13 мая 2015 года, 17.30 по московскому времени. Литва

Парашют в кроне дерева повис прочно, и Кузнецову стоило немалых усилий, орудуя ножом, разрезать стропы и спуститься по ним на землю. Первым делом он подобрал автомат и огляделся вокруг. К северу и западу вдоль реки тянулась узкая полоска деревьев. К востоку и югу – почти ровное поле.

Стараясь не обращать внимания на боль в шее, летчик проверил, работает ли аварийный передатчик.

«Спокойно, только спокойно, – твердил он себе. – Я тянул на север сколько мог. И если город, который я видел, болтаясь под куполом, это действительно Паневежис (а что это еще может быть!) – значит, я на своей территории».

Обломки самолета догорали всего метрах в трехстах. Машина падала плашмя и, если бы не пожар, могла бы сохраниться практически полностью. В голову некстати лез авиационный фольклор:

В ожидании вертолетов ПСС логично было бы остаться на месте, но висящее на дереве полотно парашютной ткани выглядело слишком заметным для любого наблюдателя, и полковник решил, что лучшим решением будет отойти метров на восемьсот и замаскироваться в приречных зарослях.

– Полста двенадцать, – неожиданно проквакал динамик, – я Спасатель три. Идем по пеленгу, будем через несколько минут. Как слышите? Прием.

– Спасатель три, я Полста двенадцать, жду, – откликнулся Кузнецов, поспешно нашаривая сквозь ткань рюкзака с НЗ округлый бок сигнального патрона, – к обозначению себя по вашей команде готов.

– Требуется ли помощь? – сквозь треск донеслось из крохотного динамика.

Пилот как раз нажал тангенту, чтобы сообщить, что помощь ему не требуется, когда в ствол рядом на уровне его коленей ударила пуля, а другие вздыбили фонтанчики жидкой грязи под ногами. Уже падая между корнями ближайшего дерева, он понял, что стрельбу по нему ведут из одного ствола, и звук выстрелов совершенно не похож на те, которые давал «калашников».

Дав вслепую длинную очередь в направлении противника, Кузнецов откатился по пожухлой траве в грязную ложбинку и ужом прополз по ней в направлении реки, надеясь, что враг потеряет его из виду. Однако попытка поднять голову едва не окончилась для него плачевно: по веткам вокруг защелкали пули, правое плечо обожгло резкой болью. Неведомый противник передвигался быстрее и оказался значительно ближе, чем в прошлый раз, – очевидно, он приближался перебежками, пока летчик полз.

Кузнецов ткнулся лицом в мягкую грязь и, подняв автомат над головой, начал стрелять вслепую.

На стрельбище он показывал неплохие результаты, легко выбивая положенную норму, но для этого требовалось хотя бы целиться, а наземный бой неожиданно показался ему куда более страшной вещью, чем воздушный. Впрочем, его «нигга-шутинг» неожиданно оказался успешным, и противник, огрызаясь очередями по два выстрела, был вынужден залечь.

Магазин закончился. Меняя его, полковник внезапно осознал, что слышит характерный звук приближающегося вертолета. Так он не радовался, слыша Ми-8, даже на тренировках по выживанию в Пермском крае. Радость тут же сменилась опасением, что вертолетчики его не заметят. Кузнецов отложил автомат в сторону и потянул из рюкзака с аварийным запасом сигнальный патрон. Пальцы правой руки не слушались, поэтому пришлось прижать его алюминиевый корпус локтем, чтобы сорвать кольцо предохранителя.

Бросив патрон перед собой, в смутной надежде, что густое облако оранжевого дыма дополнительно прикроет его, полковник начал, зажимая обильно кровившее плечо, отползать еще дальше назад, подтягивая автомат за ремень. Правая рука вконец отказала, и стрелять летчик больше не мог.

Рокот вертолета слышался совсем недалеко, и скоро к нему добавился звук уверенной стрельбы как минимум из пяти стволов. Судя по звуку, это были «калашниковы», и полковник, продолжая зажимать рану, облегченно привалился к кривому стволу молодой березы. Недалеко дуплетом грохнули два взрыва, и все затихло.

В глазах у пилота все плыло, но через красные круги он увидел, как к нему направляются двое в камуфляже знакомого рисунка.

– Жив, летун?

Сквозь наваливающуюся сонливость полковник нашел в себе силы кивнуть. Его быстро, прямо на месте, перевязали. По пути до вертолета боль уходила, вытесняемая холодом, и Кузнецов, наверное, потерял бы сознание, если бы при погрузке его не приложили раненым плечом о створку вертолетной двери.

Вспышка боли вернула летчика в реальный мир, и он увидел на скамьях в салоне радостных спецназовцев, озабоченное лицо наклонившегося над ним врача с пластиковым пакетом физраствора и на полу рядом с собой изможденного, небритого и покрытого грязью человека, с перевязанной ногой, от которой исходило ощутимое зловоние.

– Это кто? – удивленно спросил один из тащивших Кузнецова спасателей, разглядывая второго раненого.

– Их двое было, – пояснил другой. – Американцы. Второго мы завалили, а этот застрелиться хотел, но Сундуков ему не дал. Знаков различия на нем нет, но похоже, офицер, поэтому решили взять с собой.

Первый наклонился над пленным и перчаткой без пальцев стер подсохшую грязь с нагрудной таблички с фамилией на правой стороне груди. Кузнецов скосил глаза и прочитал: «Groves».