Глава 39
Каспар был здесь – стоял лицом к преследователям в нескольких шагах впереди, совершенно не запыхавшийся и в то же время распаленный, будто боевой конь после яростной стычки, горячей, но короткой, такой короткой, что кипящая кровь все еще бурлит и требует драки, требует действия, движения, боя и крови. Кровь была – засохшая на ветру, потемневшая, кровь на штанах, на коже рук, на лице, запекшаяся неровной полустершейся коркой; кровь была чужая и своя – из уже подзатянувшихся порезов, складывающих собою руны. Порезы явно были нанесены недавно, скорее всего – сразу после убийства охотника, но уже начали затягиваться, словно миновало не меньше пары дней.
Альту он прижимал к себе одной рукой; светловолосая стриженая девочка в мальчишеской одежде, худая, как цапля, казалась рядом с массивным чародеем щепкой, которую легко можно было сломать двумя пальцами, не приложив даже малейшего усилия. К шее под острым подбородком прижался, как нож, наконечник стрелы, что держал Каспар во второй руке, – прижался плотно, но осторожно, не царапая кожу.
– Это стрела Вотана, – произнес Каспар, и голос его был таким же, как и весь он, – нарочито сдержанным и даже, казалось, невозмутимым, но вместе с тем каким-то исступленным, как рвущийся с привязи волк. – Ей достаточно царапины, чтобы после тянуть из пореза жизнь, пока не выпьет до дна. Выстрели в меня – и я упаду. Возможно, моя рука просто разожмется, и я уроню стрелу. Возможно – судорога согнет руку так, что я чиркну по коже. Вопрос в том, готов ли ты проверить свою удачу, поставив на кон жизнь своей дочери.
Курт не ответил и арбалета не опустил, продолжая держать человека напротив на прицеле, ощущая нетерпеливый зуд в пальцах; если спустить тетиву сейчас, погоня многих лет будет окончена, решится сразу масса проблем… Но и еще больше – возникнет.
– Стареешь, – заметил Курт ровно, пытаясь следить сразу и за лицом противника, и за его рукой со стрелой. – Прежде ты себе таких дешевых кунштюков не позволял. Нервишки шалят? Похоже, ты перестарался, всё откладывая нашу встречу.
– Тянешь время, пытаясь принять решение? – серьезно отозвался Каспар и еле заметно шевельнул пальцами, удерживающими стрелу: – Я могу помочь. Отсечь все нити. Освободить. Признайся, ты почувствовал облегчение, увидев горящий дом в Бамберге. Выбор, которого ты не должен был делать, мысли, которые тебя не должны были преследовать, привязь, которой у тебя не должно было быть, – вот что сгорело тогда. Помнишь, что я сказал в Ульме? Это я тебя сделал. Начиная с того дня в Таннендорфе и продолжая каждым годом твоей службы.
– Благодарствую, – подчеркнуто дружелюбно согласился Курт. – Но дальше я уж как-нибудь сам, если не возражаешь. В чем дело, в конце концов? Ты хотел встречи? Вот она. Или гложет обида, что не ты мне ее назначил, а я сам тебя нашел, да еще и в неудачный момент? Ну, извини. Накладочка вышла.
– Брось арбалет наземь, – велел Каспар, чуть повысив голос. – И подальше.
– …после чего ты ее убьешь в расчете на то, что я взбешусь, потеряю голову и бездумно ринусь в драку. Не. Не пойдет. Давай наоборот: ты уберешь эту ядовитую дрянь от ее горла, отдашь девочку матери, а я, так и быть, с тобой подерусь. Мне, в общем, тоже интересно посмотреть, что из этого получится на сей раз.
– Тебе не интересно, – возразил Каспар, и его губ впервые коснулась улыбка – стылая, нелюдская и вместе с тем какая-то настолько отечески-одобрительная, что Курта чуть не передернуло. – Тебе это никогда не было интересно. Поэтому знаю: отпущу ее – и тут же получу болт в колено; даже не в голову, потому что тебе нужно то, что в этой голове. Меня это не устраивает. Снова повторю то, что было сказано в Ульме: я готов проиграть. Но не так.
– Похоже, мы в безвыходной ситуации, – заметил Курт с показным сожалением, и улыбка противника стала шире и ледянее.
