Вымытая недавним ливнем улица казалась пустой, вымершей, но Леонид не спешил. Гулкая вечерняя тишина тревожила, заставляла напрягать слух. Бывший старший оперуполномоченный предпочел бы встречу в людном месте, в толпе, чтобы заметить и подойти первым, но сейчас не он устанавливал правила. Приходилось рисковать. Пантёлкин расстегнул пальто, поправил кобуру на поясе и неторопливо шагнул вперед — из черной тени на мокрый тротуар. Нужную сторону улицы он уже определил, идти же осталось всего ничего, два квартала, если верить довоенному путеводителю.

Вечер был неожиданно теплым. Леонид снял кепку, спрятал в карман. Почему-то вспомнился кабинет: сейф, привычный запах мяты, фотографии Тускулы на столе. И ремингтонистка Петрова вспомнилась, как живая перед глазами представ. Не дергался бы ты, товарищ Москвин, плыл по течению, все бы сейчас при тебе осталось. Сотрудники уходят домой, понятливая Петрова закрывает ключом дверь кабинета, на новый диван поглядывая. Хорошо быть начальничком, приятно! А еще приятнее не Петрову-дуру на диване воспитывать, а людские судьбы решать, страх в чужих глазах видеть. Все-то у тебя было, Леонид Семенович, все-то ты потерял!..

Бывший чекист всмотрелся в подступавшую темноту, беззвучно дернул губами… «Ох, начальник, ты, начальничек, отпусти на волю». Никак жалеть начал, Фартовый, о судьбе своей несчастной плакаться? Поплачь, поплачь, скоро некогда станет!

В Столицу он приехал три дня назад. Рассудил просто: без Жоры Лафара здесь его никто искать не станет. Легаши по Сестрорецку бегают, в каждую щель носами тычут, по Питеру наверняка «частый бредень» пустили, «деловых» всех подряд берут, кулаками и каблуками освежают память. А если Зиновьеву доложили, то и спецчасти ОГПУ из казарм вывести могут. Гришка Ромовая Баба к своей особе относится трепетно, такому для охраны и полка мало.

Про старые папки в Бэровском фонде Жора никому не сообщил, иначе бы всю библиотеку войсками окружили. А без него никому и в голову не придет, что призрак Лёньки Пантелеева, побродив по Европе, отправится, страх потеряв, из родного Питера прямиком в Столицу.

Если и догадаются, не беда. Попробуй найди в огромном городе парня в плохо сшитом пальто и старой потертой кепке. Леонид хотел даже купить в привокзальной аптеке очки поуродливее, чтобы лицо не светить, но в последний момент передумал. Очки — примета, чужой взгляд цепляют. Пусть глядят, все равно не увидят!

Прохожие по пути все-таки встречались, но не слишком часто, за два квартала трое всего. Потом и они кончились. Пустая мокрая улица, редкие желтые окошки в темных домах, одинокий фонарь с разбитым стеклом…

…И огромная черная тень о двух головах — слева, чуть в глубине.

Леонид, мельком взглянув на часы, подмигнул бессонному желтому глазку у цифры «6». Можно и не проверять, пришел минута в минуту. Костел Святого Варфоломея, построен местными немцами перед самой войной, не освящен, ныне используется в качестве хозяйственного помещения. То ли склад, то ли мастерские.

Глаза быстро привыкли к темноте, и Пантёлкин смог разглядеть храм в подробностях. Ничего особенно, если сравнить, к примеру, с Notre Dame de Paris. Два шпиля, высокое крыльцо под пышной лепниной, стрельчатые окна, тяжелый замок на дверях. Рука полезла в карман за пачкой «Марса», но Леонид решил потерпеть. Вдруг в соседнем доме кто-то глазастый в окно пялится? Проявит бдительность, снимет телефонную трубку…

Бывший старший оперуполномоченный решил отойти подальше, на угол, где начинался узкий, зажатый двухэтажными домами переулок. Не успел. Темноту рассек яркий огонь автомобильных фар. Негромкий шум мотора, визг тормозов…

Револьвер был уже в руке. Стрелять Пантёлкин решил сразу, если заметит, что приехал кто-то чужой. В случайности такого рода он не верил.

