– Собирайся, Николай Александрович! – сыщик Брёхин, в кои веки не постучавшись, влетел в кабинет Миронова, настежь распахнув дверь. – Где твой знаменитый фотоаппарат «Зенит»? Не выменял ещё Фомин его у тебя на ружьё? Скоро на зайца идти.

– Никак пожар? Ты что без каски, Вадим Сергеевич? – невозмутимо балагурил следователь прокуратуры в тон приятелю. – Ты так не шуткуй. Мы люди пожилые, а некоторые даже беременные.

– Тимофеевна, что ли? На старости лет…

– Не тронь молодушку, – Миронов сделал величавым лик. – Тимофеевна – наш золотой фонд. Её Михалыч даже пальцем опасается тронуть.

– Музейная редкость.

– Кончай! Услышит, перестанет с тобой, балбесом, говорить, тогда поймёшь, кто такая Тимофеевна, – уже серьёзно одёрнул капитана Миронов.

– А ты поспешай, если не хочешь неприятностей. – Брёхин не стоял на месте, так и дёргался, как молодой спринтер на старте. – Мне тоже не до шуток. Лётчики по рации сообщили об обнаружении посторонних предметов на острове Лысом у деревни Бештановка.

– Какие посторонние предметы?

– Это у них такой лексикон. Вчера летали, не было ничего, а сегодня появились. Прямо на песчаной косе. Вот тебе и подарок, что ждали.

– Разглядеть не могли?

– Да куда там! Как обычно.

– Снизились бы…

– Вот и я их обматерил. А они – мы нашли, а ваше дело проверять. Летуны, пропеллер им в хвост!

– А если впустую опять? Может, пошлёшь кого, Вадик? Уж больно не хочется на лодке Пёрышкина задницу бить. Он молодой, норовит по волнам попрыгать.

– Ничего, мы его попросим не спешить. А ты загоришь как раз. Видел тебя в прошлый выходной с Татьяной на берегу. Стыду не оберёшься. Оба белые, как огурцы-альбиносы. Вы что же с ней не купаетесь совсем?

– Она и плавать не умеет.

– Вот те на! И это называется следователь милиции. А если что?

– Что?

– Ну в воду нырять придётся.

– Ей-то зачем?

– А наш Шанин мастер затеи разные придумывать для физического развития личного состава. Кросс на десять километров, соревнования по плаванью, прыжки без парашюта.

– У неё освобождение от физкультуры. Ей тяжелее авторучки груз подымать нельзя.

– А как же в милицию попала?

– Чудо! Мы ребёночка ждём. Большой ты сыщик, Брёхин, куда там самому Пуаро, а не разглядел.

– Ну, хватит болтать, Александрыч. Серьёзно, фотоаппарат не забудь. Вдруг что. А без него нам там делать нечего.

– Разве забудешь такое чудо? – Миронов надел на шею фотоаппарат и сунул под мышку кожаную папку. – Это же антиквариат. На Западе «Фотоны» да «Никоны», а нашей техникой славные бойцы Будёновской Краснознамённой переход Перекопа снимали. Удачно всё сохранилось и дошло до потомства. Потому и держим на вооружении. Говорят, Гагарин в космос брал.

– Чтобы выбросить оттуда?

– Ага, чтобы уже не достал никто и не вернул на техническое вооружение.

– Тогда я ему не завидую. – Миронов едва поспевал за спешащим Брёхиным. – У нас в областном аппарате бабушка есть, Алла Савична, она – бухгалтер. Всю душу из него вытрясла б и не посмотрела, что космонавт.

– Ценность, – значительно согласился Брёхин.

– Слух прошёл, детектор лжи должны подкинуть, – продолжал неугомонный Миронов. – Перфораторы называются. Вот тогда заживём.

– Да ты что? Кто же изобрёл? Нам бы в милицию такую технику в первую очередь.

– Гробницу Ломброзо, говорят, раскопали. Слыхал про Чезаре? Вам и привезут с его дарственной надписью.

– Остёр ты на язык, Александрыч.

– Приходится в форме держаться с такими, как ты, карасями.

И они, довольные друг другом, расхохотались.

– Слушай, Вадим, а лётчики-то наши? – уже вышагивая по райцентру, обернулся Миронов на капитана.

– А что?

– Да, знаком мне этот народ, – скривился следователь, – прошлый раз чуть дело против них шеф не возбудил. Удобрение разбрасывали, поля перепутали. Как бы и эти не накуролесили чего с находкой.

– Не. Здесь промаха не должно быть. Максинов сам просил помощи у командира авиаполка.

– Тогда действительно серьёзное что-то высмотрели.

– А я чего твержу.

– Неужели труп?

– Не утверждаю. На косе, похоже, туловище волной накрывает. Так они сообщили по рации. Низко опуститься им не удалось.

– Типун тебе на язык.

– А мне-то за что? – обиделся Брёхин. – Я нашёл?

– Не дай бог, двое окажутся.

– Ты думаешь, Вельзевулов и Сребровский?

– А ты ещё третьего знаешь?

– Да нет, моя шея и двух не выдержит. И от Шанина пёрышки полетят. Мак, говорят, рвёт и мечет. Ему первые секретари и из Таганрога, и из самого Ростова звонят, а наш Боронин всю плешь проел.

– Только бы не двое, – повторил следователь.

– Тупик, – Брёхин усиленно зачесал затылок. – Моё имя и фамилию в Управе теперь каждая телефонистка знает. Замучили. Я стараюсь убегать с утра из отдела, так они по рации находят. Интересуются уже, что нашли.

– Не пойму я наше начальство, – пожалел его Миронов. – По городу «висяки» гроздьями развешаны и ничего. Сходит с рук. А на наши головы один свалился, и поедом жрут.

– Я же тебе говорю, ростовские партийные боссы задолбали Боронина и Макса. Вот и весь расклад.

– Говорила мне Татьяна, не ходи, Коля, в юридический, а я не послушался.

– Выбор был?

