Рут
1
Маленькое уэйлтауновское кладбище было не так уж далеко от дома, но у Рут руки не доходили ездить туда так часто, как надо бы. На могиле родителей она посадила кизиловое деревце, но в то первое лето у них была засуха, и поливать его она забывала, так что, хотя деревце и выжило, части ветвей оно лишилось, потеряв вместе с тем приятную симметрию. Ей было стыдно.
— Прости, мам, — сказала она, щеткой сметая зимние напластования палых листьев и пыли с маленькой гранитной таблички, на которой значилось имя матери. — Плохо это у меня получается.
Конечно, мать ничего ей не ответила, но Рут знала, что ее эти вещи не трогали. Масако никогда не видела смысла в ритуалах, никогда не помнила дней рождений и не отмечала никаких дат, и, в общем, считала подобные события поводом для излишней суеты. И Рут в целом была с ней согласна, но, прочитав у Нао описание похорон Дзико, вдруг поняла — ей жаль, что в свое время она так мало сделала для того, чтобы отметить уход матери.
Смерть матери стала весьма скромным событием. В последние годы жизни у нее развился рак челюсти, но к тому времени, даже если забыть об осложнениях, вызванных Альцгеймером, она была чересчур слабой и хрупкой, чтобы пережить хирургическое вмешательство, которое потребовало бы изъять половину челюстной кости. Ее онколог порекомендовал паллиативное облучение, которое не вылечило бы рак, но помогло бы облегчить страдания. И оно помогло. Опухоль отступила, очаг зажил, но к тому времени ей требовалось больше ухода, чем Рут с Оливером могли предоставить ей на острове, и они перевезли ее в санаторий в Виктории, где она провела последние два года жизни. Когда опухоль вернулась, они попробовали повторить серию облучений, но к тому времени у ее матери не было уже ни сил, ни воли для выздоровления, и она впала в кому.
Смерть пришла быстро. Это случилось поздно ночью, когда санаторий был погружен в тишину. Рут с Оливером были рядом, оба читали. Внезапно глаза матери широко раскрылись, слепые, невидящие, и она попыталась сесть. Дыхание у нее стало частым, прерывистым. Рут обхватила руками маленькое напряженное тело матери. Оливер прикоснулся ко лбу. Она расслабилась. Веки ее затрепетали, и свет будто отхлынул от лица. Еще немного она держалась, едва ощутимо, на грани, а потом выдохнула один последний раз — и ушла.
Они побыли с ней еще, не желая оставлять ее в одиночестве, на случай, если ее дух был еще где-то здесь. Они держали ее за руки и разговаривали с ней, пока тело ее не остыло.
Это было ночью во вторник. Кремация состоялась в пятницу. Прошло несколько дней, и Рут тревожилась, как будет выглядеть ее мать, но, когда их провели в небольшой вестибюль крематория, где тело Масако лежало под белой простыней в коричневом картонном гробу, Рут почувствовала только радость от того, что видит ее вновь. Они принесли кое-что из ее любимых вещей, чтобы отправить с ней: фотографии, письма и открытки от родных и друзей; вязаный крючком пледик из «Фристора», который особенно ей полюбился; ее любимые варежки и кроссовки; пара шоколадных батончиков. Календарь, чтобы лучше помнить о датах. Пилочки для ногтей. Катушка скотча. Акварелька. Цветы. Оливер хотел, чтобы это были тропические цветы с Гавайев, потому что она там выросла, поэтому купил антуриумы из Хило и листья растения ти на удачу, цвет имбиря и яркую райскую птичку. Они наполнили подарками ее картонный гроб и посидели с ней еще немного, потом, не зная, что еще делать, они поцеловали ее на прощание. Рут подумалось, как хорошо она выглядит в этой коробке со всеми своими вещичками. Удобно. Распорядитель похорон опустил крышку на коробку, и его помощники перевезли ее в зал крематория и подкатили к устью печи. Воротца открылись, и коробка скользнула внутрь. Рут повернула выключатель. Ваша мама такая маленькая, сказал распорядитель, всего около семидесяти четырех фунтов. Долго это не займет. Пару часов. Можно будет зайти забрать прах после двух.
