Тимур Алиев. Бремя альбиноса

Трое расположились за столом, прилипнув к креслам с высокой спинкой, что изготавливались словно по лекалам их собственных спин — ровных, как флагшток с ползущим вверх звездно–полосатым флагом. При взгляде на этих несгибаемых людей казалось — они даже спят в позе часовых на посту. Хотя кому как не им — президенту страны, госсекретарю и министру обороны?..

Впрочем, внешняя «прямота» совершенно не мешала им сплетать связи между собой в причудливых конфигурациях. Сидя за овальным, а значит, предполагавшим равноправие, столом из красного дерева, они, тем не менее, жестко иерархировались по принципу пирамиды — двое в основании, один на вершине.

«Геометрия взаимоотношений: треугольник как символ вертикали власти, крут как символ демократии», — в привычной для себя высокопарной манере думал президент…

Только что госсекретарь и министр сообщили ему две новости: одна была известна всем, другая — почти никому. Первая заключалась в том, что мир, как и всегда, балансирует на грани войны — межконфессиональной, межнациональной и межрасовой. Вторая — бойню можно предотвратить, использовав мутагенный вирус, разработанный в недрах государственных спецлабораторий.

«Если изменить человека, изменится и все общество, — вкратце обрисовала задумку министр обороны, слегка расплывшаяся гавайка с вкраплением негритянской крови. — Достаточно запустить на проблемные территории вирус, способный перестраивать человеческий генокод».

«Максимального эффекта можно достигнуть, использовав в структуре вируса ДНК жителей Швеции, как представителей одного из либеральных обществ», — вкрадчиво порекомендовал госсекретарь с еврейско–ирландскими корнями, и министр обороны, выдержав паузу в пару секунд, согласно кивнула. После чего оба выжидательно замолчали.

Со стороны могло показаться, что обсуждение идет по закону треугольника — подчиненные убеждают, руководитель принимает решение. И только эти трое знали: они — равноудаленные точки на окружности, в центре которой — неизбежность. И она уже случилась. Три дня назад.

Мутагенный вирус вырвался на свободу и со скоростью ветра несся по планете, сея в душах людей «заразу либерализма». Как произошла утечка и кто виноват, разбирались спецслужбы. Но никакой агент 007 уже не мог бы остановить эпидемию. Оставался единственный вариант — спектакль под названием «так и было задумано». Именно его и разыгрывала сейчас троица не самых гениальных актеров. Впрочем, они привычно справлялись…

Однако сам Станиславский позавидовал бы долгой паузе, взятой президентом после слов госсекретаря. Министр обороны, не выдержав звенящей тишины, даже кашлянула, привлекая внимание шефа — дескать, не переборщи… А он и впрямь задумался. Нет, не над ответом. «Левая» мысль поселилась в его голове коварным паразитом. Он думал — а откуда взялась традиция, согласно которой один из парочки госсекретарь — министр обороны обязательно либерал, а второй — консерватор? Один — женщина, другой — мужчина. Один — цветной, другой — белый. Это правило уже несколько десятилетий оставалось незыблемым. «Вместо уничтожения стереотипов мы меняем их на другие», — размышлял президент, когда заметил, что министр обороны устала прокашливаться. Он стряхнул с себя оцепенение, нахмурил лоб, изображая сомнение, озабоченным голосом поинтересовался:

— А насколько надежна технология? Как прошли «полевые» испытания?

— Технология старая, — министр продолжала подыгрывать шефу. — Отрабатывалась в Швеции. В девяностые и позже… С тех пор видоизменена и законсервирована.

— Тогда почему мы до сих пор не запустили ее в массы?

Министр обороны строго поджала губы, сделавшись похожей на школьную учительницу.

— Для подобного шага нужна сильная воля. Та самая воля, которой не хватило вашим предшественникам.

Президент мысленно хмыкнул — похоже, министр уже работает над его предвыборным имиджем. Ну что ж, если все пройдет успешно, сидеть ему еще один срок в Белом доме. Президент тяжело вздохнул (при воспоминаниях о выборах это далось без труда) и суровым взглядом обвел соратников.

— Чтобы изменить общество, нужно изменить самого человека. — Слова министра обороны из уст президента, славящегося умением присваивать чужие фразы, звучали особенно веско. — Действуйте!

Его звали Карл. Старинным шведским именем Карл. Отец–историк удружил. Еще до рождения сына вычитал в старинной книге, что так звали целую династию старошведских королей. И решил потешить больное самолюбие.

Вот и пришлось расти мальчику одним–единственным Карлом среди Мухаммедов и вошедших в моду Абу–Бакров. Зато отец любил поглаживать сына по голове и приговаривать: вырастешь и тоже станешь королем. А Карл уныло хмурился и думал, что у королей не бывает фамилии Мухаммадссон, иначе все шведы поголовно имели бы в предках царственных особ. В Швеции каждый третий, если не второй, носил такую фамилию.