– Да там, в Саратове, рядом совпартшкола, знаешь, каких орлов лепит за два года?

– И мне бы туда.

– Не прошёл бы.

– Это что же? Чем я хуже тебя?

– Там высоких берут, – Миронов выпрямился, – спортсменов и кудрявых.

– Какой же ты кудрявый?

– Зато симпатичный.

Они миновали центр, прошли следующую улицу и начали спускаться с высокого берега вниз к Волге. Там, где-то далеко внизу, маячила плавучая брандвахта для причала туристических теплоходов, где их должен был ждать на катере Пёрышкин.

– Город, это город, – вернулся к мучившей теме Миронов, – там сплошная урбанизация…

– Чего?

– О человеке никто не думает, никто не заботится. Собственное кресло, у чиновника пониже – постоянный стул. Вот все их помыслы, радости и печали.

– Жидкий, что ли? – съязвил Брёхин.

– У тебя будет жидкий стул, если Вельзевулова в ближайшее время не отыщешь и убийцу не найдёшь. Шанин тебе обеспечит.

– Нам только с мёртвой точки сдвинуться, – насупил брови капитан милиции, – но артистка молчит. Ты Михалычу доложил о сюрпризе?

– А его в прокуратуре нет.

– На обеде?

– Первый с утра вытащил его в райком. Зелезнёв обсуждает причины падения удоев молока. Всё районное начальство там штаны протирает, твой Шанин тоже голову ломает, за какие титьки бурёнку дёргать, чтобы молочка детишкам больше давала.

– Не с этого они начали, – прыснул Брёхин. – Им надо было за бугаёв браться. Их дёргать за известные места.

– Вот! – поднял палец Миронов. – Вот в чём смысл жизни. Я первого секретаря городского знал. Тот весь город отстроил. В передовиках ходил, знамёна, грамоты, всё такое.

– Строительное образование имел?

– Нет. Матерился так, что у грузчиков челюсти отвисали. Через каждые два слова.

– Жаловались на него, наверное?

– Может, кто и жаловался себе в карман, а тот планы и обязательства выдавал всегда с перевыполнением. И в героях ходил.

– Молодец, мужик.

– Не нам с тобой чета.

За разговорами они не заметили, как оказались на берегу реки у причала.

– Катер Пёрышкин здесь где-то паркует, – обвёл взглядом акваторию реки Брёхин.

– Катера нет нигде, – огорчился острый на глаз Миронов, – а твой Пёрышкин крыльями нам машет с причала.

Они подошли к инспектору.

– В чём дело, товарищ лейтенант? – строго спросил Брёхин. – Где боевая техника?

– Шанин отобрал, – нахмурился тот, – начальник милиции выехал в колхоз. Райисполком там после бюро выездное заседание проводит по сенокосу. Шаламов с ним уехал.

– На чём нас повезёшь? – скривился Брёхин. – Не вижу посудины.

– За пристанью «казанка», – мрачно буркнул Пёрышкин.

– Слушай, Вадим, я – пас. У твоего Пёрышкина не «казанка», а летающая тарелка. Он носится на ней, словно инопланетянин с железной задницей. Но мы-то люди, можно сказать, интеллигентные.

– Пёрышкин, он и есть Пёрышкин. Он пером над волной, орлом в небе. А чтобы мягко было, мы его проинструктируем. Другого всё равно ничего нет.

– Ты про Маркелыча, что же, забыл? – с тоской полез в «казанку» Миронов, но одной ногой ещё задержался на причале.

– Маркелыч здесь, – оживился капитан, – я его послал понятых добывать. Вдруг всё-таки останки покойного найдём.

– А на чём везти собираешься? – побелел Миронов. – На себе или под ноги бросишь? Ты что, Вадим, издеваешься надо мной? Знаешь, как я к этому отношусь!

– Найдём, кто повезёт! Что ты, как девушка перед первой брачной ночью?

– Порядок надо соблюдать, – нахмурился Миронов. – Всё продумать заранее.

– Ещё загвоздка у нас, Александрыч, – нерешительно выговорил Брёхин, видать, решил сразу вывалить неприятности. – Ругать меня будешь… Но…

– Мисюцкого опять нет?! – взвился Миронов. – Вот сукин кот! Говори ему не говори, так из города он и не вылезает.

– Войди в его положение, Александрыч, – пригорюнился и Брёхин. – Пацан совсем молодой. Года ещё не работает. Здесь жить негде. А в городе жена осталась. Главврач ему ни квартиры, ни денег не даёт, чтобы поднанять что-нибудь.

– Глупости. Не в деньгах дело, – не успокаивался следователь. – Молодая жена ему голову морочит. Вот он туда и бегает. Настоял бы на своём и перевёз в гостиницу. Никуда б и Курлыкин не делся, враз деньги бы нашлись. А ещё лучше, остался ночевать у какой-нибудь вдовушки, сама бы прибежала, строптивая. Не думает он, пустая башка, чем ему такие отлучки обернуться могут. Я его прошлый раз покрыл. Югоров всё меня допытывал, почему судмедэксперт отсутствовал при осмотре трупа? И Колосухин требовал докладную на него накатать. Тогда я его пожалел, но больше скрывать не стану.

– Александрыч… – взмолился было Брёхин.

– А ты молчи! Знаю я вашу дружбу, – Миронов завёлся, – спиртиком он тебя подкармливает время от времени. Слышал, любите вы на капоте машины принять по стопке, как труп откопаете. Однажды это очень плохо кончится для вас обоих.

– Их насмотришься, надышишься, такие переживание в душе рождаются!..

– Не юродствуй. Спиртом проблемы эти не решить.

– А зачем же он эксперту даётся?

– Себя беречь, чтобы заразу не схватить от неживого.

– Во! Сам же говоришь!

– Но не внутрь! И не в таких дозах.

– Чтобы надёжней. Ни одного микроба в свой здоровый организм.

– Хватит дурачиться, капитан.

