Прошлой ночью я почти не спал, а когда все же засыпал, то сны снились хуже адских мучений. Потому-то с утра я и пошел в церковь – помолиться в изножии статуи святого Иеронима. Я, наверное, уже несколько лет этого не делал, но сейчас испытывал прямо-таки невероятную потребность навестить покровителя нашей церкви.

Довольно-таки запоздалое признание, отец мой. Только я действительно не особенно верю в учение святого Иеронима. Это ты чрезвычайно высоко ценил его труды, а потому и я на долгие годы оказался в числе его последователей. И все же его сарказм в отношении женщин, презрение к их умственным способностям и неприкрытое отвращение к женскому телу в итоге стали вызывать у меня определенные подозрения и в отношении его проповедей, и – даже! – его перевода Библии на вульгарную латынь. Я хорошо помню, как истово я молился после того пожара в Маро, а ты, отец мой, цитировал слова святого Иеронима: «Лучше поженить, чем сжечь».

Ты произносил это таким тоном, что можно было предположить: с твоей точки зрения, те двое, что погибли во время пожара на речном судне, в общем, того и заслуживали, ибо не состояли в браке, а занимались прелюбодейством и, мало того, спали мертвым сном, поскольку были пьяны. Исходя из всего этого, я оказывался всего лишь орудием в руках высшего разума. А я молился, чтобы, если это действительно так, та страшная чаша выпала бы из моих рук, а Господь вновь занял свое место в сердце моем и я опять стал бы обыкновенным мальчишкой. Но ты, отец мой, ясно дал мне понять: теперь я в долгу перед Богом, и долг мой можно выплатить лишь ценой моей собственной жизни, тогда-то я и согласился совершить этот обмен – за избавление от вины отдал свою жизнь служению Господу.

Но ведь ты считал, что мог бы получить гораздо больше, вновь раздался у меня в ушах знакомый голос, который я все время слышу с тех пор, как впервые открыл папку Нарсиса. Сперва мне казалось, что это голос Нарсиса, но потом у меня возникли некоторые сомнения. Нарсис ведь был человеком крайне немногословным, а хозяин этого голоса явно обладал даром красноречия и выражал свои мысли очень живо и четко. Просто тебе казалось, что можно спрятаться у Бога за спиной, упрекал он меня, пока я, коленопреклоненный, стоял у подножия гипсовой статуи святого Иеронима, однако со временем ты понял, что Бог – это всего лишь тень, на время заслонившая солнце, и через какое-то время ты снова окажешься на свету.

Ума не приложу, отец мой, как это следует понимать. Ведь я всегда считал, что Бог это и есть свет. И был уверен: если уж Он смог меня простить, тогда все возможно.

В том числе и твоя дружба с Жозефиной? – в суховатом голосе послышалась легкая насмешка. Ты надеялся, что она сочтет тебя невинным агнцем? А ты подумал, что она скажет, если узнает о твоем поступке? Кем, по-твоему, ты показался бы ей после этого?

Я совершенно точно знаю, кем бы я ей тогда показался. Как знаю и то, какими стали бы ее глаза: плоскими, как зеркала. И тогда сразу умерло бы нечто, таившееся в глубинах моей души и многие годы прораставшее там, как прорастает молодой росток в дупле старого дерева с прогнившей сердцевиной. Я снова закрыл глаза и взмолился: Господи, все что угодно, только не это! Прошу Тебя! Лучше смерть и проклятие, чем такое! Но, похоже, нелепо было ожидать и от Господа, и от святого Иеронима хоть какого-то сочувствия. Сознавая собственную низость, я словно пылал на костре, в голове молотом стучала боль, глаза и ноздри щипало от запаха дыма…

И тут вдруг у меня за спиной послышались шорох и звук легких шагов. Значит, я был не один? Ну да, в дверях церкви явно кто-то стоял. От ужаса я весь покрылся липким потом: а что, если я невольно заговорил вслух? Что, если у меня действительно виноватый вид? Нет, шаги, похоже, доносились из дальнего придела, со стороны исповедальни. Наверное, просто кто-то пришел, чтобы исповедаться. Я с трудом поднялся с колен, обернулся, но, видимо, оказался недостаточно расторопен: дверь уже успела беззвучно закрыться, и я заметил лишь быстрый промельк чего-то алого…

Кто же это был? Некая женщина в красном платье? Но кто именно? И почему она ушла, не сказав мне ни слова?

Экран в исповедальне оказался приподнят, и я подошел, чтобы его опустить. В ту же минуту я заметил на скамье знакомую зеленую папку, перевязанную ярко-розовыми канцелярскими тесемками. На какое-то время я совершенно утратил способность двигаться. Значит, моя молитва все же была услышана? Моя эгоистичная, даже богохульная молитва неким чудесным образом достигла Его ушей, и вот он, ответ!

Я взял в руки исповедь Нарсиса. Руки мои дрожали, как осиновые листья. Что же это все-таки было: ответ на мою молитву или окончательный приговор? Что ж, я в любом случае обязан был это выяснить, прекрасно понимая, что иначе не смогу жить дальше. И пусть даже подтвердится самое худшее, пусть это будет означать мой конец. Боль в висках еще усилилась, руки тряслись, во рту совсем пересохло, но я все же открыл рукопись на том месте, где остановился в прошлый раз, и снова начал читать.