстроенной. Дозволь мне отдохнуть в моей комнате, я не могу более слушать эти глупые шутки.

Она удалилась, задумавшись, в свою комнату, села на постель и сильно загоревала:

– Несчастная я! Для чего я родилась? На сердце у меня тяжело и печально. Бранжьена, дорогая сестра, жизнь моя так сурова и жестока, что лучше было бы умереть. Там какой-то помешанный, выстриженный накрест, пришел в недобрый час: этот юродивый, этот жонглер – волшебник или знахарь, он в точности знает все обо мне, о моей жизни; знает такое, чего никто не ведает, кроме тебя, меня и Тристана; он узнал это, бродяга, гаданьем и колдовством.

Бранжьена ответила:

– Да не сам ли это Тристан?

– Нет! Тристан прекрасен, он лучший из рыцарей, а этот человек уродлив и мерзок. Да будет он проклят Богом! Да будет проклят час его рождения, проклят и корабль, привезший его, вместо того чтобы утопить там, далеко, в глубоких волнах!

– Успокойтесь, королева, – сказала Бранжьена, – сегодня вы только и знаете, что проклинать и отлучать. Где вы научились такому делу? Но, может быть, этот человек – посланец Тристана?

– Не думаю, я его не признала. Но пойди за ним, дорогая, поговори с ним, посмотри, не признаешь ли ты его.

Бранжьена направилась в залу, где оставался лишь юродивый, сидевший на скамье.

Тристан узнал ее, бросил палку и сказал:

– Бранжьена, благородная Бранжьена, заклинаю тебя Богом, сжалься надо мной!

– Какой дьявол научил тебя моему имени, противный Дурак?

– Давно я его знаю, красавица! Клянусь моей головой, некогда белокурой; если разум ее покинул, то виною тому ты, красавица. Не ты ли должна была оберечь любовное зелье, которое я выпил в открытом море? Было жарко, Изольда отпила из серебряного кубка и подала его мне. Ты одна это знаешь, красавица, – разве не помнишь ты этого более?

– Нет, – отвечала Бранжьена и, взволнованная, бросилась к комнате Изольды.

Но помешанный побежал вслед за ней с криком: «Сжалься!»

Он вошел, увидел Изольду, кинулся к ней, протянул руки и хотел прижать ее к своей груди; но, застыдившись, вся в холодном поту от волнения, она откинулась назад, избегая его. Видя, что она от него отстраняется, Тристан затрепетал от стыда и гнева, отошел к стене у двери и сказал своим по-прежнему измененным голосом:

– Да, я слишком долго жил, если дожил до дня, когда Изольда меня отталкивает, не удостаивает любви, презирает меня. О Изольда, кто сильно любит, не скоро забывает! О Изольда, прекрасен и дорог полноводный ручей, который разливается и бежит широкими светлыми волнами; когда он высохнет, он ни к чему не годен. Такова любовь, которая иссякла.

Изольда ответила:

– Я смотрю на тебя, друг, и сомневаюсь; дрожу, не уверена, не узнаю Тристана.

– Королева Изольда, я Тристан – тот, который так любил тебя. Или не помнишь того карлика, который насыпал муку между нашими постелями, мой прыжок, кровь, что потекла из моей раны, подарок, который я тебе прислал, – собачку Пти-Крю с волшебной погремушкой? Или не помнишь ты искусно обструганных щепок, которые я бросал в ручей?

Изольда смотрит на него, вздыхает, не знает, что сказать и чему верить; она отлично видит, что ему известно все, но было бы безумием признать в нем Тристана. А он говорит ей:

– Королева и госпожа моя, я вижу ясно, что вы бросили меня; я обвиняю вас в измене. Я изведал, однако, дни, красавица, когда вы любили меня искренно: то было в темном лесу, под лиственным сводом. Помните ли вы тот день, когда я вам отдал мою собаку, славного Хюсдена? О, она меня всегда любила и ради меня покинула бы белокурую Изольду. Где она? Что вы с ней сделали? Она по крайней мере узнала бы меня.

– Она бы узнала вас? Вы говорите пустяки. С тех пор как Тристан уехал, она все время лежит там, в своей конуре, и бросается на всякого, кто подходит к ней. Бранжьена, приведи ее ко мне.

Бранжьена привела собаку.