– Ну, последний раз, Александрыч, – повис на следователе Брёхин. – Слово даю. Не случись бы этого, всё же обошлось, как обычно. Часто мертвяки нас радуют?

– Так и бывает. Закон подлости, – остывал Миронов.

– Куда от него денешься? – успокоил сыщик. – Справимся, а вот эта гвардия поможет.

И Брёхин кивнул на странную троицу, поднимающуюся на пристань. Впереди шёл егерь Фомин, за ним, будто привязанные верёвкой, как бурлаки, едва передвигали ноги два понурых мужичка в соломенных шляпах наполовину без полей и в закатанных до колен штанах. Вместо рубах у них, как у близнецов, висело их подобие абсолютно без рукавов и разодранные до пупков. Африканцы это были или наши, славяне, определить было невозможно, так как лица и тела их были темнее сажи, то ли от грязи, а может, от чрезмерного загара. Сверкали лишь белки глаз. Миронов решил проверить.

– Откуда будете, мужички? – крикнул он.

– Это мой народ, – похлопал «мужичков» по плечам Маркелыч, а Брёхин доложил:

– Ваше задание выполнено, товарищ капитан. Спасательная команда доставлена. Они же понятые.

– Вот что, Вадим Сергеевич, – сразу засиял Миронов, – ты их бери с собой к Пёрышкину на «казанку», а я, чтобы перегруза не было, с Маркелычем на его байде добираться буду. Смотри только, чтобы они в воду из «казанка» не вывалились. Не поймать их потом. Плавать-то умеете, братва?

Братва, покачиваясь в диком похмелье, сосредоточенно молчала, не совсем соображая о своих высоких гражданских полномочиях и тем более не понимая, что от них требуется.

– Это что же с ними происходит? – недоумевал Миронов, почуяв исходящий от мужичков неистребимый дух.

– Ничего, ничего, – успокоил его Брёхин, – ветерком обдует, водичкой окатит, как раз, пока доедем, они и очухаются. Лучших Маркелыч выбрал.

– Так не пойдёт, – запротестовал всё же следователь, – на воде шутки плохи.

– Пёрышкин их на дно своей ракеты положит вместо балласта, здесь они, как килька в консервной банке, а я их брезентиком прикрою. Ничего. На волне трясти меньше будет. Давай, братва!

Мужики друг за другом перекочевали без приключений с брандвахты на дно «казанки» и дружно захрапели.

– Ну вот, полдела сделано, – успокоился Брёхин. – Теперь и я отдохну, природой полюбуюсь. Долго ли ехать, Пёрышкин?

– Да с час с таким грузом, а может, поболее, – ответил тот погрустневшим голосом; инспектора явно не устраивал живой балласт, а в особенности водочный дух, исходящий из-под брезента, перекрывавший даже запах бензина от подвесного мотора, над которым он теперь корпел, заводя движок. Брёхин, закинув руки за голову, разлёгся в носу лодки, блаженствуя.

– Подремлю я, – заколыхался он, как кот, в такт лёгкой волне.

– Привычный ты, Вадик, – позавидовав, крикнул ему Миронов, обустраиваясь в лодке Маркелыча, – а меня вечно укачивает, не морской я, с тонкой чуткой натурой.

Но Брёхин уже его не слышал.

– Сейчас мы их нагреем, – успокоил следователя Фомин, стационарный мотор его лодки уже тихо работал. – Они и пикнуть не успеют, как мы к острову долетим и никаких тычков, прыжков, не то, что на их козле безумном.

Он пренебрежительно сплюнул в воду в сторону «казанки», но видно было, что новая, блестевшая булями техника, привлекала и щемила его душу, лесной инспекции такой не положено, а самому дорогущую штучку не купить, хотя браконьеры на них летали вдоль и поперёк по Волге, только глазами провожай.

Отчалив друг за другом, две лодки побежали – заторопились по реке. День располагал к поездке. Хотя солнце, как обычно, палило нещадно, свежий ветерок с воды облегчал дыхание и освежал грудь и лицо. Звала волна, весело убегающая белыми барашками за корму, по берегам сопровождала зелёная живность.

– Я всё же разденусь, – Миронов снял рубашку, оставив фотоаппарат на груди. – Сделаю несколько панорамных снимков, когда к острову подъезжать будем. Ты меня тогда предупреди, Маркелыч.

– Пейзажем увлекаешься? – не понял Фомин. – Тогда подожди. Не снимай. Я тебе лучше места подберу. Сейчас проезжать будем.

– Нет, Маркелыч. Обзорные снимки – это для протокола. Остров завиднеется с этими… с посторонними предметами на косе, тогда подашь команду.

– Тогда и палатки туристические запечатлей, – посоветовал смышлёный Фомин. – Пригодится тоже, как привязка к местности.

– На лету схватываешь, Маркелыч, – похвалил его Миронов. – Бросай свой лесхоз, давай к нам в юридический. Из тебя такой Пинкертон получится, ни одного «висяка» на территории не будет.

– Пока я кончу, вы преступность на корню прирубите, без работы останусь. Нет, я уж лучше с матушкой-природой. Она у нас на века.

Скоро показались палатки артистов, Миронов завертелся с фотоаппаратом, то и дело щёлкая снимки.

– Как они там?

– Наведывался недавно. Лисичкин вроде притих после того раза. Бронислава Мелентьевна на него управу нашла.

– Штаны опять спрятала?

– Нет. Сам успокоился. Самуилыч с ним теперь беседы проводит. У них душевные разговоры получаются. Я так, иногда подойду, послушаю. Может, что дельное. Они о каких-то спиритах рассуждают. С других планет, что ли? Ты не слыхал, Александрыч?

– О спиритизме?

– Во-во.

– Это серьёзно. О вечном.

– Аркадию Константиновичу это полезно. О вечном никому не помешает. А его беспокойной натуре особенно. Пусть поразмыслит над актёрской долей. Может, вникнет в суть, да бросит эту канитель, брехло разное играть, работать начнёт, делом займётся. Из него мужик-то ещё может получиться. Не пропащий. Природу любит. Я его всё к себе звал.