Но Карл выделялся среди сверстников не только экзотическим именем. Чаще люди обращали внимание на его светлые волосы, молочную кожу и водянистые серо–голубые глаза. Альбинос, шушукались они, когда белым корабликом он плыл посреди уличного моря смуглых и кареглазых соотечественников. «Белизна» Карла сильно расстраивала его отца. Он часто вздыхал, стоя по ночам над кроватью сына и думая, что тот спит.

А Карл подозревал, что отец жалеет не его, а свои претензии на «голубую» кровь — ведь о королях–альбиносах никто никогда не слышал.

Сам мальчик не придавал никакого значения своей внешности. Да, в солнечные дни его обычно светлые глаза краснели и ныли, однако физическую боль он перетерпевал без проблем, а психологического дискомфорта и вовсе не испытывал. При том, что он приходился единственным белокожим блондином на несколько миллионов смуглых брюнетов, за пятнадцать лет жизни его ни разу не обозвали «белой обезьяной», хотя в школе рассказывали, будто в прошлые века такие клички были нормой.

Наоборот, на улице к нему частенько подходили незнакомцы, чтобы потрепать по волосам и успокоить — «ничего, что ты белый».

В школе Карл так и не завел себе друзей, но каждый одноклассник считал своим долгом подбодрить его — «если кто будет обижать, только скажи». А разбившая не одно сердце первая красавица класса Самина иногда даже разрешала проводить ее до дома.

Отец рассказывал Карлу: в двадцатом веке альбиносов принимали за колдунов, а людей с другим цветом кожи вешали на городских площадях. Слушая его, мальчик мысленно благодарил всех богов за то, что живет в столь просвещенное время, когда Иных не преследуют, а ласково опекают.

Раз в неделю его приглашали на заседание Комитета по защите прав альбиносов, которым руководил господин Ахмедссон, по совместительству директор школы Карла. В конференц–зале собирались несколько постоянных сотрудников Комитета и десять–двадцать часто меняющихся волонтеров. Господин Ахмедссон, маленький, жизнерадостный толстячок, довольно потирал руки при виде заполненной аудитории и читал с экрана наладонника лекцию о пользе толерантного отношения к Иным. «Если ты будешь добр к не таким, как ты, то и другие ответят тебе тем же. И неважно, кто ты, где живешь и как выглядишь», — этой фразой он заканчивал все свои выступления. После чего ему долго и громко хлопали. И единственный в зале «не такой» Карл тоже бил в ладоши, не жалея сил. Выступления господина Ахмедссона ему всегда нравились.

Однако, когда Карл возвращался домой после заседания и пересказывал речь директора, отец громко возмущался. Он говорил, что господин Ахмедссон не имеет собственного мнения, что он тупица и был тупицей, даже когда они учились на параллельных потоках в университете. А еще отец утверждал, что у шведов «хорошее отношение к Иным заложено в менталитете», и именно поэтому «страна уцелела после третьей мировой».

Мальчик не спорил, однако не видел большой разницы между позициями отца и директора. Он недоумевал по другому поводу — а откуда у шведов вообще какое–то отношение к Иным, если других Иных, кроме себя, он до недавнего времени не встречал?.. И еще он никогда не передавал отцу слова директора о том, что историки тащат Швецию в прошлое. «Мы живем настоящим и смотрим в будущее», — обычно пафосно восклицал господин Ахмедссон и с укором смотрел на Карла, как бы призывая разделить справедливость его негодования…

Другие Иные — помимо Карла — появились в Швеции с повальным увлечением генной коррекцией. Пару лет назад вдруг выяснилось, что генокод человека, а вместе с ним и внешность, можно менять не из поколения в поколение, а всего за час–другой. Пластика лица и коррекция фигуры сразу ушли в прошлое. Зачем ложиться под нож хирурга, когда любой недостаток внешности исправляется почти мгновенно! ?

Особо продвинутые в желании меняться пошли дальше, и хотя за рамки базового человеческого генотипа прыгнуть они пока не могли, но на улицах Стокгольма стали встречаться люди с синими волосами и полосатой кожей. На банального альбиноса перестали обращать внимание.

Лишь боги знают, из каких пыльных тайников шведские умники вытащили древнее изобретение под названием «камера ускоренной мутации» (в просторечии «умка»), но кое–кто неплохо на нем «наварился». Салоны генной коррекции росли как грибы после дождя, и ни один из них не пустовал. Наука и мода шли рука об руку. «Кто не меняется, тот не человек» — гласил лозунг компании–продавца «умок» «Глобал–Ген».

За считанные месяцы увлечение из элитарного превратилось в общедоступное. Зачем стричься в парикмахерской или посещать маникюрщицу, если можно раз и навсегда уложить волосы или приостановить рост ногтей? Конечно, через месяц внешность может приесться, ну и что — салон «Глобал–Ген» снова распахнет для тебя двери!

