Глава 14

По вечернему городу и без пробок дорога от клиники до моего дома заняла всего-то каких-то пятнадцать минут, явно недостаточных для того, чтобы я перестала вся кипеть. Водила с навязчивым любопытством разглядывал меня в зеркало до тех пор, пока по-звериному не показала ему зубы. Точно решил, что я психованная. И не был так уж не прав. Разве я нормальная? Первый раз трахнули как сучку-дворнягу. Поймал на улице, имел как хотел. Так нет же, мне мало оказалось, да? Я с какого-то перепугу на него сама и второй раз полезла. Ой, не надо тут, типа, увез-соблазнил! Сама, еще как сама. Он только в торговом зале появился, а у меня тут же коленки как резиновые стали. Но, блин, почему-у-у?! Он со мной как с дерьмом ведь, как со шкурой какой-то… Хрен с ней, с той резинкой. Я, перепсиховав, вроде как по-дурацки польщенной, что ли, даже себя ощутила. Ну, типа, так меня мужик захотел, что вообще башню снесло и о защите не вспомнил. Скотство, конечно, как и вся наша ушлепочная ситуация, но где-то что-то там заскреблось, отдаленно похожее на гордость собой. Быть так сильно желанной кем-то, пусть даже вот таким уродом моральным… ну это для меня впервые, и что-то в этом есть. И да, я в курсе, насколько это далеко от нормальности и тех отношений людских, что себе представляла и видела вокруг и примеряла на себя. Ну а с другой стороны, вон отец мать сколько лет мордует, а она ничего и слышать никогда о разводе не хотела и все талдычит, что его любит. Сколько раз от нее еще и получала за уговоры его бросить. Может, у меня какая-то наследственная кривая извилина?

Но не важно. Все эти размышления обесценивали те самые бабки, что он сунул мне в качестве «успокоительного». Тварь! Будто я ему прости господи какая-то. Еще и издевался. Ну не праведным путем мы до этого на жизнь себе раздобывали, но украсть – это не то же самое, что ноги за деньги раздвигать. Для меня уж точно. Я, зараза, ведь уже на каком-то уровне почти смиряться стала с тем, что хочу его и ничего не поделать, а тут это. Разве нельзя было… ну не знаю, предложить мне нечто по-человечески. Нет, ну понятно, что не «давай встречаться». И однозначно я бы взбрыкнула и послала… в первый раз. И без понятия, что ему следовало бы сказать. Но алле! Он взрослый мужик, сколько у него баб-то было, пусть бы нарыл в своих закромах пикапа нужные слова. А там глядишь, через время до меня бы и дошло, что же это за силища такая непонятная, которая меня к нему тянет с такой дурью и всякой воли, гордости и вообще контроля над собой лишает. Будто я не я становлюсь, сука, Чужой, какой-то до звездеца озабоченный так и лезет, готовый в этого Захара вцепляться и требовать вытворять все эти порочные вещи снова и снова.

Но купюры перед моим носом ясно дали понять, что ни хера он рыться в себе не будет и никакое даже подобие обычных людских отношений его не интересует. Просто нужна девка перепихнуться. Приспичило присунуть – вспомнил, ага, я же там Аяну, дуру перепуганную, в магазине засек. Рыкну пострашнее, и даст опять, куда, нах, денется. У таких, как я, такие, как он, согласия же не спрашивают, мы же не люди для него. Как же мерзко!

Вывалившись из тачки, я чуть постояла, хватая холодный воздух до ломоты в зубах, осаждая нервную тошноту и безуспешно умоляя не пойми кого о прекращении выкипания мозга, порождающего непрерывную боль за ребрами. Пошла к подъезду, нащупывая в кармане ключи.

– Лимонка! – рявкнул выпрыгнувший из темноты как черт Сазан. – Ты где, мать твою, была?!

– Сдурел? – взвилась я. – Напугал до полусмерти!

Мои нервы и так сейчас как под током, еще и это. Господи, как я ему еще в глаз ключом не засандалила?!

– Я тебя напугал?! – еще и повысил голос друг, заставляя невольно скривиться. – Да мы тут уже чуть не поседели с пацанами, тебя разыскивая! Магазин закрыт, на звонки не отвечаешь, дома так и не появилась! Я уже десятый раз пробежал всю дорогу туда-сюда! Шмель парк ближайший прочесывает, под каждый куст заглядывает. Где тебя носило, зараза мелкая?!

Я ссутулилась, торопливо заскочила в подъезд и помчалась по лестнице, преследуемая Сазаном.

– Где ты была? – напирал он, заставляя ощущать себя загоняемой.

– Гуляла!