– А он?

– Нет, говорит. У вас, конечно, красиво. Но и у нас, в Таганроге, не хуже. Море. Говорит, что из театра уйдёт.

– Добил ты его.

– В лес, говорит, уеду, домик куплю, пасеку заведу, мёд буду собирать и по лесу ходить.

– Не знаю, какие уж в Таганроге леса. Не путает он ничего?

– А бог с ним. Занятный он мужик, – улыбнулся Фомин. – Душевный чересчур. Чуть что – в слёзы. А пить перестал. Мягкий. По другу своему скучает. Часто Ивана Ивановича вспоминает. А Бронислава Мелентьевна из него верёвки вьёт.

– Лыко да лапти вяжет, – поддакнул Миронов, возясь с фотоаппаратом.

– Это её затея, чтобы он театр бросил, – доверительно, вытянув шею, доложил егерь следователю. – Я так догадываюсь, боится она, чтобы другие бабы не увели его. Он же красавчик. Здесь она перед ним мельтешит, а там город, враз уведут артисточки помоложе.

– Тебя в Таганрог-то не зовут, Маркелыч? Ты у нас тоже бобыль бобылём. Сколько уже не женат?

– Не приглянулся Екатерине Модестовне, ей интеллигентов подавай. А та, с зонтиком, мне и даром не нужна, то и гляди, как бы не огрела чем. Уж больно свирепа или не видит ничего без очков, а носить не носит. Так и вертит зонтом на каждого мужика.

– Это она завлекает, Маркелыч. Ей чем взять-то? Носом длинным? Вот она зонтиком и крутит.

– Они сейчас не тем заняты. Беспокоятся. Сребровский так и не объявился. А завхоз им не хозяин. Вот у них и безвластие. Полный разброд. Самуилыч только и держит. Уже не раз Витька, шофёра своего, подговаривали в Ростов сгонять. Вроде как за продуктами. Он соберётся, а они все тут как тут с сумками и чемоданами. Ну, дети малые. Жалко мне их, Александрыч. Только твоего приказа и опасаются. А так бы удрали. Может, разрешишь кому?

– Нет. Пока нельзя, Маркелыч, при всём моём к тебе уважении. Но, думаю, уже скоро. Ты их успокой, пусть потерпят немножко.

– Да когда же? Мне и самому тошно. Куда этот убивец сховаться смог? Неужели режиссёришко этот плюгавый, который удрал?

– Не исключается. Но ты помалкивай, Маркелыч. Мы сейчас весь город прочёсываем. Сплошная зачистка идёт в центре. По всем закрытым учреждениям, больницам, медвытрезвителям… Одним словом, на днях возьмём, никуда он не денется.

Они помолчали. Тихо и мирно стучал мотор, байда Фомина давно оставила позади «казанку» с досады раздувшегося, словно спелый помидор, инспектора Пёрышкина, который, несмотря на все попытки обогнать старую лодку егеря, успеха не обрёл.

– Приглуши чуть мотор, – махнул Миронов Фомину, – пусть догонит немного, а то совсем в позор милицию вогнал с новой её техникой-то.

«Казанка», захлёбываясь в волне, приблизилась.

– Вадим Сергеевич! – крикнул Миронов Брёхину и замахал руками.

Брёхин или заснул, или не желал расставаться с покоем и блаженством. Однако бдительный Пёрышкин осторожно потревожил капитана, тот поднял голову.

– Вадим Сергеевич! – ещё раз крикнул следователь. – Что известно о Сребровском? Город ответил?

– Бочарков звонил, – закричал тот в ответ. – Проверили морги, следственный изолятор, больницы, ну, гостиницы, само собой. Из Ростова и Таганрога ответы отрицательные получили. Сейчас чистят вокзалы, пока известий нет.

– Вот незадача…

– Чего? Не слышу!

– На берегу спрошу, – махнул рукой Миронов.

Передняя лодка, которой уверенно управлял Фомин, так и не уступив первенства Пёрышкину, как тот ни старался, ткнулась в песчаную косу.

– Ну вот, Александрыч, фотографируй, – Фомин повернулся к следователю, устроившемуся на корме, а сам полез за борт.

Метрах в пятидесяти поднялась с шумом и гамом стая белых хищных красивых птиц. Чайки покидать тёмную, выступающую из воды массу неизвестного происхождения, особого желания не имели. Фомин выпрыгнул из лодки и, ловко подняв её носовую длинную часть, затащил вместе со следователем на песок.

– Маркелыч, я тебя чего попрошу… – крикнул тот ему, копаясь в папке и доставая разные бумаги.

– Чего? – буркнул егерь, явно догадываясь.

– Ты же Вельзевулова знал?

– Видел раза два.

– А Марка Васильевича?

– Это ещё кого?

– Сребровского.

– Видел, конечно.

– Сделай милость, сходи, посмотри. Что там? Действительно, похож на утопленника. Не наш?

– Да чего же я, Александрыч? – взмолился егерь. – Делать мне больше нечего. Сам-то что?

– Сделай милость, Маркелыч, а мне писать надо. Здесь удобно. А там негде ни сесть, ни лечь. Я уж отсюда. И снимки сделаю обзорные. Вон, и Брёхин на подходе.

Фомин побрёл по песку, внимательно подбираясь к куче мусора, среди которого вырисовывались очертания фигуры человека в неестественной позе. Фомин, описывая круги и постепенно сужая их, медленно сближался со странной находкой.

– Правильно, правильно, Маркелыч, – командовал с кормы Миронов, – под ноги смотри, может, что попадётся интересного.

– Золото, что ли? – буркнул тот таким тоном, чтобы следователь отвязался.

– Предметы с утопленника могут быть, – не унимался следователь. – Всё, что увидишь, не подымай, помечай палочками. В песок их втыкай.

– Да нет здесь ничего, песок да вода, – отвечал Фомин, постепенно входя в роль поисковика-следопыта. – Если что и было, чайки растащили. Эти твари тут так и рыщут, как летающие волки. Вечно голодные. Что за прожорливая птица?