– Не думаю, – проговорил он с расстановкой и вдруг коротко хохотнул: – Инквизитор… Знаешь, в чем разница между нами? Ты человек, веришь в человека и служишь человеку. И этого человека никогда нет, когда он нужен…
– Прежде чем ты затянешь очередную патетическую песнь о Боге и богах, – оборвал Курт, – отвечу, что у тебя дела тоже не очень. Ты человек, веришь в удравших ангелов и служишь неудачникам.
– Инквизитор, – повторил Каспар, лишь улыбнувшись еще шире, отчего где-то в спине зашевелился мерзкий холодок неясного предчувствия. – Что еще есть в твоем арсенале, кроме заученных слов? Ты лишь пытаешься надавить на мои слабости, считая, что знаешь их, а я – говорю правду. Его здесь нет. И не будет. Ты будешь истекать кровью, твои близкие будут умирать рядом с тобой, но он не придет. Никто не придет. Так закончится мир, не начавшись толком. Так начнется другой мир!
Последнюю фразу Каспар выкрикнул в полный голос – торжествующе, победно, и на миг почудилось – что-то изменилось в этом лице, что-то неведомое и чуждое проступило в человеческих чертах… Чуждое и знакомое, как будто уже давным-давно виденное и отчего-то никак не забытое…
И на миг почудилось – что-то изменилось в этом мире, что-то неведомое и чуждое заклубилось в воздухе вокруг…
На миг почудилось, что за плечом человека со стрелой древнего бога в руке проступила фигура – невнятная, призрачная, но, кажется, с каждым мгновением все более плотная и различимая…
Дева.
Она возникла вдруг, сразу, не соткалась из этой дымки, а будто вынырнула из нее, возникши позади Каспара. Рослая, вровень с ним, крепкая и плотная, будто гладкий камень; можно было разглядеть каждый мускул, похожий на прочный канат, – ни клочка одежды на ней не было, лишь голову скрывал тусклого золота островерхий шлем с личиной, повторяющей каждую черту лица, но сплошной, без прорезей для глаз или рта. Волосы, янтарные, точно пшеничное поле под ярким солнцем, заплетенные в несколько кос, ниспадали змеями…
– Господь Иисус… – сдавленно пробормотал Штайнмар позади, и Курт едва не вздрогнул – он уже успел забыть о фельдхауптманне…
– В этом и разница, инквизитор Курт Гессе, служитель бога-человека! – уже с откровенным смехом выпалил Каспар; лицо его перекосилось, точно от боли, но глаза сияли экстазом, а голос становился все громче, плотнее. – Твоего бога нет здесь, а потом и не будет вовсе – его позабудут, как забывают всех людей! Тебя – забудут. Мир, за который ты бьешься, ничего не стоит, и в первую очередь – не стоит памяти. Мой мир – это память, память через века, до скончания веков! Я сражаюсь за память! За душу мира! За моей спиной – поколения! За моим плечом – дитя битвы!
– Ты будешь биться.
Какой-то ненастоящий, металлический голос девы, исходящий из-под личины, был невыразителен и холоден; медленно поднялась рука, направив указующий перст на Курта, и голос повторил:
– Ты будешь биться.
– Он будет! – провозгласил Каспар упоенно. – О, как он будет биться за свой мир, за свое будущее! Как никогда и ни с кем!
Рука у детской шеи мелко задрожала, и острие наконечника едва не задело кожу; палец Курта на спуске напрягся, готовясь сжаться, потому что стрелять, похоже, все-таки придется – наудачу…
– Ты говорила – это нельзя… – вдруг пробормотала Альта.
Девочка смотрела за его плечо, туда, где стояла Нессель; смотрела растерянно и испуганно, почти умоляюще, будто мать потребовала что-то сделать, что-то невероятное, что-то непостижимое, чего делать было нельзя…
– Можно! – рявкнула ведьма повелительно. – Ну!
Пальцы Каспара, держащие стрелу, напряглись, и, кажется, отсюда было видно, как белеет от нажима кожа там, где она соприкасалась с древком.
Альта зажмурилась, и ее лицо искривилось, словно ей в руки бросили набитый железной рудой мешок, повелев удержать во что бы то ни стало. Сжав кулаки и втянув плечи, Альта завизжала…
Палец Курта на спуске сжался, тетива арбалета распрямилась, послав болт вперед, и в голове даже, кажется, успело промелькнуть что-то вроде молитвы.