Они отправились погулять в мемориальный сад при погребальном комплексе. Было чудесное утро. Тихоокеанское небо пересекали полосы облачков, но сквозь них пробивалось солнце, и все вокруг было в золотистых сверкающих каплях. Огромные дугласовы ели, любимицы ее матери, окружали сад. Все лиственные деревья сменили краски; желтая и оранжевая осенняя листва светилась на фоне темной хвои. Трава была усыпана яркими опавшими листьями. Они шли по тропинке, огибающей пруд, пока не добрались до места, откуда было видно трубу крематория. Некоторое время они смотрели. Дыма не было, но над трубой стояло марево — оттуда поднимался столб горячего воздуха — все, что оставалось от ее матери. Оливер сказал, что в этой эфирной форме она сможет добраться до Хило с пассатом — практически мгновенно. Рут сказала, что маме бы это понравилось.
Прах они привезли с собой обратно в Уэйлтаун, и Рут поговорила с Дорой, которая, будучи секретарем общины, отвечала также и за кладбище.
— Да где угодно, — ответила Дора. — Просто выберите местечко и выройте яму, но постарайтесь не выкопать кого-нибудь еще.
— Нам много не надо, — сказала Рут. — Только ее прах, и папин тоже. Но мне бы хотелось дерево посадить, если можно. Японский кизил. Они оба любили эти деревья.
— С этим тоже проблем быть не должно, — сказала Дора. — Пока тень не мешает соседям. Поливать только не забывайте.
Маленький кривоватый кизил не слишком вырос за годы, прошедшие со смерти матери, но каждую весну ухитрялся выпустить несколько соцветий, хотя редко кто оказывался рядом, чтобы обратить на это внимание. Ее мать не хотела похорон, и отец тоже. Оба они пережили большинство знакомых, и, поскольку до острова добраться было совсем непросто, вряд ли приходилось рассчитывать, что кто-то из выживших друзей станет посещать их могилы. Но иногда Рут находила рядом с камнем матери увядшую розу или плюшевую игрушку, а это значило, что время от времени кто-то туда заглядывал. Она догадывалась, что розы были от Доры, но плюшевые игрушки стали для нее загадкой, хотя она знала, маме бы это понравилось.
— Надеюсь, вам не слишком тут одиноко, — сказала Рут, в последний раз пройдясь щеткой по камню отца. Она с сомнением оглядела окружавшие ее могилы. Самые старые были в основном просто провалившимися кусками дерна, отмеченными подгнившими деревянными крестами. Могилы с каменными плитами распознать было легче. Один или два камня были выполнены в морской тематике, в память о рыбаках и капитанах судов, погибших в море. Более свежие могилы украшали грубоватые ступы или деревянные тотемные изваяния, вырезанные шаманствующими хиппи. Несколько могил выглядели, будто за ними ухаживают, но большинство пребывало в небрежении. Тут и там лежали как придется старые подношения — раковины и камешки, оплывшие свечи, ловцы снов из макраме. С ветви кедра свисал драный тибетский молитвенный флаг. Одинокое это было место. Мама Рут любила одиночество, она была бы не против, но отец ее был человек общительный.
Рут сунула щетку обратно в рюкзак и вынула маленькую ручную косу, которой дома подрезала высохшую траву. Осмотрела кизиловое деревце. Оно было все таким же кривым, но явно пустилось в рост. На кончиках ветвей завязались почки, и она пообещала себе вернуться сюда весной, чтобы посмотреть, как оно цветет. В местном магазинчике здорового питания она купила благовоний; достав одну палочку из рюкзака, она подожгла ее пластиковой зажигалкой. Воткнув палочку в дерн, она села на землю перед могилами, чтобы… Чтобы что? Она не знала. Земля была еще сырой после дождя. Тоненький завиток дыма поднимался в воздух над палочкой. Небо над головой было синим, в перистых полосках облаков. Она думала о фальшивых похоронах Нао и о настоящих похоронах Дзико и жалела, что не знает какого-нибудь песнопения, чтобы спеть прямо сейчас. Как это там было?.. Ушли, ушли, ушли вовне, пробуждены, ура…
Как-то так.
