Март 2015

Нас регулярно навещают твои мама и папа. Иван радуется их приходу. В последнее время мы встречаемся один-два раза в неделю, чаще у нас, но иногда мы с Иваном садимся на автобус и едем к ним. В первый раз я попросила подругу о моральной поддержке, поскольку сама мысль о том, чтобы находиться у твоих родителей без тебя, естественного связующего звена между мной и ими, была почти невыносима. Та же подруга, которая помогла мне на похоронах, подвезла нас туда на своей машине, извинившись перед твоими родителями за то, что она – и, стало быть, мы тоже – может остаться только на час. Об этом мы договорились заранее. Я не могла ранить их, сказав им, как есть: что из всех мест на земле в их доме острее всего ощущается пустота после твоего ухода. В точности так все и получилось.

Едва переступив порог кухни твоих родителей, я расплакалась. Первый момент пребывания у твоих родителей всегда казался мне торжественным при всей своей простоте. Он всегда выглядел одинаково, за исключением небольших технических вариаций – каждый раз, когда мы приезжали к ним. Словно существовал некий первичный конфликт, с которым вы должны были разобраться, прежде чем все расслабятся и мы сможем пообщаться. В тот момент, когда ты должен был бы подойти к холодильнику и с нахмуренными бровями налить себе стакан кока-колы, чтобы в следующую секунду раздраженно прокомментировать то, что тебя бесит в их кухне – пепельницу под вытяжкой, кошачью еду, лежащую за пределами кошачьей миски, или непорядок в мойке – а я, в свою очередь, должна была бы тихонько подойти к тебе, когда я думала, что они не видят, положить руку тебе на плечо и попросить тебя успокоиться и вести себя прилично: в этот момент я не выдержала. Без тебя наши разговоры казались такими убогими. Такими вежливыми. Такими неуверенными и совершенно бессмысленными. Сидя за желтым столом в кухне твоих родителей, я плакала навзрыд, одновременно извиняясь перед всеми собравшимися. Через некоторое время я взяла себя в руки, и вскоре первый визит остался позади. Только когда мы уже сидели в машине по пути назад, я поняла, что о тебе мы не говорили вообще. Я утешала себя тем, что все оказалось, по крайней мере, не страшнее, чем я себе представляла. В какой мере это касалось того, насколько я навострилась представлять себе самое ужасное, я решила пока не анализировать. Как бы там ни было, второй визит пройдет легче. А в следующий раз еще легче. И в конце концов мы с Иваном сможем ездить в гости к бабушке с дедушкой так, чтобы у меня не разрывалось сердце, – такова моя цель. Это нужно твоим родителям. Это нужно Ивану. По поводу себя я сейчас вообще ни в чем не уверена – но я думаю, что и мне тоже.

Апрель 2015

Я в очередной раз пакую вещи, когда приходит сообщение из Судебно-медицинского управления. После интенсивных переговоров с банками и беготни по показам мы наконец нашли квартиру, которая скоро станет нашей. Переезд через несколько недель, и теперь я работаю с новой энергией, чтобы приблизиться к цели: нашему новому адресу, месту, где мы начнем все с начала. Дни кажутся теперь почти что осмысленными – у меня есть четкие задачи и еще более четкая цель. В свете надвигающегося переезда будущее видится почти увлекательным. По пути из гостиной, где Иван спит после обеда на диване, в ванную, где я сортирую и упаковываю гигиенические принадлежности, в глаза мне бросается письмо, лежащее на коврике у двери.

Почти ровно через полгода после того, как ты умер, приходит это письмо. Меня предупреждали, что это может занять время, до полугода, и я недоумевала, как это возможно. Как может потребоваться полгода, чтобы прислать сообщение о причине твоей смерти, когда твое тело было сожжено и развеяно по ветру в Роще памяти на Лесном кладбище через несколько недель после твоей смерти? «Не может быть, почему так долго! – стонала я. – Нам так важно узнать! Здесь замешан маленький ребенок. Мы должны узнать, чтобы идти дальше». Полицейский, отвечавший за твое дело, оказался очень добрым – прекрасный полицейский, который понимал, насколько болезненно не знать, что же случилось. Он любезно объяснил мне, что не знает подробностей, однако делаются генетические пробы и результаты изучаются в микроскоп. Возможно, пробы отправляют в другие страны, в различные генетические лаборатории. Он заверил меня – долго получается не потому, что они ленятся.

Со временем меня все меньше волновала медицинская причина твоей смерти. Поначалу это было очень важно, я размышляла ночами напролет, что именно в твоем организме вызвало смерть. Постепенно эти мысли затухали. Сейчас я думаю почти исключительно об Иване. Мне уже плевать, от одной болезни ты умер или от другой. Это ничего не меняет. Так или иначе, ты мертв, по какой бы причине это ни случилось. Но если у тебя была болезнь и если эта болезнь окажется генетической, тогда я буду жить до конца своих дней в страхе, что Иван однажды тоже умрет во сне. Такой жизни я не вынесу.