Шаги… Быстрые, резкие, знакомые. Черный силуэт на фоне желтых окон… Леонид облегченно вздохнул:

— Добрый вечер, Гондла!

Женщина остановилась, всмотрелась в темноту.

— Куда спрятались, Москвин? И не смейте меня так называть, это право вы не заслужили!

Бывший чекист одобрительно кивнул. Не меняется тетка!

— Как меня выследили? Через сестру? В последние дни я встречалась только с нею.

Руку все же подала, чуть брезгливо, словно испачкаться боялась. Не два пальца, но и не ровную ладонь, а вроде как горсткой. От прикосновения дернулась, искривила губы.

— Через сестру, — легко солгал Леонид. — Осторожнее надо быть, Лариса Михайловна! А Москвина больше не поминайте, сейчас в ЦК другой Москвин. Давайте уж по имени.

Телефонный номер он нашел в записной книжке Лафара. Там же был и адрес, но зашифрованный «тарабарщиной».

— Леонид, — женщина задумалась. — Не подходит вам имя, разве что Лёнька… Ладно, не буду привередничать. Что вам от меня надо, Леонид?

Бывший бандит Фартовый не спешил с ответом. На авто дамочка приехала одна, без шофера, на улице по-прежнему пусто, окна костела черны… Гондла, как и он сам, в Столице нелегально, значит, выдавать не станет, побережется.

— Что надо? Хотелось бы мне, Лариса Михайловна, любви. Настоящей, на всю жизнь.

Гондла негромко рассмеялась.

— Позер, позер! Вам бы еще семиструнную гитару с розовым бантом. Как мужчина, вы совершенно не интересны. Как личность… Знаете, я смогла бы стать подругой Сатаны, это заманчиво. А вы — просто мелкий бес.

— Может, и бес, — легко согласился Леонид. — Только выбор у вас сейчас не слишком большой. А настоящая любовь — эта не та, что у гимназисток, а которая с интересом. То, что вас до сих пор не убили — случайность. У начальства, у Кима Петровича…

Женщина вздрогнула. Пантёлкин, наклонившись к самому уху, повторил не без удовольствия:

— Да-да, у нашего с вами Кима Петровича было хорошее настроение. Он приказал всего лишь вывалять вас в дерьме и выгнать, как нашкодившую шлюху. И за что? За то, что не справились с Ольгой Зотовой?

Думал, отстранится, отступит на шаг. Не угадал. Гондла и сама зашептала, еле слышно, губами щеки касаясь.

— Ты за меня не беспокойся, Лёнька. Я бы давно это девку убила, но просто убить мало, и просто унизить — тоже мало. Зотова свое получит, можешь не сомневаться, я на этот счет большая выдумщица. Она сама смерти искать будет, умолять, на коленях ползать. Смерть я ей найду — грязную, омерзительную, тошную…

Пантёлкин выслушал, лицом не дрогнув, за плечо женщину придержал:

— Насчет «ты» не возражаю, но если еще раз «Лёньку» услышу — до конца дней Лариской станешь. Разборки твои бабские мне без интереса, по делу пришел базарить. Так что не маши шамилёй, не гони ветер.

Сам же вспомнил, как по молодости да по наивности понять не мог, отчего у «деловых» женщины, даже мозговитые самые, слова не имеют. Вначале думал, из-за темноты и пережитков проклятого прошлого. Лишь потом понял — не в мозгах вопрос. Гондла трех мужиков, разом взятых, умнее, но как до другой бабы дело дойдет, весь ум паром в небо улетает.

Лариса Михайловна, выдохнув резко, дернулась, чужую ладонь стряхивая.

— «Шамилёй»… Связалась с бандитом… За «Лариску» пулю в затылок получишь, а чтобы ветер не гнать, ответь мне, Леонид, на очень простой вопрос. Ты в СССР по заданию прибыл или просто так, прогуляться?

