Вхождение во власть: почему Гайдар и откуда безответственность

Вопреки слухам, 19 августа 1991 года Гайдар отнюдь не предал ГКЧП анафеме. Он лишь позвонил экономическому помощнику Горбачева Ожерельеву с предложением помощи. Отсутствие внятного ответа освободило Гайдара от лояльности своему шефу, – Горбачеву, – и лишь на следующий день, 20 августа собранное им партсобрание его Института приняло решение о выходе сотрудников из КПСС и ликвидации парторганизации. Вечером того же дня (а отнюдь не 19 августа) Гайдар направился в Белый дом.

Его вхождение в новую власть началось там в ночь с 20 на 21 августа, когда через будущего руководителя своего аппарата Головкова он познакомился с госсекретарем РСФСР, свердловским преподавателем марксистко-ленинской философии Бурбулисом. За два с небольшим года до того последний убедил демократов Межрегиональной депутатской группы Съезда народных депутатов СССР сделать своим лидером капризного опального партократа Ельцина и стал для него незаменимым.

Стоит отметить, что путч ГКЧП проходил под контролем расположенного рядом с Белым домом посольства США (сообщалось даже, что первоначально после своего выступления с танка Ельцин бросился туда), представители которого твердо, ссылаясь на свою полную осведомленность, отвечали на панические звонки американских туристов, находившихся в стране, что «все кончится за два дня, ничего страшного не случится и менять никакие планы не надо».

Утром 19 августа Ельцин был искренне поражен тем, что его не арестовали, а ночь с 19 на 20 августа еще была страшной даже для руководства демократов. А уже во вторую ночь путча, с 20 на 21 августа выбравшие демократию представители советской элиты твердо уже знали, что «все это понарошку» и что они победили. Вероятно, знал это и Гайдар, когда находился в Белом доме.

После провала ГКЧП власть упала Ельцину в руки, – и он сломал шею, а заодно и страну о вечную проблему всех революционеров: принципиальное несовпадение функций взятия власти и ее использования. Добившись наконец власти, он понятия не имел, что с ней делать, – и отдавал себе в этом отчет.

Как и вся страна, он был захвачен в то время страстной, отчаянной жаждой чуда. Это было естественно, ибо одно чудо свершилось только что, на глазах всех и с участием многих: рухнула власть партхозноменклатуры, казавшаяся незыблемой целым поколениям. А раз чудеса бывают, – они вполне могут (и даже обязаны!) продолжаться.

Любой человек с недостаточной управленческой, да и обычной житейской культурой склонен искать палочку-выручалочку, панацею от всех болезней, – а в условиях революции, слома всей повседневной жизни стремление овладеть ей (а для начала найти того, кто ее даст) становится почти всеобщим.

В то время в Советском Союзе было довольно много известных профессиональных экономистов, на фоне которых Гайдар просто не был заметен. Сегодня они кажутся наивными, – но для своего времени были совсем не плохи. И все, кто хоть что-то понимал в экономике, говорил о сложности положения и предлагал сложные меры, обещая лишь медленное и трудное улучшение.

Это раздражало Ельцина и было для него неприемлемо.

Разрушитель по натуре, он не мог и не хотел склеивать обломки сгнивших институтов госуправления, – а без этого сложные меры просто нечем было осуществлять. Союзные министерства доработали до 15 ноября, после чего были ликвидированы; российские органы власти имели опыт решения лишь локальных задач в рамках единого союзного управления и при этом, как и союзные, не имели представления ни об управлении рыночной экономикой, ни о переходе к ней.

Но авторитет советских органов власти был колоссален, и при желании его вполне можно было использовать. Достаточно вспомнить, что, когда Ельцин с Кравчуком и Шушкевичем 8 декабря 1991 года окончательно добили Советский Союз Беловежскими соглашениями, они чудовищно пили от ужаса, потому что прекрасно ощущали, а может, и понимали, что совершают преступление, за которое будут прокляты и они сами, и их потомки. Участники тех событий даже в тщательно выверенных воспоминаниях дают просто феерическое описание действий и интонаций, показывающих: демократы понимали, что уничтожают еще вполне жизнеспособный организм, и страшно боялись, – но им очень хотелось власти, хотелось покататься в фольклорных «членовозах». (Кстати, Гайдар вместе с Бурбулисом, Шахраем и Шохиным вился у них под ногами, обеспечивая этот процесс, хотя его обычно не вспоминают, и даже, насколько можно судить, подготовил окончательный текст Соглашения о создании СНГ, автором которого обычно считается Шахрай.)