2
— Японцы очень серьезно относятся к похоронам и поминальным службам, — сказала Рут.
— Твоя мама так к ним не относилась, — ответил Оливер.
Они стояли вместе с Мюриел на открытой террасе; они проводили испытания нового окуляра для наблюдения за птицами, который Оливер заказал для своего айфона. Мюриел надеялась еще раз увидеть джунглевую ворону, а Рут хотела, чтобы Оливер сделал фото, намереваясь послать его вместе с координатами GPS в лабораторию орнитологии университета Корнелл, для их базы гражданских исследований.
— Да, мама была чудачкой. Типичной японкой ее не назовешь.
— Тебя тоже, — он поднял длинный телеобъектив, к которому случайным довеском лепился айфон, и, сканируя ветви дугласовой ели, внимательно изучал экран. Деревья выделялись темным на фоне светлого неба, и у него были сложности с контрастом.
— Знаю, — сказала Рут. — Но я стараюсь. Хорошо было побывать сегодня утром на кладбище. Кизиловое дерево выглядит уже не таким кривобоким.
Он навел камеру на группу кедров.
— Он должен был бы уже хорошо укорениться. Вполне может пережить еще несколько лет небрежения и засухи.
Он стал возиться с объективом, пытаясь найти фокус. Мюриел принесла с собой собственный мощный бинокль. Прислушиваясь к разговору, она сканировала ветви.
— Мне не кажется, что твоя мама была чудачкой, — сказала она. — Мне она правда нравилась. На острове многие ее любили. У нее здесь были друзья, хотя она не всегда могла вспомнить, кто они такие. Жалко, что вы хотя бы скромных поминок не устроили. Если не для нее, так ради всех остальных.
— Да знаю, знаю…
— Ты знала, что Бенуа навещает ее могилу? Приносит ей маленькие игрушки из «Фристора».
Рут примолкла. Бенуа. Ну конечно. Мюриел права, это было жалко. Она поменяла тему.
— На самом деле, это я насчет Нао и Дзико. Японцы исключительно серьезно относятся к мемориальным службам. Дзико умерла в марте, верно? Нао обещала каждый год возвращаться в храм, чтобы помогать. Храм находился на севере Сендай, рядом с побережьем и эпицентром землетрясения. В общем, вопрос в том, находилась ли она там 11 марта в 2011? Мне кажется, факты говорят в пользу этого варианта. Она была там, она знала, что идет волна, схватила несколько пакетов Мудзи и засунула внутрь самое ценное, что у нее было — ее дневник, письма Харуки и часы…
— Какой смысл гадать? — спросил Оливер. — Ты даже еще читать не закончила.
Мюриел опустила бинокль. Остолбенев, она уставилась на Рут.
— Ты не закончила читать?
— Нет, — сказала Рут. — Еще несколько страниц осталось.
Мюриел покачала головой.
— Я тебя не понимаю, — сказала она. — Я бы села и не вставала, пока не прочла бы всю эту чертову штуку с начала и до конца, прежде чем искать подтверждения каким бы то ни было спекуляциям. Я бы дочитала до конца во что бы то ни стало.
Рут разглядывала пушистые облака над головой и думала, как получше на это ответить.
— Ну, — сказала она, — я понимаю, что ты хочешь сказать, но я пыталась соразмерить темп чтения с дневником. Я чувствовала, что это мой долг перед Нао. Мне хотелось читать с той же скоростью, с какой она жила. Теперь это кажется глупым.
Она остановилась, не зная, стоит ли продолжать.
— А еще есть проблема с концом… — сказала она наконец.
— А что случилось с концом?
— В общем-то, ничего. Просто он постоянно… меняется.
— Меняется?
— Отступает, — сказала Рут.
— Интересно, — сказала Мюриел. — Может, попробуешь объяснить?
