ДНА: Да, хотя определение «радикальный» я использую в самом широком смысле ради большего эффекта. Ведь когда называешь себя просто атеистом, всегда найдется кто-то, кто спросит: «Вы хотите сказать, агностиком?» И тогда я вынужден еще раз подчеркнуть: нет, именно атеистом. Я не верю в существование Бога – более того, я убежден, что его не существует (надеюсь, вы уловили разницу). Я не вижу ни малейших доказательств его существования. Вот почему проще назвать себя радикальным атеистом, чтобы сразу стало понятно, что я имею в виду, о чем не раз задумывался и что стало моим твердым убеждением.

Просто удивительно, как часто люди отказываются верить, когда я откровенно говорю им об этом. У себя в Англии мы проделали путь от туманного, толкуемого и так и эдак англиканства к не менее туманному и толкуемому и так и эдак агностицизму. Причем, по-моему, и то, и другое свидетельствует о нашей склонности не утруждать себя глубокими размышлениями.

Мне часто говорят: «Все-таки лучше оставаться агностиком, хотя бы на всякий случай». Мне это представляется страшной глупостью и полной неразберихой в голове, и я, как правило, стараюсь не дать себе оказаться втянутым в дальнейший разговор.

А если все же окажется, что я не прав и Бог все-таки есть, и ему, между прочим, по душе все эти якобы глубокомысленные разглагольствования, когда говорящий, в духе Клинтона, держит на всякий случай за спиной скрещенные пальцы, – что ж, мне тем более не хочется молиться такому Богу.

Другие спрашивают меня, откуда мне известно, что Бога нет. Неужели вера в то, что Бога нет, не такая же иррациональная, не такая же самонадеянная и т. д., как и вера в то, что он есть? На что я отвечаю: нет, не такая, причем по ряду причин. Более того, я не верю в то, что Бога нет. Я вообще не понимаю, какое вера имеет ко всему этому отношение. Допустим, я могу верить или не верить моей четырехлетней дочери, когда она пытается убедить меня, что не хотела устраивать в комнате кавардак. Я верю в справедливость и честную игру (хотя и не знаю, какими средствами их можно достичь, разве что бесконечно стремясь к ним, несмотря ни на что). Я также верю, что для Англии лучше вступить в общее европейское валютное пространство. Я, конечно, не экономист, чтобы твердо отстаивать эту точку зрения в споре с профессионалом, но то немногое, что я знаю – плюс так называемое шестое чувство, – подсказывают мне, что вступление в валютный союз пошло бы нам только на пользу. Конечно, я вполне могу оказаться не прав, и отдаю себе в том отчет.

Вот те случаи, где я считаю правомерным оперировать понятием «вера». Когда же вера выступает в качестве панциря, защищающего иррациональные суждения от вполне законных вопросов, думаю, слово это несет в себе изрядную долю лукавства. Так что я не говорю, что не верю в существование Бога. Я убежден, что его нет. Что отнюдь не одно и то же, и тут я перехожу к моему второму доводу.

Я отказываюсь принимать модное ныне воззрение, будто любая точка зрения хороша, имеет право на существование и сама по себе достойна уважения. Например, моя точка зрения такова, что Луна состоит из камня. И если кто-то скажет мне: «Но ты же там не был, откуда тебе знать, из чего она состоит? Я, например, утверждаю, что Луна – это кусок сыра, и будь добр, уважай мое мнение», я даже не стану вступать в спор с таким человеком.

Существует такая вещь, как бремя доказательства, и в случае с Богом, как и в случае с геологическим составом Луны, оно несколько необычное. До сих пор Бог являлся для нас универсальным объяснением. Теперь же в нашем распоряжении есть другие, гораздо более убедительные. Бог нам больше ничего не объясняет, но зато сам превратился в нечто такое, что само нуждается в объяснении, причем не простом. Вот почему я считаю, что убеждение, что Бога нет, отнюдь не назовешь иррациональным или самонадеянным – в отличие от веры в него. Так что в этом споре точки зрения отнюдь не равны.

ДНА: Знаете, это довольно забавная история. Ребенком я был убежденным христианином. Уж так было заведено в нашей семье. Я даже помогал в школьной часовне. И вот однажды – мне тогда исполнилось восемнадцать – я шел по улице и, неожиданно услышав речь уличного проповедника, остановился, чтобы послушать. И пока я его слушал, мне постепенно стало ясно, что он несет полнейшую чушь и мне обязательно надо будет обо всем этом на досуге поразмыслить.

Нет, конечно, все не так просто. Когда я говорю, что мне стало ясно, что он несет полнейшую чушь, я имею в виду следующее. За годы, проведенные мной за изучением истории, физики, латинского, математики, я научился (ценой великих трудов) логике доказательства, научился выстраивать доводы. Кстати, нас тогда как раз научили распознавать различные виды ложной аргументации, и неожиданно мне стало ясно, что эти логические стандарты просто неприменимы к вопросам веры. На уроках закона Божьего мы должны были безмолвно сидеть и слушать все, что нам говорят, и не пытаться оспаривать доводы учителя. Причем такие, что попробуй их применить в любой другой области – истории или физике, – как их наверняка подняли бы на смех, такими детскими, такими наивными предстали бы они с точки зрения формальной логики и правил доказательства. Да нет, попросту ошибочными! Но почему?