Миддл–класс даже покупал «умки» для дома, да и набор белков и минералов — «расходных материалов» для строительства нового тела — продавался в любом парфюмерном бутике.

Большинство парней и девушек из школы, где учился Карл, тоже поддались поветрию. Девчонки удлиняли шевелюры, делали пластику лица. Два тихони–отличника отрастили когти и клыки — чтобы отбиваться от забияк. Двоечники учились списывать глазами со стереоскопическим зрением, хулиганы пугали девчонок змеящимися волосами. Только красавица Самина не считала нужным исправлять свою и без того идеальную внешность. Но только до одного не самого счастливого для Карла утра…

Как обычно, перед началом уроков он ждал Самину у входа в школу, наблюдая за пробегающими мимо проапрегрейженными товарищами. И вдруг увидел ее с десятиклассником Базгаром — известным своим увеличенным вдвое мужским достоинством. Задорно хохоча и глядя влюбленными глазами на спутника, она заметила альбиноса, лишь столкнувшись с ним нос к носу.

Карл стоял, побледнев от гнева. «Побелевший альбинос» звучало забавно, но в тот момент ему было не до смеха. Он сжал кулаки и шагнул навстречу парочке. Однако изменница вместо того, чтобы покраснеть от стыда, мило улыбнулась и сказала:

— Ой, Карл, а я как раз хотела с тобой поговорить. Извини, но ты мне надоел. Больше не провожай меня, о'кей?

Наверное, Карлу следовало повернуться и уйти. Но на такой поступок его не хватило.

— Что с–случилось? — спросил он, и это был самый глупый вопрос из возможных. Самина, похоже, была того же мнения. Она досадливо топнула ножкой, надула губки, но все же снизошла до объяснения:

— Чего–чего… Ничего… Ты перестал быть экзотикой. А я встречаюсь только с эксклюзивными парнями!.. И вообще, норма — это жутко не модно. Сейчас все меняются. Придумай для себя что–нибудь оригинальное, о'кей?

И она кокетливо отдернула прядь за ухом, демонстрируя остроконечное ушко. А потом припечатала отвергнутого поклонника рекламным слоганом:

— Кто не меняется, тот не человек. Не зря ребята в классе не хотели с тобой дружить, говорили, что ты выродок…

Карл стоял с раскрытым ртом, не в силах поверить услышанному. Это он–то выродок? А как же «неважно, кто ты и как выглядишь»? Неужели его обманывали?!

Парочка удалилась, а альбинос все не мог стронуться с места, хватая ртом воздух и мечтая задушить изменницу, когда возле него остановился господин Ахмедссон. Тот самый, что любил потрепаться про общечеловеческие ценности и всегда обещал защиту.

Директор был праздничен как никогда. Если до сих пор он носил белые волосы в знак солидарности с альбиносом, то сегодня Карл отметил фиолетовый цвет его радужек и выросший вдвое подбородок, враз прибавивший круглому лицу толику бульдожьей решительности.

— Кто–то нарушил твои права, Карл? — важно поинтересовался директор. У мальчика был настолько расстроенный вид, что он сумел пробить им даже всегдашнюю броню жизнерадостности господина Ахмедссона.

— Да, господин директор! — ответил парень с вызовом. — У вас есть шанс реально помочь несчастному альбиносу. Мои права нарушила девушка, изменившая мне с помесью осла!

— О–о, — смущенно отозвался Ахмедссон. — О–о… Хорошо, что ты сам заговорил об этом… Знаешь, наша организация теперь называется Комитетом за права альбиносов и геннооткорректированных. И как ты понимаешь, налицо конфликт внутренних интересов… — Он в замешательстве потер подбородок. — Думаю, мы должны обсудить эту проблему на ближайшем заседании.

И словно ответив на вопрос подростка, отвернулся от него и спокойно вплыл в школьную дверь. А Карл плюнул на уроки и побрел прочь от школы, загребая ногами дорожную пыль. Неведомая сила несла его к генно–салону «У Йоханнаддина», располагавшемуся в торце здания напротив школы. Карл пока сам не понимал, что двигало им — стремление отомстить Самине или желание доказать, что он не выродок.

Крохотный зал был забит посетителями, словно общественный транспорт в час пик. На три кабинки (полупрофессиональная модель горизонтального типа) и одного мастера приходилось около десятка клиентов, желавших прихорошиться. Внеся свое имя в список и оставив пропуск в графе «Желаемое улучшение», Карл прислонился к стене, украдкой поглядывая на соседей по очереди.