И Рут попробовала. Она рассказала, как пролистнула страницы до самого конца, чтобы убедиться, что они заполнены, а потом обнаружила, что эти же самые страницы вдруг опустели, как раз когда она собиралась их прочитать. Она взглянула на Оливера в поисках поддержки. Он поднял брови, одновременно пожав плечами.
— Странновато, — сказала Мюриел. — Простите, ребята, за вопрос, но не курили ли вы травку?
— Конечно, нет, — сказала Рут. — Ты же знаешь, травку мы не употребляем.
— Просто хотела убедиться, — сказала Мюриел. Она сидела на рассохшемся шезлонге, который вдруг издал до того зловещий скрип, что Оливер нервно вскинул глаза. Мебель на террасе, как и сама терраса, как и весь дом, если уж на то пошло, была в довольно жалком состоянии, и он все ждал, что истерзанные погодой доски провалятся и кто-то упадет вниз.
— Интересные вещи ты описываешь, — сказала Мюриел, накручивая на палец кончик косы. — Читатель, столкнувшийся с пустой страницей. Это как писательский ступор, только наоборот.
Рут поразмыслила над этим.
— То есть ты имеешь в виду, я, будучи ее читателем, впала в ступор, и поэтому слова исчезли? Мне это не нравится. И потом, в этом нет никакого смысла.
— Трудно сказать. Свобода воли — штука сложная. О чем она писала, когда страницы вдруг стали пустыми?
— Она как раз догнала саму себя. Добралась до сейчас ее истории. Она сидела на автобусной остановке в Сендай, и последними словами были «так вот как ощущается “сейчас”». А потом ничего. Пусто. У нее больше не было слов, пока…
Тут она заколебалась. История со сном была еще более странной, и у нее не было уверенности, стоит ли рассказывать об этом Мюриел или нет, но Мюриел смотрела на нее с таким концентрированным вниманием, что она продолжила рассказ о том, как джунглевая ворона привела ее к скамейке в парке Уэно, где у отца Нао было назначено свидание с товарищами по самоубийству, и как они говорили о Нао, и как он уехал в Сендай, чтобы отыскать ее.
— А потом, на следующее утро, я проверила дневник, и оказалось, она написала еще целый большой кусок про смерть Дзико и про похороны, и как они помирились с отцом, и как она обещала Мудзи каждый год в марте приезжать в храм.
— Звучит, в общем, как счастливый конец, — сказала Мюриел.
— Ну, — сказала Рут, — наверное, так бы оно и было, вот только до конца я так и не добралась. Каждый раз, как я открываю дневник, там добавляется несколько страниц, это как отступающая волна. Кажется, вот-вот дотянешься, но не выходит. Никак не могу догнать.
— Все страньше и страньше, — сказала Мюриел. — Ладно, у меня есть еще две теории. В местной мифологии вороны — довольно могущественные существа. Теперь давай предположим, что ворона — твой дух-помощник, каким был кот у Оливера. — Тут она прервалась и повернулась к Оливеру.
— Мне очень жаль насчет Песто. Я слышала. Ты ведь знаешь, что Бенуа тоже потерял своего песика?
— Да, — отрывисто бросил он, не поворачиваясь к ним лицом. — Это отстой.
Он еще надеялся, что Песто все-таки к ним вернется — видно было, как у него спину сводит от надежды — но дни шли и шли, и подобный исход казался все менее вероятным. Мюриел, у которой любимого кота украл кугуар, глубоко вздохнула и будто сдулась, целиком утонув в дряхлом расшатанном шезлонге.
— Действительно, отстой, — сказала она. — Я все говорю себе, как нам повезло жить в экосистеме, настолько нетронутой, что она может поддерживать крупных хищников, но я так скучаю по моему Эрвину.
Некоторое время она неподвижным взглядом смотрела себе на колени, потом сделала глубокий вдох и рывком поднялась на ноги.
— В общем, — продолжила она, — моя теория состоит в том, что эта ворона из мира Нао явилась сюда, чтобы отвести тебя в сон, где ты могла бы изменить конец ее истории. Приближавшийся конец должен был быть одним, но тут вмешалась ты, и это создало предпосылку для совершенно иного исхода. Появилось новое «сейчас», которое Нао все еще не совсем догнала.
