День дурака

Сегодня День дурака, и в нашей chocolaterie полно покупателей. Бестселлеры сегодня – мои шоколадные рыбки, к каждой из которых приложены любовно нарисованные Розетт «братик» или «сестричка», которых, согласно традиции Дня дурака, нужно незаметно прикрепить к спине одного из друзей, и тот, ничего не подозревая, будет носить это украшение целый день, пока кто-нибудь не сжалится и не скажет, что у него на спине. Я уже видела множество таких бумажных рыбок не только на спинах детей, заполонивших площадь, но и на спинах взрослых, включая старого Маджуби, который так искусно притворялся, что понятия не имеет об этой старой шутке, что его внучка Майя просто умирала от смеха.

Однако у моих покупателей сегодня возникает много и совсем других вопросов. Мне уже многие сообщили, что Монтуры уезжают и, похоже, даже покупателя на ферму успели найти. Да и сам Янник Монтур говорил об этом, когда заглянул в магазин за шоколадной рыбкой. А вот и еще новость: кто-то слышал, как наш месье кюре сегодня в церкви смеялся в голос – подобных звуков до сих пор от него не слышал никто из жителей Ланскне.

Жолин Дру – она всегда садится в церкви на самую переднюю скамью – показалось даже, когда она заглянула в приоткрытую дверь ризницы, что на руке у нашего кюре было заметно нечто вроде татуировки; об этом Жолин рассказывала тем самым тоном – вполголоса и с придыханием, – каким обычно пользуется, повествуя о чем-то скандальном.

– Никакого тату у месье кюре нет! Только не у него! – тут же заявила Каро, с самого утра щеголявшая с бумажной рыбкой, прицепленной к спинке ее жакета. Рыбка появилась там сразу после мессы, и я подозреваю, что тут замешана либо сама Жолин, либо Пилу, либо Ру, который все утро проторчал в тату-салоне, помогая Розетт туда перебираться.

Да, для самостоятельной жизни Розетт, пожалуй, слишком молода. Но и переезжает она совсем не далеко. А для того чтобы действительно стать мастером в таком искусстве, необходимо достаточное помещение, да и арендная плата оказалась нам вполне по карману. Как ни странно, Анук нисколько не удивилась и сказала, что всегда знала: Розетт для работы с шоколадом не создана. «Уж больно она непостоянная, переменчивая и совершенно недисциплинированная», – заявила Анук, а я не выдержала и рассмеялась. Оказывается, Анук, которой только что двадцать один исполнился, которая только что вышла замуж и теперь собралась лететь на другой конец света, знала о таких вещах больше, чем я…

Однако обе мои дочери, несомненно, обладают и мудростью, и бесстрашием, и решительностью.

Я тоже когда-то всем этим обладала. И сегодня мне почему-то кажется, что я, возможно, сумею возродить в себе эти качества – вернуть их, как нечто, казавшееся навсегда потерянным, но вновь принесенное начавшимся приливом. Всё возвращается.

– Тебе помощь не нужна? – поинтересовалась Анук, глядя, как я выставляю на стол большие стеклянные банки с изюмом, вишнями, разноцветной глазурью и орехами и собираюсь украшать mendiants.

– Конечно, – улыбнулась я. – Ведь это мое любимое лакомство.

Давно уже Анук не выражала желания мне помочь. И вот теперь она с удовольствием взялась за это – словно ребенок, который в последний раз решил поиграть с любимыми игрушками, прежде чем навсегда их отложить и убрать в ящик. Миндаль, лимонные цукаты, пухлые темные вишни, зеленый кардамон и золотистые глазурные «брызги», хорошо оттеняющие густой темный цвет шоколада. Когда-то этим лакомством торговали разносчики, бродя от дома к дому, от двери к двери; mendiants – настоящие короли и королевы дорог, позолоченные, блестящие, великолепные.

– Я сделаю на них разные мордашки, – предупредила меня Анук.