Парочка сошкольниц, несколько девушек постарше и женщины средних лет — обычная клиентура салончиков вроде «У Йоханнаддина», куда заходили поменять цвет глаз, удлинить ногти на пару сантиметров и перекрасить волосы. Для коренной перестройки организма люди обычно ехали в центр города, где в светлых просторных коридорах многоэтажных дворцов «Глобал–Ген» сновали десятки мастеров… Разглядывая стандартные внешности очередников, Карл задумался, а что он делает здесь?

Тем временем квадратный от нарощенной мускулатуры мастер–инструктор, он же хозяин заведеньица, Йоханнаддин разрывался между тремя «умками». Не справляясь с наплывом посетителей, одному из них он разрешил самообслужиться и теперь жестоко расплачивался за свою доверчивость. Клиент задал аппарату настолько головоломную программу, что похожая на большую серебристую рыбу «умка» тряслась как в лихорадке и вот–вот была готова задымиться. Чтобы аварийно прервать процесс, инструктору пришлось выдергивать из сети мощный силовой кабель.

Неудачливый экспериментатор выпал из «умки» прямо на пол, и Карл признал в нем одноклассника Сейфуллу. В клубах дыма из раскрывшихся створок, распаренный до малинового цвета, он напомнил мальчику черта, а не человека.

— Чтоб тебя поразили молниями все боги Швеции! Что ты творишь, маленький паршивец?! — обилием мускулов и сам походивший на какого–то языческого божка Йоханнаддин взорвался в крике. Инструктор нависал над низкорослым, вертлявым парнишкой, словно библейский Голиаф над

Давидом. Зажатый в его дрожащей от негодования руке кабель был готов опуститься на голову Сейфуллы.

— Ты знаешь, сколько стоит «умка» ?! У всех твоих родственников денег не хватит расплатиться!

— Простите, господин инструктор, я больше не буду, — поднявшийся с пола Сейфулла покаянно опускал вниз глаза, однако третий, посредине лба, лучился восторгом, выдавая своего хозяина. И убедительно доказывая, что генному потенциалу человеческого организма нет пределов.

Карл был уверен, что его одноклассник не раскаивается. Сейфулла принадлежал к той категории людей, что подкладывает кнопки на стол учителю не ради смеха, а для эксперимента — подействует или нет?

— Ты чем думал, дубина, когда третий глаз программировал? Ну ладно, цвет поменять или форму, но еще один? Ты бы его себе на задницу засадил! — отчитывал подростка инструктор.

— Цвет даже грудные дети умеют менять, — оправдывался тот.

— А человек не может стать циклопом! Генокоды разные, понимаешь?.. И вообще, нельзя насиловать свой организм, рано или поздно он не выдержит! — не успокаивался мастер.

— Но у меня же получилось! — торжествовал Сейфулла.

Инструктор нехотя соглашался:

— Да… Однако ты слишком форсируешь события. Бери пример… — инструктор осмотрелся по сторонам и указал на Карла, — вот с него. Парень поступает правильно, не спешит… — Йоханнаддин снова повернулся к альбиносу. — Кстати, очень стильная работа. Кто тебя корректировал?

Карл залился краской, став похожим на флаг далекой Японии, изображение которого он видел в одной из книг отца. Он открыл рот… и закрыл, так ничего и не сказав. При виде триумфа одноклассника ему стало стыдно признаться, что он впервые в геннокоррекционном салоне.

Но все равно получил обидный смешок — от Сейфуллы.

— Он с рождения такой, — захлебнулся смехом «циклоп». —Альбинос.

И тут Карл не выдержал. Озарение! Словно один из сонма громовержцев, призываемых инструктором, вдруг огрел его своей молнией, хорошенько вправив мозги. Иначе он никак не мог объяснить потом даже самому себе, откуда в его черепушке взялась эта идея… Шагнув в сторону мастера, он громко произнес:

— Помогите мне, господин инструктор! Сделайте обычным парнем… со смуглой кожей, черными волосами и карими глазами… Пожалуйста!..

— Обычным?! — Инструктора шокировала взволнованная просьба подростка. — Боги наградили тебя поразительной внешностью, а ты хочешь отказаться от их щедрот?

Карл видел, что Йоханнаддин абсолютно искренен в своем недоумении. Но никакие увещевания уже не могли сбить его с выбранного пути. Впрочем, откровенничать с мастером он тоже не собирался.

— Господин инструктор, хочу удивить свою девчонку! А стандартная внешность сейчас самый оригинальный видон!

Он почти не врал. Слова Самины зацепили его очень серьезно. Но вряд ли он рассчитывал на ее возвращение. Нет, гораздо больше ему хотелось сказать и ей, и директору Ахмедссону, и одноклассникам: «Эй, смотрите, я такой же, как вы!» Но инструктору знать об этом было не обязательно.

Йоханнаддин несколько секунд молчал, затем понимающе кивнул и посмотрел на альбиноса с любопытством:

— Йо, парень, а ведь ты прав! В этом что–то есть. Эх, а варит у тебя котелок! Давай, покажи своей девчонке, у кого из вас есть яйца!..