Визг Альты был истошным, оглушительным, так, что на миг заложило уши, и оттого не было слышно, как вскрикнул Каспар, лишь по судорожно распахнутому рту угадалось – он закричал, прежде чем, конвульсивно раскинув руки в стороны, немыслимо выгнуться назад, удерживаясь на ногах только страшным усилием. Болт, выпущенный Куртом, прошел на какой-то волос над его плечом, не задев, и пронесся через грудь стоящей за плечом чародея девы, словно сквозь ничто…
Внезапно личина лопнула со стеклянным звоном и разлетелась, обнажив ее лицо – вытянутый череп с провалами глазниц. Косы вскинулись за спиною, точно подхваченные порывом ветра, расплетаясь, распадаясь на локоны; локоны взвились, янтарь на глазах темнел, обращаясь густой черной дымкой, и тело девы тоже будто рассыпалось, распалось, закрутившись темным вихрем…
Альта сорвалась с места, болезненно скорчившись; разделявшие ее и Нессель пять-шесть шагов она преодолела какими-то немыслимыми прыжками, точно больная кошка с переломанными лапами, и ведьма ухватила ее за руку, оттащив себе за спину. Каспар ослепленно зажмурился, встряхнул головой и распрямился, расправив плечи. Штайнмар шагнул вперед на подгибающихся ногах, с обнаженным лангемессером, явно понимая, что проку от него не будет, и Курт успел мимоходом удивиться тому, что очнувшийся, наконец, от ступора фельдхауптманн не дал дёру…
Темный вихрь налетел прежде, чем он успел перезарядить арбалет, выбив его из рук и повалив Курта на землю; он откатился в сторону, избегая возможного удара, и поднялся рывком, выдернув меч из ножен. Нессель, Альту и Штайнмара он не видел, как не видел больше и девы ни в одном из ее обличий, лишь темное туманное пятно маячило где-то в стороне, почему-то всегда в стороне, и никак не удавалось развернуться и увидеть его целиком…
Я могу помочь. Отсечь все нити. Дать свободу решать…
Они должны были остаться здесь, по левую руку, в двух шагах, но речной берег словно невозможно раздался вширь, и это темное облако виделось где-то там, вдалеке, словно его больше и не было, словно просто в этом осеннем воздухе растворялись его остатки…
Выбор, которого ты не должен был делать, мысли, которые тебя не должны были преследовать, привязь, которой у тебя не должно было быть, – вот что сгорело тогда…
– Ты слышал, что она сказала? – выпалил Каспар; он стоял напротив, всего в нескольких шагах, выразительно покачивая кистенем, и от того, что в его голосе по-прежнему не было ни тени злости, стало не по себе. – Ты будешь биться! Так или иначе!
Курт медленно перевел дыхание, все еще пытаясь разглядеть хоть краем глаза темное пятно или скрытых им людей…
…привязь, которой у тебя не должно было быть…
– Время пришло! – объявил Каспар торжественно, приглашающе раскинув руки. – Молись, если хочешь, служитель бога-человека. Молись, потому что тебе это понадобится! Я – рука Судьбы! Я наполнен силой Вотана! Я пил кровь падших ангелов!
– Угу, – согласился Курт сумрачно, вынимая левой рукой кинжал. – И, как я посмотрю, эта штука неплохо штырит.
Каспар сорвался с места неожиданно молча и с поразительной легкостью, и этого текучего, скользящего движения Курт тоже никак не ожидал от человека такого сложения и в таком состоянии; гирька кистеня вдруг как-то сразу оказалась рядом, он отшатнулся, отпрыгнув назад и едва не упав…
Песок. Точно. Под ногами же песок…
Бегать и драться на ровной чистой площадке может любой засранец…
Гирька зигзагом бьет в грудь; уйти влево, изогнувшись змеёй, шаг шире, ступни ставить с носка, врываясь в песок, чтобы сохранить равновесие, и снова в сторону – прыжком…
…во время боя не думать, куда ступить и как двигаться…
Как это было просто когда-то, как легко наступало то самое озарение, само собой, как дыхание…
Восьмеркой бьет цепь, не давая отклониться ни в одну сторону; прыжок назад… Держать равновесие, держать дыхание, пытаться предугадывать удары…
Однажды ты осознаешь, что видишь противника насквозь. Видишь его удары до того, как они нанесены, успеваешь сделать два движения и обдумать четыре, пока он совершит одно…
Как это было просто когда-то, это всегда было просто – мгновения, растянутые, как смола, секунды, вмещавшие в себя целый мир и множество событий и мыслей, и почему так тяжело пробудить это сейчас?..
