9. Как обжираться и не поправляться

Некоторые действительно были. И потом в красках рассказывали друг другу, как замечательно все сложилось у Алдоны, ее мужа и их теперь уже общих псов. Например, Надюша Сметанина, хорошенькая, смешливая Надюша, которую я меньше всего рассчитывала когда-либо встретить, потому что во взрослой своей, нецирковой жизни почти не вспоминала ее. В том самом первом, самом главном, наверное, моем цирковом коллективе она оставалась на периферии и примечательна была только одной своей привычкой. Даже не привычкой – страстью.

Видите ли, Надя работала «ка́учук». Это не сок гевеи, нет. А номер, исполняемый артисткой, которую предварительно будто перемололи в мясорубке и в ней не осталось целых костей, не говоря уже о позвоночнике. Зато теперь она способна сесть собственной задницей себе же на затылок и укусить не только локоток, но и обратную сторону колена. Своего. Еще это называют страшным словом «конторсия», но цирковые его никогда не употребляют. Даже чопорное официальное название «пластический этюд» не употребляют. Каучук, и все тут.

Надя, маленькая, но не тощая, легкая, но не хрупкая, работала «каучук» на столе. Ну, какой там стол? Одно название. Это был крошечный круглый прозрачный столик из толстого пластика диаметром максимум шестьдесят сантиметров. И он медленно вращался, а на нем, кокетливо держа в жемчужных зубках алую розу, завязывалась в узлы разной сложности хорошенькая девушка в так называемом «голом» трико – телесного цвета тончайший гимнастический трикотаж, на отдельных местах нашиты блестки и прикреплены стразы. Все действо происходило под страстную, хриплую песнь саксофона и неизменно вызывало просто-таки бешеные аплодисменты у мужской части зрительного зала. Реакция женщин почему-то была гораздо сдержаннее.

Стоя у форганга, я иногда слышала негромкие разговоры в первых рядах красного сектора, самого ближнего к выходу на манеж и, соответственно, к нам с Давидом Вахтанговичем. Сидящие там дядечки с аппетитом обсуждали, каким именно образом Надю можно было бы загнуть и растянуть, а я чуть ли не сквозь тырсу от стыда проваливалась – маленькая была еще совсем, и не уйти ведь с рабочего места, чтоб не слушать и не слышать. Просто какая-то порнография для люмпенов получалась, а не номер гимнастический – настоящей-то порнухи и видом никто не видывал, и слыхом не слыхивал.

В народе ходили смутные легенды о таинственной и недосягаемой распечатке какой-то «Кама-сутры», но ее никто никогда не видел воочию, и потому рассказы тех, кто слышал от тех, кто сам в руках держал, обрастали невероятными подробностями. А Надюша Сметанина, завязывавшая себя в узел, видимо, представлялась некоторым зрителям-мужчинам как раз сошедшей с тех вожделенных страниц иллюстрацией к камасутровым мечтам. Примерно через месячишко я перестала слышать все эти сальности, просто научилась отключать слух в нужный момент.

Эта конфетка-статуэтка, предмет восторгов провинциальных мачо, была порабощена одной банальной страстью. Нет, не курение – Надя курила, конечно, как и все цирковые женщины. И не алкоголь. Хотя она и пила тоже. Любой, видевший артистку, ни за что бы не поверил, но Сметанина обожала ЖРАТЬ. Не откусывать по кусочку от яблочка-огурчика, не клевать, как птичка, а есть, как крупный, тяжело работающий мужик.

Как в такую кроху помещалась сковородка жареной картошки со шкварками и четырьмя солеными огурцами или восемь уличных пирожков с ливером, толщиной в три пальца каждый, я ума не приложу до сих пор. Но она, родившаяся на изобильном юге Украины, обожала сам процесс еды и процесс ее приготовления. И знала толк в обоих процессах. Особенно уважала вареники, свинину, пироги и пирожки, сдобу, сало, котлеты и жареных карпов. Около двери в Наденькин вагончик была оборудована под навесом небольшая кухонька, и там все время что-то готовилось, аппетитно благоухая. Про калории тогда никто понятия не имел, никто ничего не подсчитывал, но лишнего килограмма на себе Надя допустить не могла. И не жрать не могла – страсть же. Но она придумала способ и рыбку съесть, и в шпагат сесть.