При изучении истории, когда мы пытаемся понять причины и следствия тех или иных событий, многое мы просто интерпретируем, но даже если эта интерпретация очень часто бывает субъективна, тем не менее наше, пусть даже ошибочное, мнение зиждется на процедуре доказательств, мы находимся под постоянным перекрестным огнем доводов и контрдоводов, и те, которые выдерживают испытание на обоснованность и весомость, позднее могут вновь ему подвергнуться со стороны нового поколения историков. И так далее. Мнения отнюдь не равны. Некоторые из них оказываются куда более здоровыми и жизнеспособными, более глубокими и более обоснованными с точки зрения логической аргументации, чем другие.

Тогда я уже был хорошо знаком с мнением (и разделял его), что логика физики неприменима к логике религии, ибо они имеют дело с совершенно несопоставимыми «истинами» (теперь мне это кажется полной чушью, но ладно, рассказываю дальше). Что поразило меня, однако, так это то, что доводы в защиту религии оказывались какими-то хилыми и хлипкими по сравнению с вескими и полнокровными аргументами такой в высшей степени субъективной сферы, как история. Более того, они были откровенно детскими. Их никто никогда не оспаривал, не испытывал на прочность – что в порядке вещей в любой другой сфере интеллектуальной деятельности. Но почему? Потому что им попросту не выстоять.

Так я стал агностиком. Я думал, и думал, и думал. Но мне все равно чего-то не хватало, и я так и не смог сделать для себя окончательных выводов. Я был исполнен сомнений относительно существования Бога, но слишком мало знал, чтобы как-то обосновать мои сомнения, чтобы выработать иную модель, способную дать ответ на такие вопросы, как «Что есть жизнь, вселенная?», которая бы расставила все по своим местам. Но я не отступался. Я продолжал читать и размышлять.

Когда мне было около тридцати, я открыл для себя эволюционную теорию – спасибо книгам Ричарда Докинза «Ген-эгоист» и «Слепой часовщик» – и неожиданно (кажется, после того, как я во второй раз прочитал «Ген-эгоист») все стало на свои места. Теория эта обладала такой поразительной простотой и ясностью и, главное, объясняла удивительную и бесконечную сложность живого мира. По сравнению с благоговейным трепетом, который она вселила в меня, благоговейный трепет, который некоторые испытывают, говоря о Боге, показался мне детским лепетом. Что ни говори, но трепет невежества тускнеет перед трепетом понимания.

ДНА: Признаюсь, этим вопросом вы поставили меня в тупик. И, как мне кажется, причиной тому – несходство наших культур. В Англии атеизм не воспринимается как нечто из ряда вон выходящее. Просто у нас не принято громко и настойчиво отстаивать ту или иную точку зрения, считается приличнее облечь свои доводы в туманные, расплывчатые словеса. Отсюда – предпочтение агностицизму. Шаг от агностицизма к атеизму требует – по моему убеждению – более смелых интеллектуальных усилий, нежели люди готовы сделать. Но в целом никто не придает этому особого значения. Среди моих знакомых немало ученых, и в их среде атеизм норма. Остальные же, из тех, кого я знаю, в подавляющем большинстве агностики, но есть и атеисты. И если бы я попытался отыскать верующих среди моих друзей, родственников или коллег, то, наверно, проводил бы мои поиски среди тех, что старше по возрасту и (будем до конца откровенными) менее образованны. Найдутся, конечно, одно или два исключения (обычно я по привычке именую их «достойными исключениями», хотя на самом деле так не думаю).

ДНА: Ни разу. Дело в том, что у нас в Англии отсутствует тот фундаментализм, с которым на каждом шагу сталкиваешься в Америке. Нет, это, конечно, не совсем так. Наверное (и здесь я позволю себе ужасную самонадеянность), мне просто не встречались такие люди – вернее, я сам предпочитаю держаться подальше от таких людей, точно так же как предпочитаю держаться подальше от тех, кто смотрит мыльные оперы или читает «Нэшнл Энкуайрер». Как я реагирую на их попытки обратить меня? Просто не обращаю внимания.

ДНА: Никогда. Даже не могу себе этого представить.

ДНА: Я всегда испытывал неподдельный интерес к религии (что, подчеркиваю, не одно и то же, что верить в Бога). Ведь она, как ничто другое, оказала на всю нашу жизнь мощнейшее влияние! Но в чем ее суть? Что она собой представляет? Зачем она нам понадобилась? И почему оказалась такой живучей? Я большой любитель поломать голову над этими вопросами. Я размышлял на эти темы долгие годы, и неудивительно, что плоды этих размышлений проникли и на страницы моих книг.

ДНА: Привет! Как дела?

Это быстрее, проще и, главное, не надо ничего лизать.