Вторая шлюпка ткнулась в берег. Аборигены в соломенных шляпах не подымали голов и не высовывались со дна лодки. Пёрышкин сразу занялся мотором, который ни с того ни с сего зачихал и задымил. Брёхин усиленно обмахивался фуражкой, не моча ног.

Фомин приблизился всё же к тому, что когда-то ходило по земле своими ногами, имело разумную голову с заботами, тревогами и радостями, а теперь, вздувшееся и растерзанное, безразлично покачивалось на лёгких волнах, неизвестно каким образом удерживаясь на песке. Зрелище было не для слабонервных.

– Не видать лица, Александрыч, – прикрыв рот и нос руками, крикнул Фомин. – Распухло всё. И поклёвано этой мразью сильно. Глаз даже не видать.

Он зло шуганул чаек, галдящих неподалёку, поднявшихся и заносившихся с криками вокруг него так же зло и недовольно.

– А по одежде? – с кормы опять крикнул Миронов, поднявшись и постоянно щёлкая затвор фотоаппарата.

– Да что я сыщик, что ли? – взмолился егерь. – Или медик? А Брёхин на что?

– Брёхин уже нахватался, тошнит его, – глянул следователь на перегнувшегося через борт «казанки» капитана, ополаскивающего лицо. – Не видишь, что ли?

Фомин нагнулся над утопшим и закричал:

– По одежде я его не знаю, Александрыч… Не видел, во что он последний раз обряжался.

Брёхин, оценив безысходность ситуации, вылез из «казанки», покорчился на песке, согнувшись в пояснице и не отпуская живота, но не смог сделать вперёд и шага.

– Ну, мильтоны пошли! – сплюнул егерь. – Им бы только баб да зубы скалить.

– Извиняюсь, – выдавил из себя Брёхин, отдышавшись, – я юридический кончал, а не медицинский.

– А я какой? – сплюнул егерь, но уже не так зло.

– Ты природой командуешь, – подсластил сыщик. – А перед тобой как раз мёртвая природа. Выходит, это по твоей части.

– Труп гнилой, – ругался Фомин, – нашёл выручалку!

– Вот, Вадим Сергеевич, как твои плоды воспитания молодого эксперта нам боком выходят, – подал голос с кормы Миронов. – Приедет, пусть бутылку Маркелычу ставит. А то и две.

– Так у меня есть, – нашёлся тут же Брёхин, – хоть сейчас.

– Давай, – махнул рукой Фомин. – С этим делом не так страшно.

– Один момент, Маркелыч. – Брёхин перестал корчиться, резво нырнул в «казанку» и появился оттуда с бутылкой водки в руке. – Вон она, спасительница на все случаи жизни! Хлебни, дорогой, – и в бой.

Оба аборигена, зачуяв запах разливаемой по стаканам жидкости, тут же высунули носы из шлюпки Пёрышкина и засобирались вылазить на берег. Фомин солидно опрокинул поднесённый ему гранёный стакан, утёрся рукавом, скосил глаза на мужиков.

– А этим?

– Они ещё не заработали, – отмахнулся Брёхин и выпил из своего стакана. – Александрыч, ты как?

– Я на работе не пью, – ответил тот.

Аборигены сникли.

– Ну, тогда я пошёл, – вернул бутылку Брёхину егерь и зашагал гонять чаек, которые снова начали приближаться к своей жертве.

– Давай, Маркелыч, ни пуха.

Петляя и кружа, как учили, егерь наконец оказался в двух-трёх метрах от останков. Нагнулся, зажав нос, потоптался, покачался с боку на бок, оглядывая с разных сторон утопленника, и заторопился назад к Миронову.

– Не знаю, что и сказать, Александрыч, – отдышавшись, медленно заговорил он. – Не узнать. Одежду не вспомню, вроде та, а вроде и нет. Куртка похожа здорово, только вымокла, понятное дело, и замызгалась в грязи. Но дело даже не в ней. Лицо!

– Что с лицом? – округлил глаза следователь.

– Да нет его совсем, – егерь сплюнул и сморщился. – Сергеич, будь добр, дай ещё хлебнуть.

Брёхин уже держал наготове стакан, наполненный наполовину. Отхлебнув, егерь вздохнул полной грудью, прополоскал глотку ещё одним глотком водки.

– Маска какая-то, а не физиономия. Страсть! И, видать, глаза у него эти твари сничтожили, – Фомин погрозил птицам кулаком. Чайки дрались друг с другом из-за мелкой речной добычи, резвящейся у песчаной косы, хищно ударяя по воде крыльями, падая в воду камнями.

– А может, заплыло… распухло лицо-то. Не узнать мне.

– Езжай-ка ты за завхозом, – посоветовал ему Миронов. – Лагерь их здесь рядом. Он должен быть на месте. Как, говоришь, его звать?

– Рассомахин. Фока Савельич. Глазом он мучается до сих пор. Вчерась только общались.

– Вези его. Только артиста того психованного не бери.

– Лисичкина?

– Да. Боюсь я его. У него рука тяжёлая.

– Почему?

– Не нашёл бы он нам ещё один труп. – И Миронов с опаской кивнул на другую непонятную кучу нагромождений хвороста, намытого песка и всевозможного хлама рядом с утопленником.

– Да не похоже вроде, – засомневался егерь. – Я, правда, особенно не рассматривал, не до этого… А у Рассомахина, предупреждаю, Александрыч, глаз только один видит. Тот, второй, хоть он повязку и снял, раздуло совсем. А в больницу не едет. Боится. Его женщины лопухом лечат. Циклоп настоящий.

– Вези циклопа. Чёрт с ним! Только не того психа, – махнул рукой Миронов. – Он, во всяком случае, не ошибётся. Хозяйственный человек. Это народ наблюдательный.