Явно довольная собой, Мюриел села обратно в кресло.
Рут рассмеялась.
— И ты еще зовешь себя антропологом?
— В отставке, — ответила Мюриел.
— Понятно. Так какая у тебя вторая теория?
— Эта может тебе не понравиться.
— А ты попробуй.
— Ну, это в русле все той же теории «читательского ступора». Это все ты сама сделала. Это уже не про Нао. Это про тебя. Ты сама пока еще не догнала себя, «сейчас» твоей истории, и до конца ее истории тебе не добраться, пока ты не доберешься до своего конца.
Рут поразмыслила над этим.
— Ты права, — сказала она. — Мне это не нравится. Мне не нравится иметь столько свободы воли по отношению к чужому нарративу.
Мюриел рассмеялась.
— Хорошенькое дело, услышать такое от писателя!
— Я не… — начала Рут, как вдруг Оливер ее прервал.
— Смотрите! — сказал он, нацеливая объектив на клен. — Вон там. На нижней ветке. Это не твоя ли ворона?
Мюриел наклонилась вперед и поднесла к глазам свой бинокль.
— Похоже на джунглевую ворону, — сказала она. — Красивая птица. Что скажешь?
Она передала бинокль Рут.
Рут понадобилось несколько мгновений, чтобы разобраться в путанице ветвей и бледных завитков испанского мха, но потом она увидела — черное блестящее крыло выделялось на фоне зеленого мшистого покрова. Она подкрутила фокусировку. Ворона была далеко, но функция стабилизации изображения позволяла все прекрасно разглядеть.
— Да, это она. Узнаю этот орлиный профиль. Я почти уверена.
Ворона вытянула шею и повернула голову.
— Она нас видит, — сказала Рут. — Смотрит прямо на нас.
Оливер щелкнул еще пару кадров.
— Не слишком хорошо выходит, — сказал он. — Но, может, сойдет для идентификации. Хотелось бы мне сделать кадр получше.
Он опять навел объектив, но пока он этим занимался, ворона нахохлилась, расправила крылья и взлетела.
Рут опустила бинокль.
— Куда это она?
— Сюда, — ответила Мюриел, указывая вверх.
Ворона уже вылетела из гущи ветвей и теперь, набирая высоту, пересекала лужайку в их направлении. Оказавшись прямо над их головами, она что-то выпустила из когтей. Маленький круглый предмет промелькнул в воздухе и отскочил от деревянного пола у их ног, немного откатился и замер в щели между двумя подгнившими досками.
— Странно, — сказала Рут. — Что это было?
— Орех, — ответил Оливер, нагибаясь, чтобы его поднять. — Застрял в трещине.
— Орех? — Рут ощутила разочарование. А чего она ожидала?
Оливер опустился на колени.
— Похоже на лесной орех, — сказал он. Он вытащил складной нож и вытянул лезвие. — Наверно, с одного из наших деревьев, еще с осени.
Он выковырял орех и повертел в пальцах.
Рут взглянула вверх. Ворона кружила над головой, взлетая все выше и выше с каждым оборотом. Она подумала о Харуки и его капитане Вороне.
— Ты думаешь, она нас бомбить пыталась?
— Сомневаюсь, — сказала Мюриел. — Вороны сбрасывают орехи и ракушки на камни, чтобы разбить.
Ворона все еще была прямо над ними, но уже гораздо выше — просто черточка на фоне огромного неба.
— Думаешь, она ждет, чтобы мы разбили орех?
— Не похоже, чтобы она чего-то ждала, — сказала Мюриел. — Похоже, что она улетает. Может, это прощальный подарок.
— Держи, — сказал Оливер, вложив орех в руку Рут. — Если у кого шариков не хватает, это к тебе.
— Ой, ну спасибо тебе, — сказала она, перекатывая маленький твердый предмет в ладони. — Постараюсь не принимать это на свой счет.