Он открыл стоящий у стены шкафчик и зашарил в нем со словами:

— Альби… альбинизм — это тьфу, пустяк. Маленькая ошибочка в генокоде, и ты не такой, как все. Но сейчас это исправляется легко… О, боги, где же этот справочник?.. — Он вытащил из шкафчика пустую руку и теперь разглядывал ее, словно надеясь увидеть на ладони подсказку. — Ладно… Я и так помню, что все дело в ферментах. Тирозиназа или как там ее… Короче, полезай внутрь, разберемся по ходу, — его пальцы забегали по панели настройки, а сам он еще раз повторил по складам «ти–ро–зи–на–за», явно получая удовольствие от знания столь непростого даже в произношении термина. — Главное — ген, что отвечает за эту твою тирозиназу… Вроде бы так… — Он приглашающе махнул рукой. — Залезай, попробуем…

Карл не заставил себя долго упрашивать. Не обращая внимания на заворчавшую очередь, он скользнул за матерчатую ширму, быстренько избавился от одежды и нырнул в пышущую жаром «умку», словно в распоротое брюхо гигантской рыбы. Створки аппарата сомкнулись за его спиной, отрезая пути к отступлению. Внутри выложенной тонким ворсом эпителия «умки» было тепло и щекотно. За доли секунды его мышцы полностью расслабились, и он впал в транс…

Домой подростки возвращались вместе. Сейфулла настолько впечатлился задумкой Карла, что не пошел на занятия, а проторчал в салоне битый час, дожидаясь окончания эксперимента. Он даже доплатил за одноклассника полтинник и теперь внимательно слушал сбивчивую исповедь бывшего альбиноса.

В школе они почти не общались. Но сегодняшнее приключение настолько сблизило мальчиков, что Карл неожиданно разоткровенничался и выложил однокласснику гораздо больше, чем мастеру Йоханнаддину. Обычно немногословный, он извергал из себя водопад слов, заливая новоприобретенного друга свежими откровениями.

— Понимаешь, Сейф, дело даже не только в Самине. Ты прав, она стерва! И верно говоришь, что нельзя идти на поводу у баб. Но она назвала меня выродком. Разве такое можно стерпеть?.. А господин Ахмедссон? Он обманывал меня, говорил, что важен сам человек, а не его внешность. Фигня! Только настоящий швед может быть полноценным человеком… И отец всегда говорил: счастье, что мы — шведы… Пойми, я хочу доказать всем, что я самый настоящий швед — и внешне, и внутренне… Смотри. Настоящий швед — смугл и черноволос. Я — тоже. Настоящий швед любит меняться. Я — тоже… К тому же мутагенез — это временно. Пока мода, то да се…

Карл запнулся, почувствовав в своей логике некий изъян. Сейфулла тут же злорадно ухмыльнулся, чем задел экс–альбиноса до глубины души. В запальчивости Карл прибег к аргументу, который до сих пор не озвучивал даже мысленно:

— Отец всегда говорит, что в нас течет кровь шведских королей. Пусть порадуется, что я выгляжу как настоящий швед.

Сейфулла хихикнул и критически посмотрел на смуглого брюнета, в которого превратился Карл.

— Глупая идея, если спросить меня, — скептически поморщился он. — Лучше бы отрастил себе два хвоста. Вот уж где задачка, — вздохнул он.

— Мода пройдет, — убежденно заметил бывший альбинос. — А Швеция останется.

Открыв дверь своим ключом, Карл позвал отца прямо с порога. Тот откликнулся из кабинета:

— Карл! Иди скорей, у меня для тебя сюрприз!

«Знал бы ты про мой сюрприз!» — довольно подумал мальчик.

Отец стоял спиной к двери и держал в руках порыжевший от древности бумажный фолиант. Заслышав шаги сына, он повернулся, посмотрел на него и застыл. Застыл даже его взор. Глаза словно заледенели.

Несколько минут отец молча вглядывался в лицо Карла, словно ища знакомые черты, а затем выронил книгу и отвесил ему затрещину.

Удар не был силен, однако парень упал. От неожиданности, от разочарования, от обиды, в конце концов. Отец ведь никогда не бил его, а после смерти матери даже не ругал. И тут — такое.

С трудом Карл поднялся на ватные от слабости ноги. В голове шумело. При взгляде на застывшее лицо отца мальчика прорвало — слезы сами потекли из глаз, сквозь задушенное комком горло наружу вырвались слова то ли оправдания, то ли обвинения.

— Ты же сам говорил… про нас, про королей… Я хотел быть шведом… Как ты, как другие… Настоящий швед — тот, кто меняется… — прерывисто забормотал подросток, глотая вперемежку слезы и сопли.