Страх?..
Злость?..
Пригнуться – и назад, в сторону и снова назад…
Человек может всё. Запомни.
Debes, ergo potes…
Он будет! О, как он будет биться за свой мир!..
…мир человеков…
Долгих лет тебе, Хауэр. И уж прости, если ученик не оправдает вложенных трудов.
Стоишь на ногах, Гессе?.. Славно. Тогда – бегом!
Да. Бегать придется много.
Вдох. Прыжок назад.
Выдох…
Спокойно.
Все просто.
Хорошо, что сегодня без кольчуги, оставил в лагере, чтобы не добавляла лишнего веса в пути. Теперь легче двигаться. Жаль, что меч не закрепил по-походному, ножны у пояса слегка мешают, но это терпимо. Чем бы Каспар ни накачался, каким бы ни казался быстрым, что бы там ни было – он выше, тяжелее, а значит – медлительней. Не сейчас – так будет потом. Лишь бы не оказалось у него в запасе еще одной твари, а с человеком – человек совладает. Не проблема. Бывало и хуже. Надо лишь двигаться, двигаться быстро и спонтанно. Вымотать. Сбить с ритма. Навязать свой. Увлечь с песка на траву, на ровную чистую площадку, на которой сможет бегать и драться любой засранец…
Вправо!
Назад!..
* * *
– Назад!
Она сама не знала, почему это крикнула и как успела – принять решение и тут же пожалеть о нем, и снова в нем утвердиться, а потом сделать шаг, толчком отшвырнув оцепеневшего фельдхауптманна назад и встав между ним и бестией.
Альта тоже крикнула что-то, но слов Нессель уже разобрать не смогла: в голове вспыхнула, как внезапно проснувшееся солнце, пустая гулкая тишина – и мир исчез…
Нет души.
Нет тела.
Нет этого мира и того мира.
Нет разделения на то и иное.
Есть лишь всё вокруг – и единое, единственное и неделимое я вместо себя самой…
Бестия налетела будто сразу отовсюду, охватив удушливым черным туманом – туманом исступленных мыслей и чудовищных образов, и стиснутый со всех сторон рассудок громко запротестовал, закричал в панике, требуя прекратить, не видеть, не слышать, не противиться, лишь бы все кончилось, кончилось прямо сейчас, все равно как, лишь бы…
Выставленные перед собой ладони заныли, мышцы свело болью, словно в вытянутые руки с разгону врезалась телега, наполненная доверху тяжелыми бочками, и на миг показалось – затрещали кости и смялись, как воск, суставы, а легкие сжались, будто пустые мехи. Жуткий череп бестии приблизился вплотную – лицо к лицу, глаза в глаза, дыхание в дыхание…
Есть лишь всё вокруг…
Сейчас всё иначе, чем в том городе, накрытом гнетущей силой, чужой сетью. Сейчас сам мир – словно большая прозрачная паутина, мир – натянутые до звона нити взаимосвязей, сейчас есть возможность, есть силы ее увидеть и в нее вплестись. В самый центр, где сходятся все паутинки, где мир – там, за черным туманом, и здесь, под ногами, – соединен воедино.
Под ногами песок. Лишь бы не упасть… Держаться за эту нить, она материальна, она дает опору. За спиной люди. Эта нить важна. Держать, что бы ни случилось, держать до последнего. Лес неподалеку… Хорошо. Лес – это нить, придающая сил. Она тоже важна, за нее надо потянуть, зацепиться – и тоже держаться…
Бестия. Зловещая бестия, обступившая со всех сторон и смотрящая в лицо, в душу, в мысли…
«Дитя битвы за моим плечом»… Дитя битвы. Дева, собирающая души погибших. Идущая за плечом Вотана и его служителей.
Откуда это вдруг всплыло?..
Неважно…
«Его нашли далеко от замка, одного… он убегал от кого-то… чем надо было напугать рыцаря с боевым прошлым, чтобы он выскочил из собственного жилища в чем был и бросился наутек?»…
Не забываться. Только не забываться, только не забывать, зачем она здесь. Не забывать, где это – «здесь». Не пытаться уйти, чтобы не быть здесь…
Соберись!