– Раньше, при царе, – повеселел и Брёхин, – каждый дворник тайком на жандармов работал. Всё видел, всё слышал и всех знал. Вот чего нам сейчас для милиции не хватает. Потеряли верную сцепку с людьми. А такие возможности черпать оперативную информацию!

– Ты, Сергеич, смотрю, бутылку-то добил, – обернулся к Брёхину следователь.

– А при чём здесь это?

– А может, дамочек, Александрыч?.. – садясь в свою лодку и помогая выбраться Миронову на берег, спросил Фомин. – Уж очень плох вчерась был Фока.

– Это что же? Мадам Железнову и ту с зонтиком?

– Нет. Одну Екатерину Модестовну. Она серьёзная особа.

– Категорически против, – упёрся следователь. – Дамочку тогда отсюда – сразу в морг. Вези Циклопа! Больного ли, умирающего, но чтобы дышал и соображал.

– Хорошо. Я мигом. – И егерь завёл движок.

– Начальник! – в один голос заскучали аборигены, нацелившись на лодку егеря, которую Миронов и Брёхин, ухватившись за нос, пытались столкнуть с мели на быстрину. – Отпустил бы ты нас. Мы все бумаги подпишем. Как скажешь, так и будет.

– Будет так, как увидим, – рассердился Брёхин и цыкнул на мужичков. – А пока заминочка у нас. Так что, друзья, ведите себя тихо. Чтоб ни-ни!

– Отпусти, начальник, – ныли те, – видит Бог, сами уплывём. Думали, утопленник нормальный, а тут одни страсти. Так не договаривались.

– Это ваша почётная гражданская обязанность. Не любому я бы доверил. А вас двоих выбрал, – чётко заговорил Брёхин, хмуря брови. – Зафиксировать, так сказать, всё увиденное и услышанное здесь. Раскатывайте пока брезент под покойника, а для крепости духа вот, примите для начала.

И Брёхин мигнул Пёрышкину; тот ловко вытащил из шлюпки сумку и вытащил из неё ещё одну бутылку водки со стаканами.

– Ну, это другое дело, – усмехнулись разом мужички и присели на корточки тут же, рядом со шлюпкой.

Угостив понятых, сразу повеселевших и засуетившихся с брезентом, Брёхин с бутылкой подошёл к Миронову.

– Как, Александрыч?

– Я, как прежде, но, если ты настаиваешь, капитан, да Маркелыча теперь ждать придётся неизвестно сколько времени, пожалуй, укреплю дух и тело. Думаю, Шаламов поймёт, если что.

– Да к тому времени, когда возвратимся, всё выдохнется десять раз, – успокоил его Брёхин, и они, не торопясь, допили бутылку, перекидываясь редкими фразами и грызя сухую воблёшку, заботливо поданную им инспектором Пёрышкиным.

– Начальник, – подошёл к капитану один из понятых, – как его закатывать-то станем?

– Ногами вперёд, – не моргнув глазом, ответил тот, – без ума, что ли?

– А второго?

– Какого второго! – подскочил разом на ноги Брёхин и Миронов. – Откуда?

– Там ещё высовывается кто-то поблизости, – смутившись, пробормотал абориген.

– Ну сходи! Чего стоишь? Посмотри! – заорал на него Брёхин. – Куча мусора там… Маркелыч говорил. Ты что, не слышал?

– Не знаю. Наше дело маленькое, – абориген надвинул шляпу на уши и отправился к своему товарищу.

– Ну, братва, водку пили? Теперь работать! – гаркнул вслед Брёхин.

– Начальник… – затянул, остановившись, тот, не сводя глаз с пустой бутылки в руках у Брёхина. – Условия, сам видишь, вредные. Не заразиться бы…

– Гена! – окрикнул Брёхин речного инспектора. – Заснул? Выдать спасательной команде из моей сумочки!

– Будет сделано, товарищ капитан. – Пёрышкин лихо выдал просителям дозу.

– Сергеич, нам их вылавливать потом не придётся? – засомневался Миронов.

– Эй, друзья мои! – покачал головой капитан укоризненно, глядя, как спасательная команда прямо из горла уписывает бутылку. – Я вам стаканы зачем выдал? По одному на каждого. Вот по одному и примите. Остальное после завершения оперативного мероприятия. Договорились?

Те молча закивали шляпами, как невозмутимые китайцы, безропотно выпили по стакану, аккуратно закупорили бутылку и, завершая трапезу, бережно утёрлись остатками рубах, после чего потянулись друг за другом в воду.

– Ну что там? – задёргал Брёхин. – Александрыч, готовь фотоаппарат.

К всеобщей радости приятелей, понятые достали со дна несколько тарных ящиков разбитых, сцепившихся гвоздями, как раки клешнями, набившееся в них тряпьё неизвестного происхождения и закисшую чёрную грязь.

– Фух! – выдохнул Брёхин с облегчением. – Пронесло на этот раз.

Миронов закончил фотографировать всё добытое понятыми и, отпустив их купаться, тоже легко вздохнул.

– Таким, как ты, везёт на утопленников.

– Это почему же?

– Девки не заглядываются, – поддел его Миронов. – Ну, где наш Маркелыч? Что-то задерживается следопыт.

– Может, ещё по одной, Александрыч? – предложил Брёхин. – Под колёса такой махины едва не угодили! Стресс надо снять.

– Какой ещё махины? – не понял Миронов.

– Да окажись тут второй труп, мне погон своих не видать, это точно. В Управе уже намекали.

– Давай, – согласился тот. – Погоны – это серьёзно. Я, вон, в младших юристах всё хожу.

Они выпили.

– У тебя шеф молодец, – умилился Брёхин, закусывая косточкой воблёшки и протягивая рёбрышко приятелю. – Золотой человек. Мне бы такого начальника. Я бы пахал задаром.

– В милицию таких не дают, – согласился Миронов. – Шеф у меня не простой человек. Таких по лотерее выигрывают. А мне задарма достался.

Друзья выпили ещё по одной, помолчали.

– Ну что?..

– Нет! – поднял руки следователь. – На пустой желудок больше нельзя. Давай я протокол писать начну, а ты мне диктуй.