Оливер еще стоял на коленях, складывая нож, как вдруг что-то под полом террасы зацепило его взгляд. Дом был выстроен на пологом склоне холма, терраса смотрела под уклон, и под полом образовалось пространство, куда можно было подползти.
— Там внизу что-то шевелится, — сказал он. Наклонившись, он заглянул между подгнившими досками, прижавшись лицом к трещине, в которой застрял орех.
— Слишком темно. Можешь передать мне телефон?
Рут открыла приложение-фонарик и передала ему. Он направил луч в темноту под досками.
— Что это? — спросила она, но Оливер не ответил.
Он вскочил на ноги и побежал к крыльцу. Соскочив со ступенек, ожесточенно топая ногами и размахивая руками, он продрался сквозь густые заросли папоротника, опустился на четвереньки и исчез под террасой. Сверху им был виден огонек его фонарика, пока он нащупывал путь в грязи под верандой, потом они услышали тихий звук, что-то среднее между писком и всхлипом, и крик Оливера:
— Да что ж ты делаешь здесь?
— Это Песто, — сказала Рут, сжимая локоть Мюриел. — Вернулся из мертвых.
3
На кота явно кто-то напал, и он был страшно изранен. Случилось это, должно быть, еще несколько дней назад, потому что раны уже закрылись и в них развилась инфекция. Хвост, которым он так гордился и который обычно стоял торчком, теперь уныло свисал вниз, волочась по земле. Он был ужасно истощен. Шерсть пропиталась запекшейся кровью вперемешку с пылью, взгляд был отстраненным и тусклым, будто он укрылся где-то в недоступном кошачьем месте, где не чувствовал боли. Оливер вынес его из-под террасы и держал на руках, пока Рут отыскивала коробку и выстилала ее полотенцем. Когда они положили его в коробку, он попытался встать, но тут же упал. Задние ноги у него не работали.
— Плохо дело, — сказал Оливер. — Раны такие глубокие. И нарывают.
Он сделал глубокий вдох и провел рукой по боку кота. Когда он прикоснулся к израненному хвосту, кот приподнялся и попытался угрожающе завыть, но даже это было ему не по силам, и он опять шлепнулся на полотенце.
— Боль слишком сильная, — сказал Оливер. Голос у него звучал тонко и напряженно. Он выпрямился и встал над коробкой, глядя внутрь.
— Глупый кот. Он не выживет.
— Откуда ты знаешь? Может, он…
— Нет, — резко прервал он. — Инфекция уже распространилась по всему организму. Нам надо его усыпить.
— Хочешь, я позвоню Доре? — спросила Мюриел.
— Нет, — сказала Рут. — Нам надо отвезти его в город. Нам надо отвезти его к ветеринару.
— Да какой смысл, — сказал Оливер. Он резко повернулся и отошел к перилам террасы. — Я знал, что это случится. Глупый кот. Вечно сбегает. В драки лезет. Это был только вопрос времени.
— Поедем прямо сейчас — успеем на двухчасовой паром, — сказала Рут.
— Да не стоит это того, — сказал он. — Он умирает. Это просто глупый дворовый кот.
— Можно будет ветеринару с парома позвонить.
— Нет. Ветеринар — это дорого. Мы проделаем весь этот путь, а им придется его усыпить…
Так он и стоял, повернувшись спиной, судорожно сжимая перила. Рут поглядела на его сведенную спину. Как же он был зол. Зол на нее, на кота, на весь мир за то, что сердце его было разбито. Она пошла в дом, взяла ключи от машины. Вышла опять, подхватила коробку с котом, отнесла к хетчбэку и поставила внутрь. Подала машину назад и опустила окно.
— Давай скорей, — позвала она.
Он повернул голову, но еще колебался.
— Иди, — сказала Мюриел, подталкивая его к машине.
