Ноябрь 2014

Сегодня утром я приняла душ. В последнее время я делаю это далеко не каждый день, я уже привыкла ходить с сальными волосами, привыкла к запаху пота из подмышек. Но сегодня у меня важный визит – ко мне едет церемониймейстер. Она уже написала мне и предупредила, что немного задерживается. Пояснила, что несколько дней назад порвала сухожилие, гуляя с собакой. Извинилась и сообщила, что движется в мою сторону так быстро, как только может. Я ответила, что ради меня ей вовсе не обязательно спешить, даже предложила встретиться в другой день. На эту удочку она не клюнула. «Увидимся через двадцать минут», – написала она мне, и я почувствовала, как дверь запасного выхода захлопывается у меня за спиной.

«Ну и ладно», – думаю я. Встречи с ней я жду, однако хочу закончить беседу как можно быстрее. Общаться с незнакомыми людьми мне тяжело, ситуация лишь усугубилась после неудачного визита к врачу несколько дней назад. Каждая встреча высасывает из меня все соки, оставляет меня измочаленной, нуждающейся в отдыхе. Советник из похоронного бюро имела в виду, что этот церемониймейстер подходит тебе и мне как личность. Интересно, откуда она взяла информацию о нас и о том, с какими людьми мы лучше взаимодействуем. Она описала ее как простую, практичную, добрую, культурную женщину, прекрасного оратора, а также упомянула, что именно она когда-то давно обучала ее саму. Тогда я еще понятия не имела, кто такой церемониймейстер, но исходила из того, что это нечто вроде пастора для неверующих. Быстрый поиск в сети показал, что так оно и есть.

В кухне уже давно готов кофе. В гостиной сидит мой брат, готовый принять на себя Ивана, когда раздастся звонок в дверь и мне надо будет побеседовать с церемониймейстером. Я пока не очень себе представляю, о чем пойдет речь, но догадываюсь, что это связано с похоронами – как все это будет, что именно будет происходить. Интересно, я сама должна это знать? Мне следует иметь заранее заготовленный план? Сколько у нас времени? Никто другой не может взять это на себя?

До той даты, которую нам назвало похоронное бюро, осталось еще немало времени – между твоей смертью и похоронами успеет пройти целых шесть недель. Это связано с тем, что в часовне, где мы будем находиться, все расписано. Многие хотят проводить там свои церемонии. Когда мы поняли, что помещения на сто человек нам недостаточно, оставалась только большая часовня. А чтобы получить ее, придется подождать. Когда мы бронировали дату, казалось, что до нее целая вечность. Сейчас время внезапно понеслось вскачь. Скоро твои похороны. Скоро я буду сидеть на стуле и смотреть на урну с твоей фотографией. В компании еще ста человек. Голова идет кругом, у меня сосет под ложечкой, стоит мне подумать об этом. Мои мысли прерывает звонок в дверь.

Час спустя, когда мы сидим за кухонным столом, мне становится ясно, что цель первого визита церемониймейстера – составить себе представление обо мне и о тебе, о нашей совместной истории, описанной моими словами. Все это время она слушала и кивала. Записывала и задавала вопросы. Ее не смущали мои слезы, даже тогда, когда мне пришлось прервать разговор, чтобы пойти в туалет и умыться ледяной водой. Излишнего сострадания она тоже не выказывает. Не похоже, чтобы моя история казалась ей самой ужасной и трагической из всего, что ей доводилось слышать. Мне это очень нравится.

После двухчасовой беседы она, хромая, в гипсе и пластиковой сандалии, покидает квартиру, оставив мне домашнее задание. Я должна продумать несколько музыкальных произведений, которые будут исполняться на твоих похоронах, и попытаться написать тебе письмо, фрагменты из которого она, с моего согласия, зачитает на похоронах. Кроме того, я собираюсь – и эта идея принадлежит мне – попросить нескольких твоих друзей и коллег написать мне, описывая тебе своими словами. Как они тебя воспринимали. Каким они тебя запомнят. Сама же она пошлет мне несколько стихотворений, которые я прочту и что-нибудь выберу для церемонии.

Внезапно до меня доходит, что у нас с ней прошла первая встреча по подготовке мероприятия. А как организовывать мероприятия, я знаю. В роли организатора я чувствую себя уверенно. Теперь, получив задание на ближайшие недели и договорившись о следующей встрече, на этот раз совместно с твоими родителями, через девять дней, я ощущаю себя практически гармонично. Наконец-то мы занялись делом.