У Брёхина отвисла челюсть от удивления и находчивости приятеля.

– Александрыч, – попробовал он схитрить, – как бы я не напутал чего? Может, сам?

– Ничего. У тебя получится, мой друг, – разложил папку с бумагами на коленях следователь. – Если что не так, я поправлю.

Брёхин смирился, тяжело выбрался из шлюпки на поджаривающий босые пятки песок, продвинулся вперёд на несколько шагов к трупу.

– Готов, Александрыч?

– Начинай.

– С чего начинать-то?

– Ну, как обычно. Труп неизвестного лежит… – Миронов приостановился, подумал. – Нет. Про неизвестного писать не станем. Оставлю я пустое место. Приедет Маркелыч, привезёт завхоза, может, фамилия и появится. Тогда впишу. Правильно я мыслю?

– Гениально, – хмуро согласился Брёхин.

– Диктуй дальше.

– Труп мужчины лежит. Тьфу ты! Никак с языка не слетит.

– Да, ты что, Сергеич! Сплюнь немедленно, – заржал Миронов. – Нелёгок час, проглотишь.

– Опять тебя на старые шуточки потянуло? Хватит. Пиши, а то время идёт. Так. Труп мужчины, оставь место, лежит на песке, омываемый водой…

Солнце, выкатившись над головами, палило нещадно, медленно, но верно оно поджаривало островитян; аборигены спасались шляпами, милиционеры фуражками, следователю доставалось пуще всех: кроме выгоревшей белёсой шевелюры у него ничего из предметов техники безопасности не имелось.

– Тебе бы рубашку на голову, – посочувствовал приятелю Брёхин. – Мы, деревенские, привыкшие к невзгодам.

– Всё. У меня терпение кончилось. Я в речку полез, – начал раздеваться Миронов.

– Теперь уже поздно, – остановил его капитан, – верный солнечный удар схлопочешь. Откачивать придётся. Где же у нас Маркелыч запропастился?

Они давно закончили диктовку и писанину, Брёхин в одних трусах, но при фуражке бродил в реке по колено, от аборигенов торчали лишь две шляпы над водой, Пёрышкин прилёг на дно шлюпки, найдя клочок тени, только Миронов, не пожелавший лезть в воду, оставался на солнцепёке.

– Не дрогнул наш циклоп? – продолжал нервничать Брёхин. – Взял бы уж на худой конец Лисичкина.

– Может, за продуктами оба в Бештановку укатили или ещё хуже, в райцентр? А женщин мы сами не велели везти.

– А Маркелыч-то как?.. Не слабак? А то пошлёт славный общественный помощник своих начальников к едрёной матери, да домой сиганёт?..

– Ни в жизнь, – отрезал Миронов. – Маркелыч – кадр проверенный. Мне его сам Шаламов с рук на руки передал. Поведал чуть не всю его родословную. Маркелыч у нас не просто егерь. Он егерь по душе, по призванию. Сибиряк. После войны у нас в госпитале лежал с тяжёлым ранением. Да так и остался. А в Сибири на медведя один ходил.

– На медведя-то, может, и ходил, – засомневался Брёхин, – а отсюда, как послали к артистам, дёрнул так, только пятки сверкнули.

– Ради нас же и спешил. Нет, Маркелыч на подобные подлости не способен. Он государственный человек.

– За это время я бы туда-сюда раз десять обернулся, – посетовал выспавшийся Пёрышкин, выбравшись из шлюпки и нырнув в воду. – Тут расстояние километра два – и лагерь артистов. А там и Бештановка как на ладони.

– Маразм, – сплюнул Брёхин.

– Слушай, Сергеич, а что мы время зазря теряем, а понятые у нас в воде отмокают, как два сома. На солнцепёке-то наш покойничек совсем дойдёт. Командуй мужикам, пусть пакуют его в брезент, на шлюпку к Пёрышкину, а тот везёт его в райцентр на пристань. Оттуда пришлёт нам катер. Шанин его уже, конечно, освободил. А нет – любого рыбака. Опознание в морге больницы проводить будем.

– Нежелательно, – заупирался Брёхин.

– Что такое?

– Не всё же описано. Мы его и не переворачивали. И с физиономией тоже. А ран и следов не нашли.

– Дак их, может, и нет.

– Ну, гляди, следователь, тебе отвечать.

– Непохоже всё это на Маркелыча, – посерьёзнел Миронов. – Если его уже больше часа нет, значит, что-то серьёзное случилось. Надо принимать меры. Или давай Пёрышкина туда пошлём? Как, Гена?

– Я мигом слетаю, – рванулся к мотору инспектор. – И чего раньше не подумали?

– Да вот, всё ждали – надеялись, как та девка перед свадьбой, – не сдержался Брёхин, – а когда в кровать легла, оказалось, уже рожать надо.

– Егерь! – вдруг с дикой радостью заорал Пёрышкин, выскочил из шлюпки, бросив движок и, не сдерживаясь, заплясал в воде, подымая кучи брызг, как мальчишка.

– Маркелыч, – ласково сказал Миронов.

– Не иначе следопыт наш сцапал всё-таки циклопа, – вглядываясь в приближающуюся на всех парах байду, пробормотал Брёхин. – Ну, дам я ему прикурить!

Фомин, строгий и весь ответственный, зарулил к шлюпке Пёрышкина, едва не задев её бортом. Тут же выпрыгнул, как заведённый и, чуя свою вину, затащил нос байды на песок вместе с восседавшим в ней завхозом. Затем резво развернулся и подошёл к следователю, ни на кого не глядя, словно никого, кроме того, и не существовало.

– Вот, Александрыч, – застыл он перед Мироновым, – доставил гражданина Рассомахина для опознания, как приказано.

И жестом руки для убедительности он указал на бледного завхоза.

– Рассомахин Фока Савельевич, – егерь помахал завхозу, приглашая того вылезать на берег, – пройдёмте сюда.