Работать.
Бестия. Зловещая бестия, обступившая со всех сторон и смотрящая в лицо. Эта нить крепче прочих, бестия чужда этому миру, людскому миру, но нить не лишняя, не оборвать так просто – она уже связана с людьми, людскими мыслями и деяниями, с их последствиями и отголосками, и даже если была когда-то чем-то нездешним – стала частью всего…
– Пошла прочь, тварь, здесь тебе поживиться нечем!
Это свой голос? Или мысль?..
Неважно…
Прочь. Ты опоздала, этой не твой мир, это давно не твой мир и не мир твоего владыки.
Эта нить крепче прочих, не оборвать так просто…
Значит, это будет непросто.
Мир – натянутые до звона нити взаимосвязей, но сейчас есть возможность, есть силы…
Силы… Силы на исходе. На исходе и тают, как снежинка на ладони…
Прочь, тварь…
Чьи-то руки обхватили за талию, крепко вцепившись в одежду, к ноге прижалось тонкое маленькое тело, и светлая макушка оказалась совсем рядом…
«Держись, мам. Я помогу»…
* * *
Человек может всё.
Стоишь на ногах, Гессе?..
Да. На траве легче.
Назад, вправо, снова прыжок в сторону и удар – первый удар за все это время, опасный, вблизи…
Меч рвануло из руки, едва не вывернув пальцы, и в локте вспыхнула боль, ринувшаяся к плечу и отдавшаяся короткой вспышкой где-то в затылке. Ладонь разжалась, выпустив обвитый цепью клинок, и тот, сверкнув на солнце мутной молнией, отлетел прочь…
Доля мгновения…
Однажды ты осознаешь, что видишь…
Вот она!
Та самая часть короткой секунды, когда цепь унесла груз далеко в сторону и еще не вернула для нового удара, а вторая, безоружная, рука противника отставлена чуть в сторону для равновесия и потому сразу ударить не сможет тоже…
Вперед.
Не думая, не просчитывая больше.
Пригнувшись, слыша гул воздуха под пролетевшей над головой цепью с тяжелой гирей. Наземь – кубарем, в ноги, толкнув в колено плечом и почувствовав, что противник пошатнулся, сбился с ритма и равновесия. Котом извернувшись на траве, извернувшись так, как никогда бы и не ожидал сам от себя, – отпрянув в сторону от нового удара. Захватив ногами ноги противника и извернувшись снова, вкладывая в толчок всю массу тела и всю силу – всю, какая осталась…
Wagen gewinnt…
Хауэр бы не одобрил – und wagen verheust.
Рядом с плечом в дерн врезалась тяжелая гиря, брызнув в лицо клочьями корней, травинок и песка, колени чуть не вывернуло в обратную сторону, едва не переломив суставы…
Каспар рухнул лицом вверх разом, будто подсеченное дерево, издав сдавленный рык, и показалось, что в этом зверином звуке впервые за все это время прозвучало что-то совершенно человеческое, обыденное, привычное. То же разочарование, та же обида на себя, мир вокруг и несправедливую судьбу звучали в похожем раздраженном рёве старших собратьев по шайке, когда им случалось быть побежденными в драке, особенно – побежденными младшим…
Вывернувшись на траве, Курт выпустил рукоять кинжала, уперся ладонями в землю и, рывком распрямив ноги, обеими пятками ударил упавшего под челюсть. Ощущение было таким, будто врезался ногами в землю, спрыгнув с высоты собственного роста; и через этот удар, кажется, истекли последние силы – уже даже не те, что отводились для боя, а те, какие оставались всего лишь на то, чтобы дышать и двигаться…
Встать, Гессе!