Единственное, что меня огорчает, – я знаю, что ты ненавидел оказываться в центре событий так, как это будет на этот раз. Ты никогда не согласился бы на церемонию с несколькими сотнями гостей. Ты чувствовал бы себя неуютно в роли хозяина мероприятия, целиком посвященного тебе. Даже свой день рождения ты не хотел отмечать с друзьями. Такое ты никогда бы не одобрил. Мне это известно, но я не понимаю, как можно это обойти. Все любили тебя. Все хотят попрощаться с тобой. И мне кажется, что будет лучше, если не только я и твои родители выступят на церемонии. Прости меня, что я все это устраиваю. Альтернативы я не вижу. Вечером я пищу по электронной почте двум твоим лучшим друзьям и двум коллегам по работе. Спрашиваю, готовы ли они написать несколько предложений по поводу тебя и вашей дружбы. Все отвечают мне в течение пятнадцати минут. Все отвечают, что с удовольствием это сделают. Это минимум того, что они готовы сделать.

Март 2014

Ивану несколько недель, и каждый вечер он кричит в течение нескольких часов. Обычно это начинается в половине восьмого, а продолжается, по ощущению, до бесконечности, но в реальности он отрубается в полном изнеможении часов в десять-одиннадцать. К этому моменту я тоже совершенно измотана. Не раз рыдала от бессилия и отчаяния. Иногда я почти в панике, так что тебе приходится встать, одеть и уложить нашего ребенка в коляску, выкатить его на улицу – под его душераздирающие вопли – на позднюю прогулку, несмотря на снег и слякоть. Для того чтобы я могла успокоиться. Потому что я не справляюсь с теми чувствами, которые пробуждают во мне его многочасовые крики. Не так мне представлялось первое время дома с ребенком. Вовсе не такие картины рисовались мне в моем воображении. Совсем не такие.

Выяснилось, что мои резервы на случай непредвиденных событий куда меньше, чем мне думалось, что у меня нет той выдержки и уверенности в себе, которые, как я думала, будут присущи мне как молодой матери. Я думала, что быстро освоюсь с новой ролью. Что родительская ответственность покажется мне такой естественной. Что как только ребеночек родится – здоровый и нормально функционирующий, то все остальное приложится. У меня всегда все отлично получалось. Я всегда была непревзойденным руководителем проектов. У меня был высокий порог стрессоустойчивости. Я бесконечно разочарована в себе. А той всепоглощающей любви, которая, как я рассчитывала, станет моим топливом и путеводной звездой во всех тревожных ситуациях, я пока не испытываю.

Испытываю я в основном стресс и тяжесть ответственности, которая оказалась мне не по плечу. Стресс – от того, что я не в состоянии утешить нашего сына, когда он начинает кричать. Сколько бы я ни напевала, ни качала, нашептывала, кормила, меняла подгузник, качала снова – ничто не помогает. Все безрезультатно. Он извивается у меня на руках, словно от спазмов, и с каждым разом я все больше теряю уверенность в себе – чувствую себя бестолковой, бездарной матерью, не справляющейся со своими обязанностями. Я хочу лишь одного – чтобы кто-то спас меня из этой ситуации. Когда прошла неделя и никакого просветления нет и в помине, я выпаливаю: «С ним что-то не так, ведь у него что-то болит, у него что-то нехорошее, давай позвоним доктору!»

Ты отвечаешь, что мы ведь уже звонили сегодня в детскую консультацию. Повторяешь их слова, что приступы вечернего плача у младенцев – это совершенно нормально. Может быть, это колики или слишком чувствительный кишечник или что-то другое – но это не опасно. Во всяком случае, пока он ест, спит и в целом чувствует себя хорошо. Однако все же это опасно – для меня самой. В этой ситуации я теряю самообладание и веру в себя. Консультант в детской консультации напоминает мне, что для ребенка выход в большой мир после девяти месяцев в животе – большое изменение, потрясение. Она говорит, что надо дать ему время и что все образуется. «Вы все делаете правильно», – повторяет она, но ее утешений хватает ненадолго. На следующий вечер снова наступает приступ плача, и я опять на грани срыва. Испытываю ранее незнакомое мне желание сбежать куда глаза глядят. Тебя, похоже, не выбивает из колеи плач нашего сына, ты пытаешься успокоить меня, одновременно укачивая его и разговаривая с ним. «Помнишь, что сказала тетенька из консультации? Мы все делаем правильно», – повторяешь ты по вечерам, когда я снова рвусь кому-нибудь позвонить, поехать с ним куда-нибудь – возможно, в больницу, передать ответственность кому-то другому, тому, кто знает, что делать. Когда сын безутешно плачет, у меня по всему телу бегают мурашки. Они начинают бегать еще до того, как он заплачет. В моей душе поселился страх – с каждым днем он только нарастает. Все начинается после обеда, по мере того, как стрелки часов приближаются к половине восьмого. Все совершенно ужасно, но я не знаю, как с этим справиться – не знаю, на что я согласилась, как мне теперь из этого выкрутиться. Я стыжусь своих мыслей, своей несостоятельности.

