Октябрь 2014

Мои предчувствия меня не обманули: шествие посыльных с букетами только началось. Часов в десять утра снова начались звонки. Сломанный домофон вызвал бесконечное количество пробежек вниз с шестого этажа, чтобы впустить посыльных. И вновь на меня посыпались цветы и открытки. Вчера мне так и не удалось заснуть, и я встречаю новый день в ужасающем состоянии.

Всю ночь я посвятила тому, что обдумывала момент твоей смерти. Рассматривала со всех сторон, как это могло произойти, как все это выглядело, как получилось, что я не проснулась, что кошка не отреагировала и не разбудила нас, спящих в соседней комнате. «Должно быть, все произошло очень тихо», – подумала я. Но ты лежал в такой странной позе. Словно скрючившись, подавшись вперед, уткнувшись лицом в подушку. Почему ты так сделал? Ты ощущал спазмы? Тебе было больно?

Мне очень хочется прийти к выводу, что все произошло быстро, очень тихо, что не было того момента, когда ты осознал – все, я умираю. Мысль о том, что ты умер в одиночестве, так невыносима, что я убеждаю себя – ты спал, когда это произошло, все это прошло мимо твоего сознания. Мне так хотелось бы, чтобы я была рядом, чтобы ты мог держать меня за руку. Желаю, чтобы я была рядом. С другой стороны: меня пугает мысль о том, что я могла лежать рядом, когда все это произошло. Как бы я отреагировала, будь я там? Попыталась бы я спасти тебя – и у меня бы это не получилось? Смогла бы я делать тебе искусственное дыхание, пока Иван плакал бы рядом? Выдержала бы я? А что, если бы не выдержала? Как бы я смогла потом жить дальше после такого?

В долгие часы второй ночи для меня было важно, что ты так и не узнал, что умираешь. Мне хотелось бы, чтобы можно было что-то сделать, заплатить кому-нибудь, чтобы он заверил меня в этом. Мне казалось – убедись я, что ты так ни о чем и не узнал, и все это станет менее невыносимым. Тогда, может быть, я смогу все это пережить. Тогда тебе не пришлось лежать и умирать в одиночестве. Я ломала голову, покажет ли это вскрытие. Ломала голову, получим ли мы заключение вскрытия. Кажется, врач сказал, что на это могут уйти месяцы. Как это – месяцы?

Вторая ночь медленно продвигалась вперед. Часы проходили, мысли вертелись в голове, потом подступил рассвет, и тоска немного отступила. Скоро новый день, новый свет, новые люди рядом, мне помогут с Иваном, помогут держаться в вертикальном положении. Просто день. Надо жить сегодняшним днем. Плюс все остальное, что говорят в таких случаях.

Июль 2011

Мы живем вместе уже полгода, по-прежнему обитая в твоей квартире со скудной меблировкой и крошечной кухонькой, и временами мне кажется, что я умру от жары. Превращусь в лужу пота и утеку. На Стокгольм обрушилась жара. Яркое солнце и удушающий зной днем, душные ночи и липкие тела. Анонсы вечерних газет только и делают, что возвещают – кричат огромными буквами – о шокирующей жаре и температурных рекордах. В социальных сетях – сплошные фотографии из отпуска. Люди купаются, читают книги, дети плещутся на мелководье – оранжевые надувные рукава на пухленьких ручках, взрослые ноги торчат из шезлонгов и гамаков. Все хвалятся, какие книги читают, а бокалы с вином запотевают от контраста между жарой и прохладой. Такое выпало лето. Ничего особенного. Помимо того, что мне все это уже поперек горла.

Этим летом мы никуда не уехали. Наши расплывчатые отпускные планы ушли в песок, и вот мы сидим и потеем среди рекордной жары. Я ненавижу все это, мне бы хоть тучку, немного тени, хоть небольшой фронт холодного воздуха, но его все нет и нет. Дни по-прежнему жаркие. Ночи тоже. Не имея власти над погодой, я сливаю всю свою фрустрацию и раздражение на тебя и твою квартиру.