Пантёлкин с трудом сдержал усмешку. Вот и по делу разговор пошел.

— Парижская организация генерала Кутепова. Прежде они через какой-то «Трест» агентуру посылали, но сейчас решили новое «окно» прорубить, свое собственное. Меня через него первым и отправили, чтобы тропу протоптал.

— Кутеповская организация, значит…

Гондла полезла в карман, долго рылась.

— Леонид, что вы курите? Забыла свои.

Бывший старший оперуполномоченный, походя отметив привычное «вы», достал черно-красный «Марс».

— Может, не здесь? Ночью огонек за версту видать…

Не дослушав, Лариса Михайловна сама открыла пачку, схватила папиросу.

— Зажигалка… Прикурить дайте! Не бойтесь, никого тут нет, по крайней мере, сейчас.

Затянувшись жадно, выдохнула, затем махнула рукой в стороной утонувшего во тьме собора.

— Я не зря назначила встречу у костела Варфоломея. Вообще-то говоря, он никакой не костел, его немцы строили, не поляки… Подземелье помните? Вам там, кажется, понравилось.

Леонид невольно хмыкнул:

— Еще бы! Вы, Лариса Михайловна, в тех коридорах очень даже смотрелись, как бы это сказать…

— …Органично, — Гондла нетерпеливо поморщилась. — Да, мне там нравится. Под землей — целый город, попасть в него трудно, а выбраться без чужой помощи — невозможно. Чувствуешь себя хозяйкой. Здесь, в соборе, один из входов, тоннели пробиты также в подвалы двух соседних домов. Запоминайте, Леонид, пригодится… Так вот, организация Кутепова — не то, что требуется. Там полно агентуры ОГПУ, кроме того, у них мало средств да и ума не палата. Нужны более серьезные контакты. Вы слыхали о Сиднее Рейли?

Бывший старший оперуполномоченный, взяв женщину под руку, кивнул в сторону авто:

— И все-таки пойдемте. Включим мотор, а фар зажигать не станем, всё теплее… С Сиднеем Рейли, Лариса Михайловна, я знаком с весны 1918-го. Он тогда числился в питерской ЧК, как особый уполномоченный Рейлинский, а я у него вроде как на побегушках состоял. Потом товарищу уполномоченному документы достали на фамилию Массино, турецкого купца. Я думал, его к заброске готовят — в Архангельск, к интервентам, или на юг. Он же из Одессы родом, тамошний еврей.

Гондла, остановившись, взглянула с любопытством.

— Знаете Рейли? Это уже серьезный разговор… Леонид, сейчас мы поедем ко мне, квартира безопасная, хозяин — друг отца, не выдаст. Можете даже переночевать, постелю вам в комнате прислуги, только не вздумайте проявлять ко мне лишнее внимание. Дело не только в вас, в последнее время меня от мужчин тошнит. Разве что под настроение попадете, иногда такое накатывает…

Пантёлкин, резко дернув рукой, ухватил женщину за подбородок, пальцы сжал.

— У нас, Лариса Михайловна, с интересом любовь, не забыли? Любовь уже чувствую, а вот интереса не вижу. Насчет настроения понял, только, учтите: не мы меня вербуете, а совсем наоборот. Секреты Кима Петровича мне, конечно, выведать охота, но до них я и сам доберусь, дорогу знаю. Вы мне такое скажите, чтобы на душе у меня сразу потеплело, ясно?

— Прекратите! — Гондла мотнула головой, пытаясь освободиться. — Сразу видно, что вы из пролетариев, из трудящихся дворников! Ким Петрович, по крайней мере, настоящий джентльмен… Хотите, чтобы на душе потеплело? В стране готовится переворот, ориентировочная дата — ночь на 1 мая, Вальпургиева, если по православному Светлая седмица.

Леонид пальцев не отпустил, еще крепче сжал. Наклонился, провел губами по холодной щеке.

— Умница! Ну, что замолчала? Пой, ласточка, пой!