Раскаяние, боль и что–то еще отразились на лице мужчины. Перед глазами сына вдруг оказалась древняя книга — та самая, из рук отца. А затем его палец указал на один из абзацев.

Размазывая рукавом слезы и шмыгая носом, Карл принялся читать.

«Научные версии, согласно которым изначально шведы были светлоглазыми блондинами, принято считать легендой. Однако этнографы–профессионалы утверждают — это не мифы, а факты. Позже — в угоду политической целесообразности и пресловутой толерантности, — достоверные сведения извратили, превратили в научные анекдоты…»

— Эту книгу я обнаружил сегодня утром, разбирая заброшенный архив одного аристократа. Ждал тебя, чтобы порадовать.

В голосе отца слышалась горечь. Карл пораженно уставился на него. Так он не альбинос?! Он — швед, и даже более настоящий, чем все остальные?! Подросток не мог прийти в себя. С ним случился шок, «обрыв катушки» — как говорили в школе. Привычный мир стал с ног на голову: вчерашний альбинос оказался истинным носителем шведского духа, а его обидчики — лжешведами. Это было настолько непривычно и настолько приятно, что он снова заплакал — на сей раз от радости и досады на свою недавнюю глупую выходку.

«Настоящий швед изменяет не себя, он меняет под себя мир», — прогудел басом отец. И улыбнулся, привычно потрепав сына по голове.

Карл ощутил — слезы куда–то исчезли, унеся с собой обиду, а на их место пришла решимость. Теперь он знал не только, как поступит завтра, — восстановит свою врожденную внешность, — но и то, как будет жить дальше. Он понял свое предназначение. Ведь он — тот, кто вернет шведскому народу его настоящий вид и истинное величие.

Карл Мухаммадссон, 44–й король Швеции, устало вытянулся в кресле. В полированной черной столешнице светлым пятном отражалось его довольное лицо. Два часа назад риксдаг, признав легитимной власть короля Карла, утвердил на престоле страны новую династию. Позади остались десятилетия борьбы за власть, путь от непонимания до поклонения, от единиц соратников до сотен тысяч сторонников, радость находок и годы потерь… Карлу вспомнился отец. Вот уж кто порадовался бы сегодняшнему триумфу. Жаль, не дожил он до дня, когда его смелая и даже слегка безумная мечта — видеть сына на троне — оказалась реальностью. Отец скончался в тюрьме, будучи арестован по маловнятному обвинению в государственной измене. Карлу было тогда около восемнадцати. Страшная потеря стала еще одним поворотным моментом в жизни подростка, навсегда устремив вектор его ненависти на короля.

Не дожил до победы и верный сподвижник Карла — Сейфулла. Старый друг пал в героической схватке с королевскими войсками полтора года назад. В разгар военного противостояния власти и оппозиции они вдвоем попали в засаду, напоровшись на сотню без малого гвардейцев. Казалось, им не спастись. Но Сейфулла — в своем последнем воплощении он имел вид трехметрового викинга с мечами вместо рук и раздвоенным хвостом с заостренными жалами — по–скорпионьи атаковал врагов, закружил солдат в смертельном танце и заставил позорно рассеяться. Карл не знал, за счет какого набора генов соратник, ставший суперпрофи в ускоренном мутагенезе, приобрел такую внешность, но выжил в той сече только благодаря его защите. Сейфулла умер по–киношному — у него на руках.

Вспомнив погибшего друга, Карл вздохнул. Сейфулла был не только боевой машиной, но и тем, с кем он мог поделиться любым настроением. Взобравшись на верхушку властной пирамиды, Карл оказался в одиночестве. Но разве власти ему хотелось? Возврат к истокам — вот что двигало его все годы. «Белее шведа только снег» — придуманный еще в подростковом возрасте лозунг прошагал с ним по жизни. Когда же этот девиз разделили тысячи других шведов, прошедших через камеры ускоренной мутации и превратившихся в белокурых викингов, случилась революция. Переворот, реки крови, смерть узурпатора Абдурахмана и восшествие на престол справедливого правителя. Конечно же, Карла Первого Мухаммадссона…

Он положил ладони на массивную столешницу. Черное дерево, самое настоящее. Стол, кабинет, да и весь дворец достались ему от свергнутого короля — Абдурахмана Четвертого. Пора было принимать и остальное наследство.

Карл прошелся снизу вверх по ящикам стола, поочередно выдвигая и задвигая их. Ключ нашелся в верхнем. Плоский, тусклый. Карл повертел его между пальцев — «и этот кусочек металла открывает доступ к стратегическим секретам Швеции? ».