Но главная причина неприятия Ельциным сложных мер заключалась не в его ориентации на разрушение и враждебности к самой идее Союза (при том, что реализовывать сложные меры тогда могли только союзные структуры), а в жгучей потребности явить чудо «прямо сейчас». Ельцин опирался на советский «средний класс», – в основном инженерно-технических работников, – который стал главной движущей силой демократической революции и дал Ельцину колоссальный кредит доверия, которого хватило не то что до расстрела Дома Советов, но и до начала чеченской войны, до страшного новогоднего штурма Грозного. Да, потом, в ходе либеральных реформ (и прежде всего либерализации цен) он во многом благодаря Гайдару покончил жизнь социальным самоубийством, – но тогда, после провала ГКЧП, он был колоссальной силой, доверие которой надо было оправдать как можно быстрее, – а для этого требовалось чудо.

Гайдар был единственным экономистом, которое это чудо бестрепетно, с драконовской простотой и полной однозначностью пообещал.

Причина поразительной безответственности Гайдара (как и других либеральных реформаторов; безответственность была одним из важнейших критериев их отбора) заключалась не только в специфике его характера, воспитания и участия в перехваченном американцами «андроповском проекте». Важную роль играла простая безграмотность, незнание реалий повседневной экономической жизни, – дополненное, правда, сильнейшим нежеланием эти реалии знать.

Советская система образования в силу своей идеологизации (и того, что практическое управление осуществлялось в основном неофициальными методами) давала выпускникам вузов лишь знания того, «как должно быть». Это знание дополнялось и надстраивалось (а частью и опровергалось) пониманием реального устройства жизни во время завершающей части обучения, которое шло уже в ходе работы на производстве или в научных структурах.

Гайдар и представители ядра либеральных реформаторов, попав в «андроповский проект» (или обслуживающие его структуры вроде ВНИИСИ) почти сразу после вуза и тут же погрузившись в зарубежный опыт и проблемы реформ, не сталкивались с реальным устройством советской экономики, советского общественного организма и потому не знали его. Они действительно оказались «правительством младших научных сотрудников», – потому что старшие научные сотрудники уже понимали, как устроена экономика и ее элементы, какова инерция и взаимосвязь управленческих, технологических и инвестиционных процессов и, соответственно, что с ней можно пытаться сделать, а чего нельзя.

Кроме того, техническая интеллигенция в силу своей специализации понимает наличие объективных законов природы. Грубо говоря, если двигатель крутится, его нельзя мгновенно остановить; если он стоит – его нельзя мгновенно запустить. Если станок рассчитан на 1200 оборотов в минуту, то он не может дать в десять раз больше.

А вот значительная часть советской гуманитарной интеллигенции этого в принципе не понимала. Гуманитарные науки в СССР развивались под идеологическим прессом, и их носители часто просто ничего не знали кроме затверженных цитат классиков: для жизненного успеха догм было достаточно. Поэтому знание в гуманитарных науках часто ограничивалось примитивным критиканством.

Наконец, важна и вечная беда интеллигенции не очень развитой страны: она воспринимает высокие стандарты любого потребления – от еды до демократии – и недовольна ситуацией, которую наблюдает вокруг себя. А мысли о том, что у страны может быть просто недостаточно ресурсов для высокого уровня потребления, в голову ее интеллигенции обычно не приходят.

И, поскольку интеллигенция, знакомая с высшими мировыми образцами потребления и в силу высокой самооценки ориентированная на них, по своим потребностям сильно опережает средний уровень, она чувствует себя обиженной, оскорбленной и глубоко неудовлетворенной. Это общая проблема всех не очень развитых стран, хотя нигде ненависть к своей стране не достигала такого накала, как в Советском Союзе и России, являвшихся и являющихся, в силу своего значения, объектом беспрецедентно интенсивной и долгой пропагандистской клеветнической войны.