Слопав в обеденное время свою порцию впечатляющего объема, она сыто отдувалась минут десять, глазки соловели, и настоящее блаженство разливалось по ее хорошенькому личику. Потом Надюха суровела, отодвигала кастрюлю или сковородку, говорила: «Ребята, налетай, пока не остыло!» – резко подрывалась с места и с мученическим видом шла за конюшню. Блевать, пардон. Принудительно, жестоко и беспощадно. Метнет в сортир харч, прополощет рот, почистит зубы – и на манеж через пару часов. С пустым желудком, завывающим от жестокого обмана.

Конечно, вредно. Но она была молода и здорова, и все обходилось без последствий. А бедному желудку доставались пустые супчики на воде, кефирчик с сухариками да кусочек вареного мяса на завтрак – в остальное время он мог рассчитывать только на овощи, кое-какие фрукты и воду. Кроме священного времени суперсытного обеда, когда Надя с желудком шли в отрыв.

Зато вес Сметаниной никогда не превышал сорока пяти килограммов – эти магические цифры я трепетно храню в памяти столько лет, потому как сама ни разу (даже в восемнадцать лет, даже после двадцати дней в реанимации) не весила меньше пятидесяти восьми. Обычно Надя, хорошенько разогревшись на репетиции, отдыхала в тенечке так: книга в одной руке, сигаретка в другой, одна нога на земле, а вторая вытянута вертикально вверх вдоль стены вагончика – спокойно и расслабленно. В таком шпагате Наденька читала, время от времени меняя ногу.

Мы случайно встретились с ней в Севастополе спустя лет десять. Обе очень обрадовались, хорошо посидели в кабачке на набережной: болтали, смеялись, бесконечно вспоминали, и визит Нади к счастливой Алдоне тоже, съели и выпили много вкусного, ни в чем себе не отказывая. Сметанина оставила цирк, вышла замуж за моряка, родила дивного парня-богатыря, жила в Севастополе, где служил муж, и выглядела абсолютно довольной жизнью.

– А знаешь, где мы с мужем познакомились? В цирке. Не ты одна мучилась, бедняжка. Я ведь тоже на манеже слышала всю эту гнусь, что мужики смаковали. Счастье, что не на каждом представлении уроды такие попадались, в большинстве городов все-таки нормальный зритель шел. Много я тогда плакала, молоденькая дурочка, обидно было и тошно очень. И вот однажды в Виннице на первом ряду оказался совершенный скот, да еще и поддатый. Настолько осатанел, что прямо в финале номера стал орать, приглашая меня к себе домой, попутно озвучивая, что́ я должна буду сделать и какую сумму за это получу, представляешь? Пока дежурный милиционер к нему бежал, какой-то парень из второго ряда гада этого скрутил и потащил к выходу. Я успела заметить, что парень симпатичный, высокий и в форме. А после представления его ко мне в вагончик инспектор манежа привел. С цветами. Рыцарь мой оказался моряком. До конца гастролей наших и предложение сделал. Восемь лет вместе уже. Слушай, а я очень поправилась?

Переход был несколько неожиданным.

– Абсолютно такая же стройная, как тогда, Надюш! – искренне ответила я.

– Ты меня успокаиваешь, да? Я вешу уже пятьдесят пять килограммов! – Она огорченно отхлебнула ледяного пива (третий пол-литровый бокал) и положила себе еще один дивный чебурек размером с лист формата А4.

С тех давних пор я точно знаю, что габитус можно только подкорректировать и держать в узде силой воли и постоянным контролем, но перекроить невозможно. Ну, и не жрать приходится, конечно. Кто отрицает это, тот или мошенник, или невежда.