На самом деле не открывал. Для сейфа с тайнами шведской королевской семьи, в числе которых находились коды доступа к спутникам, требовались два ключа. Первый, обманный, лежал в верхнем ящике королевского стола, второй висел на шелковом шнурке на шее у Абдурахмана Четвертого. К счастью, Карл узнал об этом заранее (спасибо продажному советнику экс–короля) и лично снял ключ с тела убитого, прежде чем того отвезли в утилизатор…

Отдав по рации приказ никого не пускать, Карл двинулся к большому черному кубу посреди кабинета. Зная, что взломать королевский сейф невозможно, его всегда выставляли напоказ. Карл вставил в скважины ключи, надавил и поочередно повернул. С тихим лязгом куб разломился пополам, обнажив свое драгоценное нутро.

Уникальные предметы Карл доставал по одному. Вот молот из плохо обработанного металла — говорят, он принадлежал самому Тору. Потемневшая от времени щепка — кусок от креста Спасителя. Черный волос на подставке — из бороды Пророка. Маска Локки — больше похожая на безделушку–сувенир от диких африканцев, чем на артефакт.

Все правильно, красиво смотрится только бижутерия, настоящим вещам не нужен дешевый блеск. А вот и пластиковые листы с начертанными кодами — экс–король не доверял электронным носителям, опасаясь магнитных ударов, способных уничтожить любую информацию.

А это что?! Под пачкой пластиков Карл обнаружил еще один реликт — переплетенную толстой нитью связку пожелтевших от старости бумаг. На верхнем листе старошведскими символами — еще справа налево — значилось: «Дневник наблюдений». Король искренне удивился — что обычный ежедневник делает рядом с реликвиями и стратегическими секретами страны?!

Осторожно, стараясь не повредить хрупкие страницы, Карл принялся за чтение (спасибо отцу, в свое время заставившему мальчика учить старошведский), с трудом разбирая расплывшиеся строки… Дневник принадлежал врачу–эпидемиологу, жившему приблизительно сто пятьдесят лет назад. Его записи потрясли Карла.

«Месяц сафар, 14 число, 1481 год по хиджре. Сегодня меня вызывали в один отдаленный горный кишлак. Там случилось невообразимое. Все жители кишлака в одночасье забыли родной язык, заговорив на неизвестном в Афганистане наречии. Между собой они прекрасно общаются, однако их не понимает уже никто. Меня просили разобраться».

Следующая запись была сделана через несколько дней. «Месяц сафар, 17 число, 1481 год по хиджре. Это не психосоматика. И не нервное заболевание. Пока мы не можем понять его природу. Ясно одно, болезнь перерастает в эпидемию. На неизвестном языке заговорили жители нескольких кишлаков поблизости от очага заболевания. Это обстоятельство тревожит больше всего. Пора вводить карантин».

Еще несколько заполненных страниц кто–то густо перечеркнул крест–накрест. Читался лишь третий по счету лист. «Месяц сафар, 27 число, 1481 год по хиджре. Мы сумели определить, на каком языке общаются между собой больные. Оказалось, это не выдуманный язык, как мы полагали, а шведский. Сама страна перестала существовать во время Большого Европейского Взрыва, но нам удалось найти носителя языка, который перевел разговоры заболевших. Они безумны. Больные уверены, что являются шведами и живут в Швеции. Похоже, заболевание коснулось не только речи, но и значительной части мозга. Коллективная шизофрения? Но откуда у сумасшедших взялось знание иностранного языка?»

От большей части остальных листов уцелели лишь корешки. Две последние записи были сделаны на одной странице:

«Месяц рабиавваль, 9 число, 1481 год по хиджре. Заболел один из участников нашей миссии — водитель. Мы долго пытали его на предмет половых контактов с кем–то из местных, но он не сознался. Если не врет, то рано или поздно заболеем все. Не опоздали ли мы с карантином?»

«Мне кажется, я нащупал причину болезни. Это искусственный вирус, перебравшийся к нам откуда–то издалека. Не исключено, что его занесло к нам из Европы или Америки».

Дальше дневник обрывался. На обороте последнего листа можно было разобрать еще несколько строчек — уже на новошведском, но тем же почерком, что и раньше. Однако записи не имели никакого отношения к прежним событиям. Означало это только одно — хозяин дневника сам заразился неизвестной болезнью.

Это был крах. Крах всей жизни короля. Сейчас Карл испытывал то же чувство, что и узник тюрьмы, годами готовивший побег и уже готовый узреть небо свободы, но вместо этого выбравшийся из подкопа в соседней камере… Тупик.