«Как квартира может быть такой душной, это же просто невозможно!» – жалуюсь я по вечерам. Ты вздыхаешь, встаешь из-за своего письменного стола, где сидел за компьютером, пытаясь работать. Ты стараешься помочь мне спастись от жары – в первую очередь потому, что у тебя нет сил снова выслушивать очередной куплет моей жалобной песни. Она звучит, не переставая, уже несколько недель. Ты открываешь нараспашку все окна, и тут же в комнату врывается шум с улицы. Такое ощущение, что мы сидим посреди оживленного перекрестка. Я морщусь, но не решаюсь больше жаловаться. Ты подкладываешь под дверь толстую книгу, выходишь, я слышу, как ты открываешь балкон на лестнице, пытаясь устроить сквозняк. Снова заходишь в квартиру, видишь мои нахмуренные брови и ту жалость к себе, о которой они свидетельствуют. Смотришь на меня, словно хочешь сказать: что я еще должен сделать? Больше я ничего не могу. Возьми себя в руки, хватит уже.

Я замолчала, но в душе не перестала ныть. Прохладнее не стало. Эта квартира нам не подходит. И она такая безобразная. Такие безобразные обои. И кухня такая маленькая, что в ней невозможно готовить. В приступе жалости к себе я упускаю из виду тот факт, что никогда не готовлю – ни в какой кухне, какого бы она ни была размера, но эта кухня все равно плохая. Нам надо как можно скорее перебираться отсюда. В другое место, где можно дышать по ночам. В квартиру, которая будет твоя и моя. А не твоя, куда я въехала. Ведь так мы решили с самого начала, почему же этого не происходит, почему мы все еще живем здесь?

Ответ на этот вопрос я знаю – и ты тоже знаешь. Нам обоим известно, что моя злость по поводу твоей квартиры на самом деле объясняется совсем другим. У нас нет сил обсуждать это каждый день. Иногда проще справиться с ситуацией, пытаясь устроить сквозняк.

Я жалуюсь потому, что не нахожу себе места, потому что хочу куда-то двигаться – чтобы мы куда-то двигались, переехали, сделали что-нибудь новое, затеяли проект, работали в команде. Ты вздыхаешь потому, что ты не хочешь – ты предпочел бы остаться здесь, где мы сейчас, во всяком случае, еще чуть-чуть, а может, и не чуть-чуть.

Опять наш темп не совпадает.

Когда мы время от времени все же поднимаем эту тему, ты начинаешь ерзать на стуле, глаза у тебя бегают, ты стремишься поскорее закончить разговор. Говоришь умоляющим тоном: обязательно, скоро, но не сейчас, сейчас никак. У меня сейчас так много работы. Я не в состоянии думать о переезде. Нам ведь и так хорошо. Я отвечаю: нет, нам не хорошо. Эта квартира нам не принадлежит. И она плоха еще по тысяче причин. Здесь слишком жарко. От этой кровати у меня прострел в спине. На улице за окном дикое движение. Соседи сверху сумасшедшие. Сосед снизу тоже. В кухне невозможно готовить.

Ты уже знаешь, что я думаю о твоей квартире. Слышал это слишком много раз. Внезапно вспомнив об этом, я прерываюсь на полуслове. Меня мучает совесть. Я стыжусь того, что сказала по поводу места, которое ты десять лет называл своим домом, – места, которое тебе не пришло бы в голову ненавидеть и называть худшей квартирой в городе. Я стыжусь своего бурного темперамента, своей несговорчивости, упорства и эгоизма. Я думаю: так нельзя. Такой я быть не хочу. Ты такого не заслужил. Я должна взять себя в руки. Прямо сейчас. Должна стать милой и доброй. Перестать пилить. Набраться терпения.

И мы перестаем говорить о квартире, миримся, решаем уже в следующие выходные купить новую кровать, и если не считать того, что меня мучает совесть, несколько дней все идет прекрасно – но потом я больше не могу сдерживаться, и все начинается сначала.