Обусловленные изложенным безграмотность, энтузиазм и слепая вера в свою звезду позволили Гайдару уверенно обещать чудо Бурбулису, который убедил Ельцина поручить разработку программы реформ именно ему. Уже в сентябре 1991 года группа Гайдара (формально созданная Бурбулисом и Головковым при Госсовете России) засела на правительственной даче в Архангельском, а в начале октября Ельцин встретился с ним и пообещал формировать правительство реформаторов на основе его команды.

Поверив Гайдару, в конце 1991 года Ельцин поклялся перед телекамерами: «Если цены станут неуправляемы, превысят более чем в три-четыре раза, я сам лягу на рельсы».

О состоянии государственности и о видении победившими демократами своих перспектив свидетельствует, например, то, что в сентябре 1991 года на заседании правительства РСФСР действительно всерьез рассматривался вопрос о заготовке на зиму хвои (точнее, хвойной муки) для борьбы с цингой.

Тем не менее либеральные реформаторы, с гайдаровских времен любящие поговорить о тех опасностях, от которых они якобы спасли страну, как правило, сильно преувеличивают эти опасности, – и преуменьшают разрушительные последствия собственных действий. Помнится, где-то за год до своего убийства Немцов, войдя в раж, публично договорился до рассказа о том, как он «с товарищами спасал Россию от последствий дефолта 1998 года». (Вынужден уточнить для жертв ЕГЭ, что на самом деле они ее до этого дефолта весьма целенаправленно довели, а спасать страну пришлось уже совершенно другим людям, на дух ими не переносимым).

Любимая мантра реформаторов – рассказ о том, как «либерализация цен спасла Россию от пустых прилавков». При этом игнорируется цена этого спасения: ведь прилавки наполнились прежде всего потому, что в результате шока безо всякой терапии покупать стало некому и не на что: одномоментный рост цен в январе 1992 года в 3,45 раза (за год в целом – более чем в 26 раз, а за 1993 – еще в 9,3 раза) просто аннулировал деньги населения.

Когда нам показывают сейчас в качестве хроники «безумного коммунистического режима» потрясенные молчаливые толпы потерянных людей перед абсолютно пустыми прилавками, надо помнить: как правило, эта хроника снималась во второй половине октября, в ноябре и декабре 1991-го года и отражает первые результаты практической деятельности Гайдара и его компании.

Потому что 18 октября 1991 года он и Шохин провели пресс-конференцию, на которой было впервые официально объявлено, что 2-го января 1992 года будет проведена либерализация цен, и все начнут продавать товары по тем ценам, по которым захотят. Естественно, что к концу этой пресс-конференции никакой регулярной торговли в России уже не существовало: любой директор магазина, любой торговец делал все, чтобы придержать товары на 2,5 месяца и потом продать их по произвольно повышенным ценам.

Это был рукотворный ад, который советские люди, несмотря на привычку к дефициту и длительным потребительским кризисам, просто не могли себе представить. Он сменился взлетом цен, превратившим в ничто не только сбережения, но и текущие доходы: фраза «деньги надо тратить, как можно быстрее, пока они не кончились» перестала быть шуткой.

При этом подготовка к либерализации цен была поверхностной и сводилась в основном к пропаганде. Помнится, директор московского магазина «Электроника» на Ленинском проспекте, торговавшего неимоверным по советским временам дефицитом, несмотря ни на что, просто не мог поверить, что его не посадят за самостоятельное назначение цен. Он дозвонился с требованием сообщить ему новые цены до Группы экспертов президента Ельцина и в итоге вытребовал себе специальную справку, позволяющую ему это делать. Собственной печати Группе не полагалось, поэтому отвезенную в конце концов на троллейбусе справку для пущей достоверности пришлось заверять штампом бюро пропусков Кремля.

Проводя эту страшную пресс-конференцию 18 октября 1991 года, Гайдар с Шохиным, скорее всего, не то что не ведали, а просто не интересовались тем, что они творили. Это было не диверсией или желанием нанести вред, а не более чем проявлением глубочайшего равнодушия к стране и народу. Им надо было сделать так, чтобы продавленное ими, вырванное ими у Ельцина, но еще остававшееся кулуарным решение стало невозможно отменить, – а для этого надо было крикнуть как можно громче и как можно окончательное.

Они и крикнули.

А что будет в результате происходить со страной, их, думаю, не волновало совсем.