На пароме он уставился из окна на волны и только глядел все вперед, пока Рут звонила в клинику, сказать, что они едут. «Глупый кот, — все повторял он, — глупый кот». Но когда они прибыли на место, он сам нес коробку и придерживал Песто на столе, пока ветеринар выбривал шерсть и вскрывал раны, чтобы их прочистить. Раны плохие, согласился ветеринар, хуже он, пожалуй, не видел, разрывы от когтей и зубов, должно быть, это был енот или стая енотов. Песто пытался убежать, поэтому сзади травмы были особенно сильными, но настоящей опасностью стала распространившаяся инфекция. Прогноз был неутешительным. Нужно будет держать раны открытыми, вскрывать их снова и снова, если они начнут заживать, чтобы не было нагноения. Нужно будет давать ему антибиотики, не давать двигаться и три раза в день купать в теплой воде с сульфатом магния. Оливер задавал вопросы, все записывал, а потом попросил у ветеринара скальпель. Рут сидела на стуле и чувствовала, что близка к обмороку, слушая наставления ветеринара, как вскрывать раны и выпускать гной. Вид у Оливера был мрачный, но к нему вернулась решимость. Он собирался спасти своего кота.
Когда они ушли, ей все еще было не слишком хорошо, так что вел он. Песто, еще не отошедший от анастезии, спал сзади в коробке. В очереди на паром, втиснув затылок между дверцей и подголовником, она слушала Оливера. В нем шел процесс. Он наматывал круг за кругом у себя в голове, пытаясь вникнуть в смысл произошедшего.
— По крайней мере, мы знаем, — повторял он. — Даже если Песто не выкарабкается, по крайней мере, мы знаем, что произошло. Это-то и сводило меня с ума. Не знать, куда он исчез, жив он или мертв. Но, по крайней мере, теперь мы знаем. Мы сделаем все, чтобы спасти его, но даже если нам не удастся, по крайней мере, мы будем знать: мы попытались. Глупый кот. Ничего нет хуже неизвестности…
4
Дорогая Рут!
Мои усилия принесли некоторые плоды, хотя, может быть, результаты не столь хороши, как нам бы хотелось. С тех пор, как мы списывались в последний раз, мне удалось восстановить некоторые файлы, исчезнувшие с моего компьютера, и я обнаружил старый имейл, который Харри, должно быть, послал мне, но про который, вынужден признаться, я совершенно не помню, чтобы я его получал. Я написал ему немедленно и надеюсь вскоре получить ответ. Я взял на себя смелость послать ему адрес Вашей электронной почты, описав ему Вашу обеспокоенность и срочный характер дела, поэтому, возможно, он напишет Вам лично, но опять же, может, и нет. Я пересылаю Вам его имейл; прочитав его, Вы поймете, что я имею в виду.
Конечно, это письмо было написано еще до землетрясения и цунами, и поэтому я сомневаюсь, что оно будет особенно Вам полезно или даст ответ на Ваши вопросы о сегодняшнем местонахождении моего загадочного друга и его семейства, но у меня такое ощущение, что в этом письме есть вещи, которые могут показаться Вам интересными. Мне кажется, по меньшей мере, что Вы должны быть в курсе нашей переписки, несмотря на то, что этому последнему письму уже несколько лет.
5
Дорогой Рон!
Спасибо Вам, что не забыли старого друга, который так долго пренебрегал перепиской. Прежде всего, позвольте ответить на Ваши любезные вопросы. У моей семьи все хорошо. Жена продолжает работать в издательстве учебной литературы, а в последнее время у нее появилось новое хобби — глубоководный дайвинг. Я очень благодарен ей за поддержку в трудные времена, и моей дочери Наоко тоже. Когда мы только вернулись в Токио из Саннивэйла, ей тоже пришлось пережить много трудных времен, и какое-то время она даже не ходила в школу. Но потом она усердно трудилась, чтобы сдать экзамены, и смогла получить стипендию в хорошей международной школе в Монреале, где она очень заинтересовалась изучением французского языка и культуры.