– Совсем долбанулась? – Ага, ты даже не знаешь насколько, кому расскажи – оборжется. Вот только о таком нормальные люди не рассказывают. – Мы тут с ума сходим, а ты гуляла? Ночью? Одна?

Мы ввалились в квартиру, и тут же в прихожую выскочил Мелкий, а у Сазана зазвонил телефон.

История с «где ты была?» повторилась под аккомпанемент: «Да, явилась. Домой давай. Разбиратьсяс ней будем».

– Мы тебе раз сто звонили и писали! Неужто трудно было хоть словом ответить, – накинулся на меня Мелкий. – Да уже черт-те чего себе придумали!

Я сунула руку в карман и, не найдя там телефона, выругалась себе под нос, чувствуя, что это меня доконало прямо. А вывалившиеся от случайного рывка купюры закончили работу по снесению моей крыши. Запихнул все-таки скотина! Он, типа, заплатил, а ты с этим живи и делай потом что хочешь. Захотелось порвать эти бумажки, бросить на пол и истоптать, представляя на их месте его безразличную рожу, и еще и поджечь потом.

– Да отвалите вы! Какого хрена, а? Когда вы шляетесь не пойми где, мне, значит, знать не обязательно, а у меня сразу отчет полный требовать? – взорвалась я и, швырнув куртку поверх денег, пнула все это и рванула в ванную.

Парни ломиться ко мне не стали, а я разделась, обнаружив, что рубашка шиворот-навыворот, затолкала шмотки в стиралку и залезла в ванну. Воду включила горяченную и посильнее и сдавила ладонями виски, натягивая уголки глаз, будто это могло остановить противные унизительные слезы. В груди все давило, словно ребра кто ломал, голова раскалывалась, нос предательски заложило, а по щекам лилось и лилось. Я знала, от чего плачу. От боли. Вот только где ее исток? Да везде! Мало мне матери с отцом, жизни этой как через жопу, так надо было еще и проклятому Захару-наваждению со мной случиться. И наплевать, что в том, что он на моем пути появился, только сама и виновата. Не косячили бы, жили-работали, как все, и черта с два с ним бы пересеклась, да и если случайно, то все не стало бы таким вот дерьмом. Прошли бы мимо друг друга – между нашими мирами ничего общего, и это работает как эффект чертовой невидимости. Он сквозь меня бы сто пудов как сквозь стекло прозрачное глядел бы, да и я на него дважды бы не посмотрела. Зачем?

– Айка, выходи давай! – А вот и Шмель явился. Он у нас чувством такта не обезображен, так что как остальные молча ждать под дверью не стал. – Не вздумай там чего с собой сделать! Сам лучше убью к хренам! Выходи по-хорошему, или голышом вытащу.

– Да отцепись от меня! Ничего я с собой делать не собираюсь. Я что, совсем умом тронулась? – Очень забавный вопрос в моем нынешнем состоянии.

– Я – спать! – попыталась протиснуться мимо почетного караула подпирающих стены в коридоре, но не тут-то было.

– А ну стоять! – рыкнул Шмель, хватая за ворот халата и нахально его сдвигая. – Это что за х*йня? Засосы, бля? Лимонка?!

– Да отвали же ты! – вызверилась я, отпихивая его, в то время как Сазан уставился на меня ошарашенно, будто впервые видел. – Чего лезете ко мне вообще? Я у вас засосы считаю или отчитываться заставляю?

– Не сравнивай! – набычился Шмель. – Мы парни, а ты…

– А я девчонка, да, но, блин, чтобы ты знал, у меня тоже может быть своя жизнь, и в ней случился секс! Это преступление? Вам можно – мне нет? Типа, трахаться только мужики хотят и шалавы, уважения не заслуживающие? – Я заводилась все больше, сжимая кулаки. – Что, теперь я в ваших глазах сразу конченой стала? Типа тех, кого вы по разу тягаете и бросаете, а потом за пивом обстебываете?

Шмель стремительно схватил меня за затылок и вдруг уткнул лицом себе в грудь, крепко обнимая.

– Ну что ты городишь, балда! Мы же за тебя испугались и боимся. Ты у нас – палочка, ручки-ножки – ниточки. Тебя ж обидеть каждый может!

Я трепыхнулась для порядка раз, другой, и противные нежеланные слезы опять подступили к глазам. Ну вот что за напасть?

– Мне отец звонил, – всхлипнув в рубашку Шмеля, пробубнела я. – У матери опять рука сломана.

– Вот мудак! – стукнул по стене кулаком Сазан. – Да сколько же можно!