Холодный пот заливал лицо, кровь тугими толчками ударяла в виски, лицо непроизвольно кривилось в глумливой гримасе. Каким же он был слепцом! Долгие десятилетия бороться за дух истинных викингов, чтобы узнать, что и он сам, и его сподвижники — самозванцы без права на историю. Хуже того, они — безумцы. Дети и внуки безумцев. А как иначе называть их — афганцев, под влиянием неизвестного вируса вообразивших себя шведами и даже переименовавших свою страну в Швецию?.. Потерявшаяся в глубинах памяти красавица Самина была права: он — не полноценный швед. Он — даже не настоящий афганец, как остальные. Он — самый натуральный долбаный альбинос…

Нет, что–то тут не так! Это слишком невероятная история, чтобы быть правдой… Ладно, он и его сверстники жили спустя сто пятьдесят лет после эпидемии. Но ведь люди того времени были не глупее их. Несколько миллионов человек не способны в одночасье безболезненно забыть свою историю и культуру. Вирус мог лишить их памяти, но архивы все равно должны сохраниться. Разве можно развернуть реку вспять и заставить ее течь в прежнем русле? Нет. Так почему поставленная с ног на голову страна принялась жить как ни в чем не бывало? И неужели никто за все эти годы не смог раскопать правду?..

Как и когда–то в детстве, на Карла вдруг снизошло озарение. Где–то в глубинах его памяти крохотной занозой сидело упоминание о событиях стапятидесятилетней давности. И связана эта информация была с его отцом, полупрофессиональным историком… Карлу припомнились подробности его ареста. В тот вечер они ужинали в узком семейном кругу. Довольный отец только–только начал рассказывать, что совершил очередную архивную находку, касающуюся серьезных волнений в Швеции около ста пятидесяти лет назад, как в дверь постучали. Люди из королевской службы безопасности увели отца с собой, и домой он больше не вернулся, слабое здоровье не выдержало тюремного режима.

Тогда Карл никак не связал загадочный арест отца и его копание в архивах. И только сейчас к нему пришло полное понимание. Власть, в отличие от простых людей, знала все. Но скрывала.

Сопоставив информацию из «Дневника» и упоминание отца о неких беспорядках, а также призвав на помощь логику, Карл попытался мысленно реконструировать события тех дней.

Картина вырисовывалась следующая. Сто пятьдесят лет назад Афганистан оказался на краю гибели. Население страны поголовно стало воспринимать себя шведами со всеми присущими этому европейскому этносу ценностями и знаниями. Однако при этом оно продолжало жить в условиях Афганистана, иметь на руках соответствующие документы, пользоваться плодами прежней культуры.

Когнитивный диссонанс, случившийся в головах афганцев, мог превратить их в толпу окончательных безумцев, после чего страна попросту исчезла бы, как это случилось со множеством других государств, попавших под удар вируса. Перед тогдашней властью встал непростой выбор — остаться территорией умалишенных или объявить себя Новой Швецией, взамен уничтожив все следы прошлой, «дошведской» эпохи — архивные документы, культуру, литературу и прочее.

Поскольку спустя полтора столетия страна все еще существовала, то выбранный некогда путь можно было назвать успешным. Однако власть оказалась заложницей своих действий, и все эти годы была вынуждена скрывать правду. Прятала в королевском сейфе за двумя замками разоблачительные документы, гнобила историков, которые могли бы докопаться до обстоятельств произошедшей трагедии, тщательно уничтожала «дошведские» архивы, а также запрещала проводить свежие исследования несообразностей устройства страны — этого странного микса из традиций и верований двух обществ.

Нынешний Карл, Карл–король, прекрасно понимал мотивы власти. Правда могла разрушить их государство. Их Швецию…

Он взял в руки «молот Тора». Загадочный флер старины спал с глаз Карла, и драгоценный реликт представился ему обычной кувалдой. Будь жив Сейфулла, он попросил бы его об одной услуге — размозжить этой железякой голову несчастного альбиноса. Самый лучший выход для того, кто бездарно потратил собственную жизнь и жизни других людей… Карл прижал молот ко лбу, словно примериваясь. Холодный металл успокаивал, и король встряхнулся — «мгновенная слабость, случается с каждым». Чтобы вновь не поддаться искушению, он откинул молот прочь от себя. Сила броска оказалась настолько велика, что многокилограммовый снаряд долетел до дальней стены, ударился в нее с гулким «буме» и даже оставил вмятину.

Осознание собственной мощи заставило Карла одуматься. «Я добился всего сам, мои мышцы не потеряли своей силы, до сих пор ничто не могло остановить меня. Отчего же ослабел мой дух?» — задался он вопросом.

Отец, со смеющимися, все понимающими глазами, предстал перед его мысленным взором. «Настоящий швед не изменяет себе, он меняет мир под себя», — как и когда–то проговорил он. Всю жизнь Карл следовал этому наставлению отца. Так почему он опустил руки? Особенно сейчас, когда на нем лежит ответственность за миллионы чужих жизней!..

Король Карл Первый поднялся, подошел к столу и сунул дневник эпидемиолога в урну. Теперь он знал, каким будет его правление и чем оно запомнится его подданным. «Вернем шведов на историческую родину!» — отличный лозунг. Ничем не хуже «белее шведа только снег». А значит, в ближайшие десятилетия его народу предстоит большое путешествие на север — туда, где лежит в руинах настоящая Швеция.