Прошло около двух недель после выписки из роддома, и тебе пока удавалось справляться с работой из дома. Иногда ты ненадолго уходил, чтобы купить еды. Тогда я сильно нервничала. Смогу ли я справиться с нашим ребенком одна? А вдруг он опять начнет кричать без остановки? Лучше ты поработаешь дома еще один день, а потом еще один. Я говорю, что скоро буду готова оставаться дома одна, но пока еще не совсем. Ты остаешься дома еще на один день. Потом еще на один.

Но когда подходит к концу третья неделя, ты говоришь, что скоро тебе придется снова начать ездить к своим заказчикам. Ведь не все можно делать удаленно. Ты говоришь, что пока речь идет о небольших отрезках времени – всего несколько часов! Я в ужасе: несколько часов – это же так много! Ты отвечаешь, что все будет хорошо, а если что-нибудь случится, ты немедленно приедешь домой. Ты спрашиваешь, какой вариант для меня лучше. Я предпочитаю, чтобы ты уехал утром или после обеда? Может быть, я хочу заранее договориться с подругой или поехать в Упсалу погостить у мачехи? Ты настроен на решение, спокоен и сосредоточен, сама же я неуверенна, напугана, зациклена, на грани паники. Мы поменялись ролями, и мне это совсем не нравится. Нехотя я отвечаю, что лучше ты уедешь в первой половине дня. В это время Иван поспокойнее. Заставляю тебя еще раз пообещать приехать домой, если он будет безутешно плакать. Если он будет орать часами, ты приедешь домой? «Да, – отвечаешь ты. – Приеду. Обещаю тебе».

Итак, мы решаем, что с понедельника ты начинаешь работать, а я остаюсь в отпуске по уходу за ребенком одна. Ивану уже почти месяц. Тебе я в этом не признаюсь, поскольку стесняюсь этого чувства, однако втайне я мечтаю о том дне, когда Ивану исполнится девять месяцев и я смогу снова вернуться на работу – туда, где я все знаю и чувствую себя уверенно, к задачам, с которыми я справляюсь, к делам, которые умею делать хорошо. Я завидую тебе, потому что в понедельник ты пойдешь на работу.

По ночам, когда ты спишь, а меня разбудил Иван, который обмочился или требует грудь, я обычно не могу снова заснуть. Вместо этого я гуглю «послеродовую депрессию», ломая голову, не она ли со мной случилась. Как-то странно я мыслю. Как-то непривычно ослабела. Может быть, у меня депрессия? Это было бы сейчас очень некстати. А ведь я обещала, что в первое время возьму на себя бо́льшую часть забот о ребенке. Обещала, что я все вынесу, что я все сделаю, что от тебя требуется только согласие – а остальное я беру на себя. Взваливать на тебя свои чувства я не могу. Так что я продолжаю гуглить по ночам. Ставлю галочки в анкетах, размышляю – все же у меня, похоже, послеродовая депрессия. В таком случае мне придется держать ее при себе. И справляться с ней в одиночку.

Я решаю переговорить с нашей медсестрой в детской консультации, когда мы пойдем туда на следующей неделе для осмотра. Мы знакомы всего несколько недель, но я звонила ей уже много раз – практически каждый день, – чтобы спросить по поводу плача Ивана или красных точек у него на животике. Я решаю на следующей встрече рассказать ей, как я себя чувствую, – пусть она решит, действительно ли у меня депрессия, или же я очень, очень чувствительная новоиспеченная мамочка. Что бы это ни было, я должна решить проблему. Срок исполнения – вчера.