Встать…
Хотя бы уже не «бегом»…
Курт поднял себя на ноги рывком, уже не зная, какие силы и откуда для этого берутся, и не думая о том, а не рухнет ли он сам здесь же через мгновение и, в отличие от поверженного противника, – замертво…
Каспар не шевелился; он лежал на редкой траве, истоптанной и вмятой в песчаную почву ногами поединщиков, – раскинув руки, запрокинув голову и закрыв глаза, а из уголка приоткрытого рта вязко, будто нехотя, просачивалась крупная красная капля. Это отметилось как-то между делом; то ли осознание свершённого еще не дошло окончательно, то ли просто усталость достигла предела, и было уже все равно…
Курт подобрал кистень и отбросил его подальше, убрал в ножны кинжал и, приблизившись к бессознательному телу, присел на траву рядом. Посекундно косясь на неподвижное лицо, он расстегнул пряжку ремня Каспара, потом, ухватившись за массивное плечо и упершись коленями в землю, с натугой перевернул его лицом вниз и завел руки за спину. Собственные руки работали сами по себе, движения были привычными и механическими, как учили: «забрать ремень, стянуть руки арестованного за спиной – запястье к локтю, следить за лицом – не очнется ли, за ногами – не вздумает ли ударить, прикидываясь беспамятным»… На ноги пришлось употребить ремень собственный, но с этой потерей ввиду важности добычи можно было и смириться.
Вот и всё.
Всё…
Теперь можно подняться на ноги снова. Перевести дыхание. Сделать шаг в сторону – ближе к кромке воды, к песчаной полосе. Оглядеться, удостовериться, предчувствуя снова увидеть пустоту… И, увидев то, что увидеть не ожидал, но надеялся, вздрогнуть.
Они почти уже приблизились – трое, медленно бредущие по берегу сюда. Точнее, шли двое – Альта, спотыкающаяся и понурая, и так же через силу шагающий парень, который совершенно точно должен был быть фельдхауптманном Штайнмаром, но что-то в нем было не так, что-то не то… Разбираться, думать, что именно, – сейчас не хотелось, сейчас взгляд сам собою прикипел к тому, что он нес. Женское тело в наскоро подогнанной по фигуре мужской одежде. Голова ведьмы лежала на плече фельдхауптманна, одна рука покоилась у нее на коленях, а вторая висела безвольно, мерно раскачиваясь в такт шагам.
Курт медленно опустился на траву, осев на колени, бездумно и механически бросил еще один взгляд на лицо связанного противника, отметив: по-прежнему в беспамятстве; и снова поднял глаза на трех людей, что были уже в десяти шагах от него… в пяти…
Альта остановилась рядом, глядя на поверженного Каспара настороженно, но, как показалось, без страха, лишь сделала короткий шаг в сторону и осталась стоять. Штайнмар осторожно опустился на колени и бережно переложил ведьму со своих рук наземь, не глядя по сторонам, не смотря никому в глаза, лишь искоса взглянув на тело за спиной майстера инквизитора.
– Простите, – глухо, с усилием выговорил Штайнмар. – Я… ничем не сумел помочь.
– С этим вы ничего и не могли поделать, – едва слышно пробормотала Нессель, не открывая глаз.
В груди словно что-то лопнуло, что-то похожее на бочковый обод, сдавивший легкие, и застывший в них воздух вырвался вовне с хрипом, как у больного…
– Зараза… – выдохнул Курт, сам не понимая, чего в этом тихом возгласе больше – облегчения, злости на себя или, может, было что-то иное, о чем даже сейчас не думал, не хотел, запретил. – Я уже начал прикидывать, во сколько обойдется твое пышное отпевание.
– Я хотела помочь, – с явной обидой в голосе сказала Альта. – Но мама не дала вложиться больше.
Ведьма, наконец, разомкнула веки, на мгновение задержав взгляд на Курте, с усилием обернулась на дочь и, все так же тяжело складывая слова, строго выговорила:
– Потому что.
– Господи, – тоскливо простонал Штайнмар, с усилием отерев ладонью лицо. – Какой позор… До конца своих дней мне придется рассказывать, как две девчонки бились с нежитью, защищая меня…
– Сами вы… – отозвалась Нессель беззлобно и, подняв взгляд к нему, осеклась, не договорив.
Вот. Вот что не так с фельдхауптманном Швица, лишь сейчас осознал Курт, вот что изменилось, вот почему ставший уже хорошо знакомым человек на миг показался незнакомым. Молодой парень, много младше майстера инквизитора, был сед, как старик…
– Вы хотя бы остались в своем уме, майстер Штайнмар, – возразил он наставительно. – Многие на вашем месте этим бы не смогли похвастать.
– Что это было? – не ответив, тихо спросил тот, и Нессель коротко отозвалась:
– Дева битвы.
– Что?..