– Сказал, чтобы возвращалась, – продолжила жаловаться я. – Вот на кой я ему? Он же меня видеть не может! Только и орет, что ублюдина нагулянная. Радовался бы, что больше глаза не мозолю, чего назад тянуть?

– Да хрен его знает, Лимонк, – погладил меня по волосам, как маленькую, Шмель. – Но никуда мы тебя не отпустим. Пошел пахан твой лесом, и мать пусть туда же, раз такого козла защищает и разводиться не хочет. А давайте по пиву, как раньше, врежем и посидим, кинцо посмотрим и языками почешем?

– А давайте! – с легкостью согласилась я. Ледяное пиво – то, что надо, чтобы снизить температуру моего внутреннего кипения. Взять и смыть из головы этого Захара звероглазого так же легко, как смывала с себя его запах. Еще в его квартире. И еще раз уже дома. Да только он мне все равно чудится. Даже сквозь парфюм прижимающего еще меня к себе Шмеля, сквозь все привычные запахи. Гнать его!

– Знаю я, чего тебя дядька Марат домой тянет! – заявил Мелкий после первой же приконченной банки.

– О, сейчас нам наш умник и философ свою теорию задвинет, – ухмыляясь, ответил Шмель, в то время как Сазан все продолжал хмуриться и молчать.

– И задвину. Мне вот кажется, только не орите, что он твою мать все равно любил и любит.

– Ой, да неужели, – фыркнула я, приветствуя легкое головокружение и то, что потихоньку стало попускать от всего. – Вечная теория «бьет, значит любит»?

– Не совсем, в смысле только отчасти.

– Не гони. Не верю я в такое, – отмахнулась, снова напрягаясь.

– А ты сама посуди: ну вот бесился бы он так столько лет из-за… – Мелкий засопел и потупился, – ну из-за всей этой херни, что ты не его вроде.

– Не верю я в это! – огрызнулась я. – Ну от кого тогда? Сплетни все это.

– Да не злись, Айка! И ты, Мелкий, закрой тему эту. Какое нам дело, как там чё было, – подал наконец голос Сазан, пересаживаясь поближе ко мне. – Главное, что Айка наша, своя в доску, а кто ее папаша – нам пофиг всегда было и будет.

Но я так просто закончить не могла. Эта долбаная тема неверности моей матери отцу мне все детство перепохабила, взгляды вечно косые, шепотки, а то и откровенные насмешки не раз заставляли драться до крови. Да я слова доброго за все годы из-за этого ни от отца, ни от деда с бабкой с его стороны не слышала.

– Если и так, любит, говоришь, и за то нас с матерью колотил чуть что, то ему же только на руку, что свалила я и глаза никому не мозолю как его позорище. Зачем он меня назад тянет? Херовая у тебя теория выходит.

– И ничего не херовая! Ревнует он, небось, по сей день, не простил, думает, что мать этого твоего… – он опять запнулся, наткнувшись на наши недобрые, чуть пьяные взгляды. – Ну что она любит того, от кого как будто бы ты.

– Загибаешь уже, – прокомментировал Шмель, открывая еще пиво.

– Не-а. Ну вот сами смотрите: если в его голове твоя мать еще любит этого твоего гипотетического неизвестного отца, а дядька Марат все еще любит ее, то как же побольнее задеть ба… женщину, как не измываясь над ребенком от этого самого ненавистного соперника, – протараторил парень.

– Соперника, которого никогда не было, а если и был, то нам глубоко похрен, и мы нашу Лимонку все равно никуда не отпускаем, а остальные со своими реальными или вымышленными заморочками пусть сами разбираются! – веско постановил Сазан, обнимая меня привычно за плечи.

Вот только что-то во мне словно запротестовало против этого его обычного у нас дружеского жеста. Как если бы он почудился более собственническим, чем раньше, что ли.

– А знаете что? – Шмель вскочил перед нами и покосился на Мелкого. – А слабо забить на всю эту фигню и махнуть всем вместе куда-нибудь на отдых?

– За город? – невольно съязвила. – Нет, спасибо, я больше с тобой на такое не подписываюсь.

– Ой, ну опять ты, – нахмурившись, проворчал друг, впрочем, опять моментально вернувшись к оптимизму: – Хер ли нам тот загород. Я вас на юга, на море зову.

– Ничё, что декабрь на дворе? – уточнил Сазан.

– Ничё. Потому что мы куда-нибудь в Турцию махнем. Или на Кипр. Круто же?

Все едва появившееся расслабление слетело с меня в один миг.

– Откуда на это бабки? – подалась я вперед, настороженно прищуриваясь. – Что ты, на хрен, опять затеял, Шмель?