– Что случилось, Иван Маркелыч? – спросил следователь, молча наблюдая всю нелепую бутафорию, но никак не реагируя. – Почему так долго?

– Должен сказать, – прокашлялся егерь, – это… ехать не хотел гражданин.

– Как так? Отказался подчиниться законным требованиям уголовно-процессуального кодекса? – взвинтился Брёхин.

– Да болен я. С температурой, – взмолился завхоз. – У меня проклятущие фурункулы не только всю рожу разнесли, по всему телу пошли. Ни сесть, ни лечь, ни встать. Врача Екатерина Модестовна вызвала, вот-вот он должен был приехать, а тут этот с приказом. Какой приказ? Умереть мне самому?..

– Дело ответственное, – строго осадил завхоза Фомин. – Как можно отказываться? Вот, Николай Александрович команду дал.

– Правильно говоришь, Маркелыч, – поддержал егеря Миронов. – Благодарю за службу! Тем более, дело у нас минутное. Ещё к своему врачу успеете вернуться.

– Какое же минутное? Растрясло всего, встать не могу, – стонал завхоз.

– Фока Савельевич, – перебил его Миронов, – тебе товарищи милиционеры сейчас окажут необходимую помощь.

Он повернулся к Брёхину.

– Бери Пёрышкина и выносите осторожно товарища больного на руках к утопшему, чтобы видно было.

– Один момент, Александрыч, – ринулся исполнять команду сыщик, махнув рукой инспектору.

– Что мне на него глядеть? – замахал руками Рассомахин. – Я и отсюда хорошо вижу. Одежда его. Я враз узнал, как подъехали. И тело его. Большое. Обувь, вон башмак его, ни с каким не спутать. Сорок шестого размера туфля.

Рассомахин замолчал, опустил глаза, у него затряслись губы.

– Воды, воды! – подал голос инспектор Пёрышкин.

– Истерика у человека. Водки надо, – перебил Брёхин.

– Ваня это… Что ж тут узнавать? – прошептал Рассомахин. – Нашёлся наконец-то…

– Вам в лицо его опознать надо, – не унимался Брёхин. – Давайте к нам с инспектором на руки. Не стесняйтесь. Мы вас поднесём к нему.

– Да не надо меня, как бабу, носить, – отодвинулся от милиционеров завхоз, скривился весь, как на пружинах, поднялся тяжело, полез из лодки и зашагал нетвёрдой походкой к неподвижному телу у самой воды. Однако, не дойдя несколько шагов, вдруг замер и оглянулся на Миронова.

– А надо? Я же и так его узнал.

– Такие правила, Фока Савельевич.

– Разнесло-то лицо Ванюшке, – шептал сквозь слёзы завхоз, не отводя глаз от покойника. – Вот оно как бывает. Олимпиада выжила, а Ваня, значит…

Рассомахин осторожно нагнулся над телом, внимательно разглядывая, погладил рукой голову покойника.

– Да, это Иван Иванович Вельзевулов, – простонал он. – Артист Таганрогского драматического театра. Известный всему городу талант. Прекрасной души человек.

Он помолчал, вгляделся в покойника ещё внимательней:

– Вот родинка под левым ухом. И шрамик над бровью.

– Родинку заметили? – крикнул Брёхин.

– Родинка, – кивнул завхоз. – Липа всё твердила, что только за эту родинку и полюбила Ванюшку. Только лицо не его.

– Как не его? – взмахнул руками Брёхин. – Вы только что говорили, что он!

– Не то, что не его… Его, конечно, – поправился завхоз, – распухло до неузнаваемости. Сколько он в воде-то плавал. У него и зуб вот золотой на нижней челюсти.

– На нижней челюсти, – повторил громче для Миронова, быстро черкавшего бумагу, Брёхин, – зуб из металла жёлтого цвета.

– Да, – кивнул завхоз и стал медленно оседать вниз.

– Сергеич! – крикнул Миронов, но Брёхин уже подхватил грузное тело завхоза, на помощь ему бросились Пёрышкин с егерем.

Фока Савельевич Рассомахин плакал тихими слезами, не стесняясь, не скрывая слёз, словно ребёнок, размазывая их по пухлым щекам.

– Дайте ему хлебнуть, – скомандовал Миронов, но он запоздал, капитан уже держал перед губами завхоза наполненный до краёв стакан водки.

Тот благодарно кивнул и выпил, не разобравшись, что он пил, даже не поморщился, после чего поднял глаза на Брёхина:

– Это что же?.. Убили его? Или утоп?

– Видимых повреждений на теле не имеется, – заторопился Брёхин.

– Видимых, – повторил задумчиво Миронов. – Ну-ка, ребята, переворачивайте его на живот. Закончим осмотр.

Понятые послушно взялись за края брезента, покряхтели, поохали и разом перекатили тело лицом вниз.

– Вот те раз! – вырвалось у Миронова.

– Ого! – вскрикнул Брёхин.

– Гляди-ка! – охнул егерь.

Завхоз Рассомахин отшатнулся от трупа и закрыл лицо руками.

В спине покойника под левой лопаткой переливалась наборными разноцветными каменными колечками рукоятка ножа. Лезвия не видать.

– Оригинальная вещица, – первым пришёл в себя Брёхин. – Великовата уж больно. По заказу сработана. На какую же, интересно, медвежью лапу?

– Таким один раз задеть и насквозь, – Миронов защёлкал затвором фотоаппарата. – Вытаскивать не станем. Раз всё это время клинок не вывалился, до морга потерпит. Теперь им эксперты займутся.

– Знакомая штука-то, – не сводя с рукоятки тревожных глаз, произнёс егерь. – Думается мне, видал я её где-то. И совсем недавно.

– Напрягись, Маркелыч! – вцепился в него Брёхин. – Выручай, дорогой!

– Видал. Точно, – пробормотал Фомин и задумался. – Марка Васильевича этот кортик, – раздался наконец его сдавленный голос.

Все замерли, не сговариваясь.

– Сребровского, – потупил глаза завхоз.