Что касается меня, несколько лет назад я смог запустить собственный стартап — интернет-компанию, которая занимается онлайн-шифрованием и системой безопасности под названием «Мю-Мю — Базовая Гигиена». Подробности поведать я Вам не могу, поскольку связан соглашением о неразглашении, но идею подала мне Наоко. Когда она училась в средней старшей школе, она стала жертвой серьезных издевательств со стороны своих одноклассников, в том числе, видео ее позора было выложено в интернет. Когда я увидел это, я плакал многими слезами. Я был очень зол! Мой долг как ее отца — безопасность дочери, но я не выполнил этот долг. Я был как слепой, слишком много думал о себе, потому что ничего не видел, и единственной моей заботой был я сам.
Но когда я, наконец, пробудился, я начал исследование и смог создать маленького паучка, который мог ползать по базам поисковых программ и вычищать все упоминания имени моей дочери, все ее личные данные, а также фотографии и грязные видео, пока от ее позора не осталось и следа. Все снова стало чистым. «Супер-мупер чисто!» — как сказала Наоко, и она была очень счастлива начать новую жизнь в Монреале, Канада.
Можно сказать, это был хороший исход, но потом у меня появилась идея, что, быть может, мой милый паучок, которого я назвал Мю-Мю Уничтожитель, будет полезен и другим людям тоже. Например, существует множество людей, которые сделали ошибку и хотели бы ее исправить, и мой маленький Мю-Мю может помочь. Или, многим людям хотелось бы исчезнуть, и Мю-Мю может сделать так, чтобы никто их не нашел. Например, если Вы — знаменитая персона, и Вам это надоело, и Вы хотите стать обычным человеком.
Для этой цели мы создали два Мю-метода. Метод № 1 — квантовый, и мы назвали его Кью-Мю, и здесь Мю ищет все возможные упоминания о Вас в интернетах множественных миров, а потом заменяет все упоминания на нули. Не умею это объяснить, разве что, это похоже на игру в оригами со временем. Это наиболее сложный и дорогой метод, потому что Кью-Мю должен работать во множественных мирах и заменять одно прошлое на другое, потому этот метод практичен только для состоятельного человека, и даже при этом некоторые люди так знамениты, что окончательно достичь состояния Супер-Мупер Чистоты для них невозможно, потому что они слишком знамениты в слишком многих мирах.
Метод № 2 проще, и он механический, потому что здесь Мю изменяет только настоящее и будущее. Этот метод называется МехаМю, и он более постепенный, но со временем достигает такого же успеха. В этом методе Мю воздействует только на поисковые системы и съедает Ваше имя так, чтобы Вас невозможно было найти. И когда никто не может Вас найти, Вы перестаете быть знаменитым довольно быстро и скоро исчезаете совсем. Это как постепенно превращаться в шапку-невидимку, и это самый эффективный метод с точки зрения соотношения «цена-качество».
У меня много знаменитых клиентов, о которых Вы уже ничего не слыхали! (Это шутка, но и правда тоже.)
Видите ли, Рон, теперь я осознал, что самоубийство — это ретроградное мышление из старых материалистских дней. Кроме того, самоубийство — неопрятная вещь, и без него можно обойтись. Теперь с моим Мю-Мю никому не нужно думать о подобных неопрятностях, потому что мои маленькие паучки могут аккуратно превратить Вас в ничто, если таково Ваше желание. Наоко придумала забавную теорию, которую она называет Мийю. Она говорит, Мийю — это новый Йю. Это новое мышление. Она говорит, анонимность — это новая известность. Она говорит, новая крутизна — это отсутствие кликов по Вашему имени.
Нет кликов — это показатель, насколько Вы не-знамениты, потому то истинная свобода — это быть неузнанным.
Не знаю, правда это или нет, но, возможно, доля истины в этом есть, поскольку дела у моего Мю-Мю идут совсем неплохо, и, впервые с тех пор как лопнул доткомовский пузырь, я снова могу обеспечивать своей семье комфортный уровень жизни.
Надеюсь, у Вас все тоже хорошо. Я следил за Вашими работами на Вашем сайте, и похоже на то, что мои услуги Вам не нужны, но если они понадобятся Вам в будущем, я надеюсь, что Вы ко мне обратитесь.
Ваш друг,
«Харри»