– Ты всегда их делала, – улыбнулась я.

Смерть. Шут. Башня. Перемена. На этот раз шутом, пожалуй, оказалась именно я. И осталась в дураках. Слишком долго я боялась этого ветра, слишком долго пряталась от правды. И сейчас у меня такое ощущение, словно небо после бури наконец прояснилось. И пусть ветром сорвало крышу с моего дома, но солнце все же светит вовсю, и дети мои стали совсем взрослыми, и я почему-то испытываю не чувство утраты, а множество открывающихся передо мной разных возможностей.

В жизни может случиться что угодно, Вианн, звучит у меня в ушах голос матери. Смерть. Шут. Башня. Перемена. Колесо Фортуны продолжает вращаться и будет вращаться, пока все на свете не завершит очередной круг. На той стороне площади видна открытая дверь тату-салона, и возле нее кто-то возится: старательно сдирает с нее пурпурную краску с помощью паяльной лампы и мастихина. Лицо работника от меня отвернуто, но я бы узнала его где угодно: мне так хорошо знакомы и эти тату в виде спиралей у него на руках, и эти рыжие волосы, стянутые сзади в узел…

Ру сказал мне, что Розетт решила сама выбрать интерьер своей мастерской. Стены будут желтого цвета или, может быть, бледно-розового. Ру уже пообещал ей остаться и помочь. Я вполне сознательно не спрашиваю у него, на какое время он решил задержаться здесь. Может, всего на неделю. А может, и на год. Анук, наверное, сказала бы на это: главное – он остается, и только это сейчас имеет значение.

– Ты теперь даже выглядишь как-то иначе, – заметила Анук, глядя на меня.

– Что значит «иначе»?

– Тебе это очень идет.

Тату, сделанное Розетт на внутренней стороне моего запястья, совсем простое. Это побег земляники с трилистником не больше клеверного листка и с одной стороны от листочка крошечная ягодка земляники, а с другой – цветок с пятью лепестками. Тату все еще чуточку болезненно на ощупь, но, как, пожалуй, сказала бы та же Анук, это означает, что я все еще жива.

Я знаю одну историю – она о женщине, которая знала, что каждому человеку нужно. Таков был ее дар, она любому умела заглянуть в душу и понять, чего ему недостает. А вот когда дело касалось ее собственной души, она выказывала странную беспомощность, даже бессилие. И чувствовала, что с каждым разом при использовании своего дара она теряет некую часть себя самой, и от этого она становилась все более печальной и испуганной. Она цеплялась за эти оставшиеся разрозненные кусочки своей души, сжимая их, точно горсть листьев, сорванных ветром, но чем крепче она их сжимала, тем сильнее дул ветер, вопя и угрожая.

А однажды в той деревне появилась некая незнакомка. Она, как и та женщина, тоже обладала даром выведывать людские секреты; она с легкостью, почти шутя, заставляла людей выбалтывать свои сокровенные желания и признаваться в тщательно запрятанных страхах. Незнакомка эта оказалась бесстрашной, неуловимой и очень сильной соперницей, а использование своего дара не только ее не ослабляло, но, напротив, делало еще сильнее.

Естественно, все это не могло не вызывать у женщины беспокойства, и она попыталась противостоять чарам незнакомки. Однако та, похоже, превосходила ее во всем, что бы она ни пыталась предпринять. И наконец эта женщина решилась призвать на помощь ветер и приказала ему свершить свое черное дело. И всю ночь напролет ветер выл и кричал над крышами, а утром незнакомка исчезла, словно ветер унес ее в ночную тьму.

Однако та женщина по-прежнему чего-то боялась. Хотя незнакомки в деревне больше не было, там осталось множество ее следов: звук ее голоса, шорох ее шагов, ее запах; словно неким образом в другое место была перемещена лишь она сама. А ветер каким-то образом сумел проникнуть в душу той женщины и выдул ее начисто, унеся с собой даже ее сердце.