Я стою, склонившись над ковриком, и смотрю на конверт, не решаясь взять его в руки. За секунды все тело заполнилось адреналином, и я замечаю, что у меня дрожат руки, когда я поднимаю письмо и начинаю вскрывать конверт. У меня мелькает мысль, что я, наверное, не должна читать его в одиночестве, однако мои пальцы продолжают свое дело. Ждать я не могу. Ответ на мои вопросы в этом письме, и я должна их получить. Позвонить кому-нибудь я смогу и потом.

Письмо начинается с краткой вступительной информации. Я быстро прочитываю ее, поскольку она мне хорошо известна. Там сказано, что ты был обнаружен мертвым своей сожительницей 27 октября и что внешние повреждения на теле отсутствовали. Второй раздел называется: «обнаруженные болезненные отклонения». Там по пунктам указано, что сердце у тебя было расширено, легкий склероз в коронарных артериях, задняя стенка одной из камер имела неоднородную окраску. Эта информация не говорит мне ровным счетом ничего. Я еще раз прочитываю пункт за пунктом. Осознаю, что понятия не имею, как выглядит сердечная камера и что такое легкий склероз. Последний пункт в списке мне знаком. Там написано: «Подозрения на кардиомиопатию». Я еще раз прочитываю это слово. Кар-ди-о-ми-о-па-ти-я. Я знаю, что кардиомиопатия – болезнь сердечной мышцы, потому что это я нагуглила, пытаясь найти возможные причины внезапной остановки сердца у молодых людей. Я читаю дальше. Под рубрикой «судебно-химические исследования» указано, что в крови не обнаружено лекарств или наркотических средств и что количество глюкозы в водянистой влаге глаза соответствует норме. Хотя я давно отбросила мысль о том, что ты покончил с собой, эту информацию я воспринимаю с облегчением. Теперь все записано черным по белому. Ты не хотел умирать. Твои показатели крови были нормальными. Ты умер от чего-то другого.

Следующий раздел и содержащееся в нем предложение я прочитываю несколько раз. Сперва – медленно, не регистрируя смысла слов, потом снова, с вопросительным знаком, который сама мысленно добавляю после последнего слова. Неужели это правда? В третий раз я прочитываю предложение.

Генетические исследования:

Результаты генетического анализа при внезапной сердечной смерти: генетических отклонений не выявлено.

Генетических отклонений не выявлено. Четыре самых прекрасных слова, которые мне доводилось читать в жизни, – если они означают то, что я хочу, чтобы они означали. Не решаюсь надеяться. Означает ли это, что Иван будет жить? Означает ли «генетических отклонений не выявлено», что Иван в безопасности? Могу ли я надеяться на это? Письмо заканчивается выводом, что точная причина смерти не установлена, но результаты исследования говорят в пользу того, что смерть была вызвана болезнью – «вероятными осложнениями сердечной болезни пациента».

Долго-долго сижу я за кухонным столом, снова и снова перечитывая письмо. Генетических отклонений не выявлено. Генетических отклонений не выявлено. Генетических отклонений не выявлено. Я фотографирую этот абзац телефоном и посылаю подруге с просьбой проконсультироваться у знакомого врача-специалиста, действительно ли это означает то, на что мы надеемся. Затем посылаю тот же снимок другой подруге, которая сама работает врачом общей практики. Прошу ее интерпретировать информацию и перезвонить мне как можно скорее. Жду у телефона, не сводя глаз с письма.

Через несколько минут раздается звонок. Моя подруга поговорила со своим другом-врачом, который сообщил, что «генетических отклонений не выявлено» означает именно то, на что мы так надеемся. Ничто не указывает на то, что болезнь, от которой ты умер, имеет наследственный характер, ничто не указывает на то, что твоя болезнь передается по наследству, никаких генетических отклонений просто не нашли. Я рыдаю в телефонную трубку, а подруга пытается меня успокоить. Я не поддаюсь, раз за разом задаю один и тот же вопрос. Точно ли это означает, что твоя болезнь не наследственная? Она говорит, что у нее сложилось именно такое впечатление. Но что мы на всякий случай позвоним в кардиологическую консультацию и запишем Ивана на обследование. «Тебе не придется делать это одной, – говорит моя подруга в телефон. – Успокойся. Иван будет жить. Этот отчет дал нам очень хороший ответ. Самый лучший, какой только может быть. Ты понимаешь? Поверь, это так».

Я не знаю, могу ли я в это поверить. Хочу услышать это еще от одного врача, а потом еще от одного. Хочу, чтобы целый консилиум гарантировал мне, что Иван не рискует умереть от той же болезни. Мне важно услышать это еще много раз. Но слова подруги – хорошее начало. В течение дня информация постепенно доходит до меня. Сообщение, пришедшее сегодня по почте, – самое лучшее, какое мы только могли получить. Я должна разрешить себе испытать облегчение. Я должна верить и надеяться.