– Поди сюда, Хюсден, – сказал Тристан. – Ты был моим, я возьму тебя снова.

Когда Хюсден услышал его голос, он вырвался с привязью из рук Бранжьены, подбежал к своему хозяину, стал вертеться у его ног, лизать ему руки, лаять от радости.

– Хюсден, – воскликнул юродивый, – благословен тот труд, который я затратил, воспитав тебя! Ты меня лучше принял, чем та, которую я так любил. Она не хочет признать меня. Узнает ли она хоть этот перстень из зеленой яшмы, который когда-то мне подарила, плача и целуя меня, в день расставания? С этим маленьким перстнем из яшмы я никогда не разлучался: часто я просил у него совета в моих печалях, часто орошал горькими слезами зеленую яшму.

Изольда увидела перстень. Она широко раскрыла руки:

– Вот я! Возьми меня, Тристан!

Тогда Тристан перестал изменять свой голос.

– Милая, как могла ты так долго не узнавать меня – дольше, чем эта собака? Разве дело в перстне? Разве не думаешь ты, что мне было бы отраднее, если бы ты узнала меня при одном напоминании о былой любви? Разве дело в звуке моего голоса? Звук моего сердца – вот что ты должна была бы услышать!

– Милый, – сказала Изольда, – я, быть может, услышала его раньше, чем ты думаешь, но мы окружены кознями: могла ли я, как эта собака, последовать своему влечению, подвергая тебя опасности быть схваченным и убитым на моих глазах? Я оберегала себя, оберегала и тебя. Ни твое напоминание о былой жизни, ни звук твоего голоса, ни самый этот перстень ничего мне не доказывают, так как все может быть злым делом волшебника. Но при виде перстня я сдаюсь. Разве не клялась я, что, как только его увижу, хотя бы мне погибнуть, я исполню все, что ты пожелаешь, будет ли то мудро или безумно? Мудро или безумно, я твоя; возьми меня, Тристан!

Она упала без чувств на грудь своего милого. Когда она пришла в себя, Тристан держал ее в объятиях, целовал ей глаза и лицо. Он вошел с ней под полог. В руках он держал королеву.

Чтобы позабавиться юродивым, слуги приютили его под лестницей залы, как собаку в конуре. Он смиренно выносил их насмешки и удары, потому что порой, приняв свое прежнее обличье и красоту, он шел из своей берлоги в горницу королевы.

Но спустя несколько дней две служанки заподозрили обман и предупредили Андрета. Тот приставил к женскому покою трех хорошо вооруженных дозорных. Когда Тристан хотел войти в него, они закричали:

– Назад, дурак! Возвращайся к себе на солому!

– Что это, славные сеньоры? – сказал юродивый. – Разве сегодня вечером мне не след миловаться с королевой? Не знаете ли вы разве, что она меня любит и меня ждет?

Тристан замахнулся палкой. Слуги испугались и дали ему пройти. Он заключил Изольду в свои объятия.

– Надо мне бежать, дорогая, ибо вскоре меня узнают. Надо бежать, и, без сомнения, я уже никогда не вернусь. Смерть моя близка: вдали от тебя я умру с тоски.

– Обними меня крепко, мой милый, и прижми так сильно, чтобы в этом объятии наши сердца разорвались и души улетели! Увези меня в счастливую страну, о которой ты некогда говорил: в страну, откуда никто не возвращается, где чудесные певцы поют бесконечные песни. Увези меня!

– Да, я увезу тебя в счастливую страну живых. Срок близится: разве мы не испили с тобой все горе и всю радость? Срок близится. Когда он настанет и я позову тебя, Изольда, – придешь ли ты?

– Зови меня, друг. Ты знаешь, что я приду.

– Да вознаградит тебя за это Господь, дорогая! Когда он выходил из комнаты, дозорные кинулись на него, но юродивый громко расхохотался, завертел палкой и крикнул:

– Вы меня гоните, славные сеньоры? К чему это? Мне нечего здесь больше делать, ибо моя госпожа посылает меня далеко, чтобы приготовить ей светлый покой, который я ей обещал, хрустальный покой, цветущий розами, сияющий утром, когда его освещает солнце!

– Ступай же, дурень, в недобрый час!

Слуги расступились, и юродивый не спеша вышел, приплясывая.