Но мало-помалу тот ветер обрел голос и стал с ней разговаривать. Он говорил ей, что все возвращается, что если отпустишь на свободу тех, кого любишь, они сами к тебе вернутся, как только отлив сменится приливом. И та женщина наконец поняла, что все это время сражалась с самой собой. И на самом деле не было ни таинственной незнакомки, ни сильной неведомой противницы. Это ветер говорил ее голосом, гневаясь, бранясь, оскорбляя. И теперь, когда ветер улегся и душа ее вновь обрела покой, она поняла, что свободна – свободна уйти или остаться, как того захочется ей самой, свободна пользоваться собственным даром по своему усмотрению, свободна любить, не боясь потерять.

Я обняла Анук, поцеловала ее и сказала:

– Отличная работа! Может, теперь по чашке горячего шоколада, чтобы это отметить?

Она кивнула и предложила:

– Давай я сама сварю.

Ну, конечно! Ведь ей мой рецепт хорошо известен. Свежие какао-бобы Criollo, подслащенные тростниковым сахарным сиропом, ваниль и специи, а сверху обязательно полная ложка взбитых сливок и щепотка красного перца чили. Анук варит шоколад ничуть не хуже меня, а может, даже и лучше. Она разлила напиток по чашкам, и я уже протянула руку, но она меня остановила:

– Погоди-ка.

Улыбаясь и сунув руки мне за спину, она что-то отцепила от моей спины, и я почувствовала легкий укол булавки. Так и есть, бумажная рыбка! Негромкий теплый смех Анук был как прикосновение к коже солнечных лучей, просвечивающих сквозь листву.

– Проделки Розетт?

Она отрицательно помотала головой и улыбнулась. Глаза ее были полны нежного лукавства. И я вдруг почувствовала, что меня охватывает радость при одной мысли о том, что в этом мире существуют мои дочери.

Я еще раз поцеловала Анук и сказала:

– Ну, твоя победа, я сдаюсь. А теперь говори, что добавила в этот шоколад?

В целом это по-прежнему мой рецепт, и все же он немного другой. Чуть меньше сахара, чуть больше ванили, а может, кардамона или куркумы. В любом случае шоколад замечательно вкусный и пахнет иными странами и теми чудесными вещами, с которыми еще только предстоит познакомиться; а еще – домом, фиговыми листьями, нагретыми солнцем, вареньем из персиков Арманды, лунным светом над Танн, кожей Ру, чье татуированное тело льнет к моему телу. В аромате этого шоколада есть запах прошлого и будущего, и я внезапно поняла: будущее меня больше не страшит. Та дыра в мироздании оказалась заполнена. И я вновь обрела целостность и свободу.

– А все-таки у него немного другой вкус, – сказала я. – Признавайся, что ты изменила?

– Секрет фирмы, – улыбнулась Анук.

И тут я кое-что заметила: в воздухе дрожало нечто бледное, летучее, кажущееся почти невидимым. Моя летняя девочка обладает особым мастерством, ее умения отличаются от того, что умеем я или Розетт. Куда же заведут ее эти умения? Куда направится она сама? Какие океаны пересечет, какие ветры оседлает? Чьи жизни навсегда переменит?

Я сделала последний глоток шоколада и похвалила Анук:

– Очень вкусно! По-моему, ты готовишь его даже лучше, чем я.

– Конечно, лучше. Ведь это же я! У меня всегда все лучше получается!

И она предложила мне попробовать ее mendiants. Я взяла одну штучку: вместо носа – сочная черная вишня, вместо рта – ломтик засахаренного лимона. Все mendiants Анук сделаны в виде маленьких лиц, а разнообразные черты лица выполнены с помощью золотой фольги, миндаля, изюма, маковых зернышек. Все шоколадки разные, но на всех словно стоит ее подпись:

И все ее шоколадки улыбаются.