– Так я почувствовала, когда она… приблизилась, – пояснила ведьма; переведя дыхание, уперлась ладонями в землю и села, тяжело поводя плечами. – Дева битвы, забирающая души павших.
– Судя по тому, с какими дружками якшался наш любитель задвигать речи, – кивнул Курт, – полагаю, мы… вы имели дело с валькирией. Да, – хмыкнул он, встретив ошарашенный взгляд, – я тоже поначалу поражался тому, как красивые легенды расходятся с реальностью.
– О господи! – повторил Штайнмар, разглядев, наконец, тело Каспара, и, кажется, даже чуть отодвинулся назад. – Вы его не убили?! Почему?!
– Он сейчас безопасен, – заметила Нессель, взглянув на пленника, тем не менее, с явным опасением. – Я имею в виду – благоволение его бога отошло от него.
– Он был одержим? Одержим богом?!
– Нет, – слабо улыбнулась ведьма. – Не так. Просто… Получил от него какую-то часть силы. Силу, там, и боевую ярость, и… И вот валькирию еще. Поэтому я даже не могу сказать, что это мы с Альтой спасли вас. Может, так, а может, и нет. Да, мы удержали ее на какое-то время, но может быть и так, что ее просто отозвали, когда этот бог понял, что его служитель проиграл и не оправдал надежд. Забрал назад и силу, и деву. Проиграл – плохой воин. Он же бог воинов, да?
– Да, примерно так, – кивнул Курт, решив сейчас не погружаться в чтение лекций; время уходило.
– Но ведь он опасен и сам по себе, майстер Гессе, разве нет? Почему бы не взять его же кистень и, пока он обездвижен, не размозжить ему голову? В кашу, для надежности.
– Он мне нужен живым, – вздохнул Курт сокрушенно. – И это последняя моя нерешенная проблема. Вести его к нашим – далеко и опасно, убить здесь – значит пустить по ветру труды десятка лет и сотен человек, а под угрозу поставить жизни тысяч. Я понимаю, что прошу уже слишком многого, майстер Штайнмар, но не поможете ли вы, пока он без сознания, дотащить его до домика, где он обитал? Попытаюсь там привести его в чувство и выбить из него на месте, что смогу и что успею.
– Будет нужен помощник и в этом деле, – ни на миг не задержавшись с ответом, кивнул тот, – только скажите.
– А почему он сказал тогда, что я твоя дочь? – заинтересованно вклинилась Альта, и на берегу воцарилась тишина.
Штайнмар с неподдельным интересом уставился в сторону, разглядывая ленту реки и небо над нею, и по его виду казалось, что он скорее согласился бы повстречаться с десятком валькирий прямо сейчас, чем присутствовать при чужом семейном конфликте. Нессель поджала губы, оглянувшись на Курта, и такой беспомощности и почти паники в ее глазах он не видел, кажется, еще никогда.
Зараза…
Опять всё сам…
– Ну… потому что это правда, – осторожно отозвался он.
– А мама сказала, что ты умер, – с назревающей обидой в голосе сообщила Альта. – Могилу показывала. Я на ней молилась даже, чтоб тебя в Рай пустили.
– Эм-м… Понимаешь… – с трудом подбирая слова, проговорил Курт, – так получилось, что мы с ней давно не виделись. А работа у меня… Сама видишь, какая. Опасная. Вот. Меня долго не было, много лет, и твоя мама решила, что я убит.
– А могила? – требовательно повторила Альта.
– Это… Так нужно иногда людям, знаешь. Когда от близких ничего не остается, даже хотя бы одной вещи, чтобы на нее смотреть и вспоминать… Иногда такие вещи для себя придумывают. Потому что так пережить легче. Вот смотри, тебе же не обязательно было молиться на той могиле, да? Никто не заставлял, я думаю, уж точно не мама.
– Ну да… – неловко пожала плечами Альта. – Я сама.
– Вот. Просто мы же люди, мы любим, помним, страдаем… А так становится легче. Потом те, кто такие памятные вещи придумал, – они и сами забывают, что придумали, и начинают в это верить. На маму не злись, она хотела как лучше, а ей и так досталось; знаешь, через что она прошла, чтобы тебя найти?
– А почему вы долго не виделись? Ну, если ты живой, то где ты был?
Курт покосился на ведьму, снова бросил взгляд на неподвижное лицо Каспара и вздохнул, тяжело поднимаясь:
– Работал…
